Владимир Беляков - Русский Египет

• Название: Русский Египет
• Автор: Владимир Беляков
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9533-3014-5

Знаете ли вы, что на египетской земле, в православном монастыре Святой Екатерины, и поныне растет Неопалимая Купина — куст, в пламени которого Бог впервые явился пророку Моисею? Что к Неопалимой Купине и к горе Синайской веками шли и теперь идут русские паломники? Что в Порт-Саиде похоронены русские моряки с крейсера «Пересвет», погибшие в начале 1917 года? Что после Гражданской войны Египет стал пристанищем для тысяч русских эмигрантов, среди которых были художник Иван Билибин, скульптор Борис Фредман-Клюзель, египтологи Владимир Голенищев, Владимир Викентьев и Александр Пьянков? Что в Египте пел непревзойденный Федор Шаляпин и танцевала великая Анна Павлова? Что, наконец, во время Второй мировой войны освобожденные из плена советские солдаты возвращались на родину через Египет?

---

И вот я еду в Маади, тихий окраинный район Каира, выходящий лицом к Нилу, приют зажиточных египтян и иностранных дипломатов. Маади я знаю плохо, бывал там редко и потому выезжаю с запасом, чтобы не опоздать, изучив предварительно этот район по справочнику каирских улиц. К некоторому своему удивлению, сразу же нахожу и улицу № 6 — как в Нью-Йорке, многие улицы Маади не имеют названий, только номера — и нужный дом, старый, четырехэтажный, окруженный зеленью. Привратник-баваб провожает меня на самый верх. Звонит в квартиру слева от лестницы.

К двери долго не подходят — может, потому, что я пришел на четверть часа раньше. Открывает интересная пожилая женщина, почти старушка, невысокого роста, сухощавая — такой и положено быть бывшей балерине.

— Пожалуйста, проходите, — приглашает она меня во внутрь.

Из гостиной доносится не очень солидный лай, на меня бросается пекинес — маленькая собачка с приплюснутым носом, но схватить меня за штанину ей не удается, мешает длинная веревка, которой она привязана к ножке дивана.

— А почему собака на привязи? — спрашиваю я.

— Чтобы не гоняла кошку, — объясняет хозяйка. Тут я замечаю еще и кошку — крупную, черно-коричневую, пушистую. — Кошка не моя. Подруга уехала отдыхать и оставила ее на время мне.

Мы усаживаемся в гостиной, поближе к раскрытому окну. Антонина Николаевна угощает меня лимонадом и печеньем. Не кофе, как египтяне. Старые привычки живучи!

— Давно ли в Египте? — спрашиваю я.

— Мы переехали в Каир с мамой и сестрой в конце 30-х годов, перед самой мировой войной. Сначала приезжали сюда как туристы, и нам здесь понравилось.

— А до Египта?

— После революции переехали в Эстонию, в Таллин. Эстония тогда получила независимость от России, но там было много русских. Родилась же я в Пскове. России не помню совсем, слишком маленькая была. Росла и училась в Эстонии. Папа — моя девичья фамилия Федорова — был военным инженером. В начале 30-х годов друзья посоветовали ему переехать в Париж, обещали содействие с работой. Он поехал туда посмотреть, неожиданно заболел и там и умер. Но через некоторое время мы все-таки перебрались из Таллина в Париж, а уже оттуда — в Каир.

— Мне говорили, что вы — балерина.

— Да, в Париже я окончила балетную школу. Когда приехала в Каир, немного танцевала сама, но в основном занималась тем, что учила балету других. Открыла собственную школу. Сначала — в помещении Школы модных танцев на площади Антикхана, а затем — в Русском клубе на улице Имад эд-Дин. Сестра же давала уроки французского. Она меня на два года старше, живет в Ливане.

— В Ливане? — оживляюсь я. — Ведь я два года работал в этой стране!

— Да, в Бейруте. Ее мужа зовут Павел Королев.

— Не может быть! Лет десять назад я был знаком с Королевым. Это ведь тот самый, что рисовал ливанские деньги и марки?

— Ну да! Сейчас-то он работает уже мало — возраст почтенный, 95 лет.

Ну надо же, как тесен мир! Блестящий график, один из самых уважаемых граждан Ливана, Павел Королев охотно поддерживал связи с родиной, с советским посольством в Бейруте. И его любили наши дипломаты и журналисты, всегда приглашали на приемы. В 50-е годы он даже решился на трудный шаг — вернуться домой, в Ленинград. Но пробыл там недолго. Врачи решительно заявили, что тамошний климат губителен для него. И супруги Королевы вновь оказались в Бейруте.

— Антонина Николаевна, расскажите, пожалуйста, о семье Стрекаловских, — прошу я.

— Мадам Стрекадовской я стала в 1944 году, — отвечает хозяйка. — С мужем, Николаем, мы прожили одиннадцать лет. Потом я развелась с ним. Детей у нас не было. Николай занимался тем, что во время редких и сложных операций в госпитале Каср аль-Айни быстро зарисовывал все, что делал хирург. Потом его рисунки включали в учебники по хирургии. Сейчас такой профессии уже нет, — улыбается Стрекаловская, — все фотографируют машины. А тогда она была просто необходима, и мужа очень ценили. Через год после нашего развода, доработав до пенсии, Николай уехал в Америку, к старшему брату, Всеволоду, и я потеряла его из виду.

— Но ведь Всеволод тоже одно время жил в Египте?

— Да, жил, но уехал еще в конце 30-х годов. С ним произошла такая история. Всеволод, как и Николай, зарабатывал, так сказать, практическим рисованием. Только не на медицинскую, а на историческую тему. Например, для музеев. Приглашали его и археологические экспедиции. В одной из таких экспедиций Всеволод познакомился с американкой и влюбился в нее. Он развелся со своей русской женой и уехал за американкой в Америку. А там она развелась со своим мужем, и они поженились. Видела его я всего раза два-три, когда он приезжал в Каир навестить своих родителей.

— А средний брат, Роман?

— О, это был очаровательный человек! Тоже художник, работал, как и Николай, в госпитале Каср аль-Айни, только не в хирургии, а в какой-то лаборатории. Рисовал мух, букашек — словом, всякую инсекту. Умер он прямо на работе, лет двадцать назад. А вскоре после этого умерла его жена. Она была управляющей в «Русской богадельне».

— Антонина Николаевна, я тут видел недавно у антиквара картину, подписанную «В. Стрекаловский». Причем первая буква — не «ви», а «дабл ю». Кто так подписывался — отец или Всеволод?

— Если «дабл ю» — то Всеволод, — уверенно отвечает хозяйка.

— А нет ли у вас картин мужа или кого-то еще из Стрекаловских?

— Нет. Когда Николай уехал, он забрал все свои картины с собой — мы ведь уже были разведены. А картин отца или братьев у нас и не было. Кстати, — добавляет госпожа Стрекаловская, — вот эта квартира — не моя. Я здесь живу у своей подруги. А моя квартира — на Замалеке. Я ее сдаю. Это единственный источник моего существования. Ведь балетом я заниматься уже не могу, — как бы оправдываясь, говорит она. — А другого я ничего не знаю.

— Так квартира на Замалеке — ваша собственность?

— Да нет, — машет рукой Антонина Николаевна. — Я ее снимаю уже 45 лет. А сдаю как меблированную.

Тут надо пояснить читателю одну тонкость египетских порядков. Согласно закону об аренде жилья, квартплата не может быть изменена до тех пор, пока в квартире живет один и тот же съемщик или его прямые наследники. Если 45 лет назад квартира была снята без мебели, скажем, за 10 фунтов, то и сегодня она стоит Стрекаловской ровно столько же. Меблированная же квартира на Замалеке — их сдают обычно иностранцам — может стоить тысячу в месяц и даже больше. Эта немалая разница и кормит Стрекаловскую, да и не только ее.

— Сейчас у меня живет молодая итальянка, — продолжает рассказ хозяйка, — а в 70-е годы жили русские. Нет, не эмигранты, а те, кто приезжал сюда работать из России. Все были очень хорошие — одна семья лучше другой! Особенно любила я последнюю пару. Его звала «серебряным», а ее — «золотая Валя». Она работала поваром в столовой вашего посольства. Когда уезжала, столько всего принесла мне в дом! Одних пирожных целый ледник наложила!

— Антонина Николаевна, а вы так и живете с карточкой беженца?

— Нет! Я приняла египетское подданство. Египтяне меня усыновили.

Тогда понятно, почему о ней ничего не знала мадам Рабаб!

— Вообще египтяне — очень хороший народ, — убежденно говорит Стрекаловская. — Добрый, незлопамятный. Бывает, вспылят, но тут же отходят. Жить здесь очень спокойно. Европейцы приезжают, сначала ругаются: «Как вы тут живете в такой грязи!» А она египтянам не мешает, эта грязь. И мне не мешает — привыкла. Доброта людей куда важнее. Так европейцы потом отсюда уезжать не хотят — плачут, если приходится.

Да, о доброте египтян говорил мне еще в свое время доктор Бромберг. Да и сам я за годы жизни в Египте не раз убеждался в ней. Причем чем проще народ, тем отзывчивее. Всегда с готовностью придут тебе на помощь — словом ли, делом. Если возишься на обочине с поломанной машиной, да еще где-нибудь в глубинке, обязательно остановятся сами, поинтересуются, не надо ли чего.

Коль скоро речь зашла о египтянах глазами русского человека, не могу ненадолго не отвлечься от главной темы своего повествования и не рассказать об одном случае, глубоко запавшем мне в душу.

Под Новый, 1990 год мы с корреспондентом Московского радио Сергеем Ивановским путешествовали на машине по оазисам Западной пустыни. Километров за четыреста от Каира, посреди песков, машина встала: лопнул подшипник передней оси. Первая же проходившая мимо машина притормозила. Мы попросили водителя, молодого парня, дотащить нас на буксире до ближайшей мастерской. Она располагалась в соседнем городке Бавити, в оазисе Бахрия.

В мастерской нас не порадовали: надо менять всю полуось. Сделать это можно только в Каире. Но вот как туда попасть?

Тут я вспомнил, что неподалеку от Бавити есть железорудный карьер, где я уже бывал, знал кое-кого из начальства. Остановили еще одну машину, попросили дотащить нас до карьера. А там пошли прямо к директору — немолодому тучному Махмуду Харразу.