Армандо Салинас - За годом год

• Название: За годом год
• Автор: Армандо Салинас
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 1973

Роман о жизни во франкистской Испании в 1939–1952 годах.

---

— Ни о чем.

— Всегда о чем-нибудь да думаешь.

— Ну, конечно.

— О чем же?

— Никак не могу избавиться от страха, когда ты начинаешь говорить о политике.

— A-а, ничего не будет.

— Если что случится, Энрике, то знай, я все мужественно перенесу.

Они остановились под арками моста. Голос Энрике дрогнул, как река на перекате:

— Роса!

— Я люблю тебя, — ответила девушка. — С первой же встречи полюбила.

День стоял ясно-голубой, отвесные лучи солнца раскаляли мостовые предместья. Прохожие спешили по улице Гарсиа Морато. Набитые людьми трамваи, нещадно скрежеща колесами, оставляли далеко позади группы мужчин и женщин, мельтешащих и ползущих, как муравьи, в направлении Рио Росас.

Хоакин с Антоном шагали молча, машинально поглядывая на мелькавших мимо прохожих. Впереди них шло несколько мужчин.

— С тридцать шестого ни разу не голосовал, — сказал один из них громко.

— А что надо написать? Я так толком и не знаю, — спросил другой.

— Надо написать «да» или «нет».

— «Да» или «нет» чему?

— «Да» — значит, ты за то, чтобы Испания стала монархией.

— Ничего не понимаю. С прежним правительством?

— Именно.

— А если я напишу «нет»?

— Ну, тогда не будет монархии и все останется по-прежнему.

— Опять ничего не понимаю.

— Ну, это очень просто.

— Наверное, только для тебя. Если я проголосую «нет», останется прежнее правительство?

— Конечно.

Перед зданием Горной академии толпились избиратели. Несколько гвардейцев прогуливались по улице. Люди, прислонясь спиной к решетке академии, грелись в лучах ласкового солнца.

Многие делились друг с другом своими заботами и треволнениями. Другие — они еще не успели заполнить бюллетени — просили разъяснить, как это делается.

— Послушайте! Голосовать за королевство, это для того, чтобы вернулся дон Хуан, тот, что живет в Португалии, сын Альфонса Тринадцатого?

Некоторые выводили на своих бюллетенях огромные «ДА». Те, кто написал в своих листках «нет», складывали их вдвое и прятали в карман. Они выспрашивали у проголосовавших, не проверяют ли члены комиссии бюллетени, прежде чем их опускают в урну.

— У меня не смотрели.

Антон, не вынимая рук из карманов, поглядывал вдоль улицы. За перекрестком виднелись поля, тянувшиеся вдоль канала Изабеллы II.

— Ну, а что пишет твой отец о Барселоне?

— Что ему писать? Говорит, что город очень большой, много фабрик и заводов и что Барселона хороша, если много барыша.

— Ну, так всюду, и в Барселоне, и в Мадриде, и в других городах мира.

— Изучает каталанский язык.

— Это неплохо. А они там не учат испанский? Никак не могу понять, почему некоторых бесит, что каталонцы говорят на своем языке. Они всосали его, как говорится, с молоком матери. Люди начинают негодовать, когда им что-то запрещают. А каталонцам не позволяют писать на своем родном языке даже вывески на магазинах.

— Вот там он и живет. Для меня он словно не существует.

К ним подошла очень полная женщина с хозяйственной сумкой в руке.

— Молодой человек, — обратилась она к Хоакину. — Правда, что тому, кто не проголосует, не станут платить жалованье на работе?

— Говорят, — ответил Хоакин.

— А вот муж утверждает, что все это мои выдумки.

— Да нет, ходят такие слухи.

— Ну и надувают же нашего брата. Вы никуда не уйдете? Тогда займите для меня с мужем место, мы сию минуточку придем. Я пока сбегаю в очередь за хлебом. Здесь очередь, там очередь, даже не представляю, что мы станем делать, когда исчезнут очереди. Наверняка случится, как с цыганской лошадью — только ее приучили не есть, она взяла да околела.

Женщина ушла. Антон вернулся к Хоакину.

— Ты все дружишь с Пепитой?

— Да.

— Вижу, ты здорово увлекся ею.

— В воскресенье выдалась хорошая погода, и мы отправились в Сомонтес пообедать. Ох и здорово было! Так и тянуло окунуться в Мансанаресе.

— Ну, совсем втюрился. Теперь тебя арканом не оттащишь, влип по уши.

— Пепита мне нравится.

— Так это у тебя серьезно?

— Да, друг, очень серьезно.

Мужчина, стоявший за пять-шесть человек от них, разговаривал с четой пожилых супругов. Старушка вовсю расписывала добрые старые времена.

— А вы помните, какой был голландский картофель? И чистить не надо было!.. А какой вкусный, рассыпчатый. В салат, бывало, положишь, сдобришь постным маслицем, посолишь, одно объедение. — Муж старушки согласно кивал головой.

— Да, сеньор, совсем иные времена были. Тогда молоко молоком было, а не какая-то там химия, как теперь. Теперь всякие порошки суют. Ума не приложу, к чему все это?

Старушка умолкла, должно быть размышляя над теми временами, когда молоко было молоком, а картофель картофелем из Голландии. Подняв голову, она спросила мужчину:

— А вы знаете, для чего мы голосуем? Что-то мне все эти штучки не по душе. По-моему, одни только неприятности могут приключиться. Ох, как мне нравился король. Однажды я видела его во дворце.

Мужчина улыбнулся.

— Может, мы, бедняки, не разбираемся в теперешних политиках. Должно быть, все из-за этого, — сказала старушка.

Рабочий, по виду каменщик, вышел из здания. Он только что проголосовал и вслух комментировал процедуру голосования:

— Дают бумагу. Специальную, с гербовой печатью. Потом, говорят, надо будет обязательно предъявить ее при получении зарплаты.

Хоакин с Антоном молча скрутили сигареты.

— А мне из пайка хватает всего на два дня. Остальные восемь курю контрабандные, — пояснил Антон.

— Вчера встретил Неаполитанца, у него дела идут шикарно.

— Ну, Неаполитанец подхалим.

— Живет как у Христа за пазухой.

— А меня воротит от его дел, я бы ни за что не смог. Конечно, и ему не всегда спокойно. Как-то рассказал мне, что полиция схватила его приятеля, у которого нашли сотню фальшивых продуктовых карточек.

— Ну и тип! — рассмеялся Хоакин. — А ты, Антон, чем занимался в воскресенье?

— Ходил в тюрьму на свидание с отцом, ходили всей семьей: сестра, мать и я.

— Что он сказал?

— Да что он может сказать? На вид не очень исхудал, но голодает почище собаки у слепого.

— Да, если у нас здесь подводит животы от голода, то уж в тюрьме и говорить нечего!

— Ходят слухи, будто монархисты… — начал Антон.

— A-а, не верю я в эти россказни…

Они замолчали. Антон думал об отце, о посещении тюрьмы.

В вагоне третьего класса быстро установился дружеский контакт между пассажирами. Каждый рассказывал о своем заключенном родственнике, делился надеждой на то, что его скоро отпустят.

— В ООН уже вели разговор на эту тему.

— Дни диктатуры сочтены. Я это из верных источников знаю, — говорила пожилая женщина.

— Вот уж сколько лет слышу об этом.

— А у вас кто в заключении?

— Муж, — отвечала мать Антона.

— А у меня брат сидит с тридцать седьмого. Вот, несу ему немного табака и еду.

— А я ничего не смогла взять из еды, уж больно дорогой проезд. Только благодаря товарищам, которые работали с мужем, и собралась в дорогу. Иногда, по субботам, они приносили мне деньги, — рассказывала одна из женщин.

— Да вы не беспокойтесь, они там все делят между собой, там крепкая организация, — разъяснил женщинам Антон.

— Вот я и говорю, что в ООН поднимался вопрос о политических заключенных. Сама по радио слышала.

— А я в ООН не очень-то верю. Ну, отозвали послов, и что дальше? Все по-старому осталось.

— Я приведу пример с моим сыном. Мы крестьяне, у нас ничего нет: ни мула, ни повозки, ни клочка земли, который мы могли бы обрабатывать. Нам до зарезу нужно, чтобы нашего сына скорей выпустили. Я уж совсем извелся, сил нет батрачить. Вон ей да мне, — старик указал на жену, — если нашего Кристобаля не выпустят, придется пойти просить милостыню. Он у нас единственный сын, и только он может нам помочь. Ему сейчас двадцать четыре года.

Антон, широко открыв глаза, вспоминает подробности поездки к отцу. Перед ним как живое стоит лицо тюремного офицера в окошке, через которое принимают передачу.

— Фабрисиано Лопесу никаких передач не надо.

— А куда его перевели? — испуганно спросила женщина.

— Никуда не перевели. Просто ему ничего уже не нужно.

Внезапно женщина все поняла.

— Его убили! Его убили! — закричала она.

Это был крик, вопль всего народа — женщин, мужчин, детей, — громкий и неудержимый.

Мать расстрелянного упала в обморок. Рухнула как подкошенная. Несколько женщин унесли ее на руках. Дети, перепуганные криком и смятением взрослых, жались к материнским юбкам, стараясь спрятаться.

— Какой хороший был парень. Его убили только за убеждения, никогда никому не сделал зла.

— Из дома выволокли живым, а теперь отправили на съедение червям.