Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

• Название: Память о мечте (сборник)
• Автор: Ирина Озерова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-905720-23-9

Эта книга – дань памяти прекрасному Человеку, Поэту, Переводчику.

«Ирина Озерова была настоящим поэтом, поэтом с большой буквы и такой останется в русской литературе».

«В стихах Ирины Озеровой уместилась целая жизнь. В ней, как в большом и светлом доме, дружно живет множество людей – людей разных времен, но единых по духу».

«Творческая бескомпромиссность – одно из главных свойств настоящего писателя будь он поэт или прозаик. Она приобретает особенное значение в исторические эпохи. Этим свойством Ирина Озерова обладала в полной мере. И оно ставит ее в одну, пусть не очень многочисленную, когорту блистательных русских литераторов, которые спокойно и смело будут смотреть в глаза потомкам».

---

Тиль Уленшпигель

Нашла рецепт бессмертья в умной книге я —
Он для любого времени хорош…
Мой друг похож на Тиля Уленшпигеля,
Хрестоматийной внешностью похож.

Он долговяз, смешлив и нежно бережен
С любой из кратковременных подруг,
Он остроумен и всегда безденежен…
Ну, чем не Уленшпигель? Только вдруг

Прозренье принуждает нас к признанию,
Что сходство тратит понапрасну он,
И скоморошье вещее призвание
В бою не вынимает из ножон.

И что ему удобнее умеренность,
Привычны полусмелость-полустрах…
И вот друзья теряют в нем уверенность,
И ходят прихлебатели в друзьях.

Неужто это признак измельчения?
Почила в мире старая сова:
Полуулыбка и полумолчание
Сменили смех и дерзкие слова.

Горит костер двадцатого столетия
И правит инквизитор торжество.
Мой друг твердит, смеясь, что нет бессмертия.
А я упрямо верую в него!

Выставка Ван-Гога

Ван-Гога выставляли на Волхонке,
Бессмертье выставляли напоказ.
И публика московская в охотку
Не отводила от полотен глаз.

В благоговейной тишине музея,
Обычной жизни преступив порог,
Преображалась публика, глазея,
Как гениально бедствовал Ван-Гог;

В искусно созданном сиянье света.
Увековечен, понят, знаменит,
Как благодарно он с автопортрета
На запоздалых знатоков глядит.

Но мудры мы лишь тем, что мы потомки.
И смотрят с восхищеньем и тоской
На выставку Ван-Гога на Волхонке
Художник из подвальной мастерской.

Во вдохновенной потогонной гонке
На краткий миг приходит торжество;
Ван-Гога выставляют на Волхонке,
Как выставят когда-нибудь его.

По законам сцены

Ты сыграл свою роль в этом старом спектакле —
Клоунаде с трагически-странным концом.
Благодарность и память мгновенно иссякли,
И остались седины, как нимб, над лицом.

Но для многих еще не окончена пьеса.
И покуда твои остывают следы,
Безымянный дублер в лихорадке прогресса
Добровольно взойдет на подмостки беды.

И неважно, что он все равно проиграет —
Он сыграет свою невеселую роль.
Может, к общему счастью пути пролагает
Только общая, даже короткая, боль.

И забудут его, как тебя забывают,
Но вовеки не будут подмостки пусты:
Ведь у вечных трагедий конца не бывает,
Потому что родятся такие, как ты.

Билетер отрывает контроль на билете,
Равноценно доступный и злу, и добру.
И в театр бытия допускаются дети,
Чтоб на сцене и в зале продолжить игру.

Память о мечте

Сквозь вздох органа Домского собора
Послышался мне Даугавы стон —
Задули ветры с четырех сторон,
Колебля Землю – шаткую опору.

Шутя, открыла сумочку Пандора,
Закрытую с неведомых времен.
И тьма настала, душная, как сон,
Лишая зрения и кругозора.

Придет похмельем память о мечте,
Когда сотрутся в памяти все те,
Кто просто жил и умирал без грима.

История не зла и не страшна:
Осуществилась странная страна —
Живая тень искусственного Рима!

Мы и звезды

Как в муках родовых Вселенная орала,
Но для ушей людских был крик неразличим.
И солнце среди туч светило вполнакала
Между безумным сном и разумом моим.

Я, может быть, во сне Офелию играла,
Но пробужденье вмиг испепелило грим.
Офелия… Так много и так мало,
Но больше все-таки, чем мы понять хотим.

Неистовство души – в консервах киноленты.
Расчетлив скучный мозг, живущий на проценты…
У маленьких комет – большой и длинный хвост.

Шестого чувства нет. Есть только злая шутка.
Безумие – всегда лишь следствие рассудка,
Чтоб не оглохнуть вдруг от крика новых звезд.

Наследство

Ты праведник, но проповедник
Святых грехов моих.
В себе несу я, как посредник,
Остатки дней былых.

Я терпеливый привередник…
Но голос прялки стих.
Взяла века я как наследник —
И промотала их.

О, ледников вершинных холод:
Судьба войны, беда и голод…
Я в рабстве с той поры.

А выкуп мой так мал и жалок…
Но мы спешили щедрость прялок
Сменить на топоры.

Сорочка

Говорят, я родилась в сорочке.
Редко кто рождается в белье.
Очевидно, дальний мой сородич
Был портным у Бога в ателье.

Но червяк сомненья душу точит,
Изнутри сжирает сладкий плод:
Сотворив меня, был Бог неточен,
Значит, я по-своему урод.

Есть у Бога вечные каноны,
Строг Всевышний к своему труду.
И подглядывает он с иконы,
И под видом счастья шлет беду.

Окольцует золотым железом,
По плечу вериги подберет.
Я молчу. Я никуда не лезу.
Все равно выходит – поперед.

И плюют отставшие вдогонку,
И догнать камнями норовят…
Господи! Ты эту распашонку
Забери, пожалуйста, назад!

Олимпийцы

Я проживала на Олимпе,
В доисторическом раю.
Ракушками века налипли
На биографию мою.

Грешна была. А кто не грешен?!
Но, коммунальный рай ценя,
Доисторические греки
Тогда молились на меня.

Мы жили там почти как люди —
В пылу добрососедских склок.
Хранили в глиняной посуде
Прохладный виноградный сок,

Мы тесто во дворе месили,
Ловили рыбу, били дичь,
И ели горькие маслины,
Чтоб сладостный нектар постичь.

Играя на бессмертной лютне,
Мы смертных трогали до слез…
А в Палестине, в жалкой люльке
Уже орал Иисус Христос.

Мария обнажала груди,
Кормила мальчика Христа,
И оставалась книга судеб
Покуда девственно чиста.

Костры над миром не алели,
Оберегая божество,
И не писали Рафаэли
Мадонну сердца своего.

Нас было много, слишком много
Для этой маленькой Земли.
И вот единственного Бога
Однажды люди предпочли.

О, непорочное зачатье,
И вечных заповедей ложь!
Но мы-то знали: без распятья
Бессмертия не обретешь.

И где-то, в новом поколенье,
Приходит время старых тем,
Нам возвращают поклоненье
Для диссертаций и поэм.

Теперь музеи – наши храмы,
Но с инвентарным номерком.
А где-то сына кормит мама
Своим бессмертным молоком.

Дарвинизм

О, генетическое древо!
Как мне добраться до корней?
Колосья древнего посева
Лишь в тайной памяти моей.

Ведь я совсем не королева
На суетном суде ханжей,
И древняя боялась дева
Не только змеев, а ужей.

Я начинаю понимать,
Что помнить бабушку и мать
Сознанью моему довольно…

А Ева – прародитель жен —
Ходила к Богу на поклон,
Чтобы Адаму было больно!

Горбун

Просите или не просите, —
Заговорил молчун.
В полночном светится зените
Десяток светлых лун.

На ближнего ножи точите —
Ведь ближний дик, как гунн…
В Элладе, в Индии, на Крите
Спокойно жил горбун.

Раскрыли мы ему объятья
И громко восхищались статью,
Как будто горб – не в счет.

Мы сами – авторы иллюзий,
Но не спасая от контузий,
Фантазия течет.

Ясак

Говорим, говорим, говорим…
Нас кольнул Грибоедов намеком,
Но снимаем сегодняшний грим,
Суть его не считая уроком.

Пусть во прахе прославленный Рим.
Эй! В пути подтянись одиноком!
И фалангам сражаться. Но им
Так всегда предназначено роком.

В камне – матери дрогнувший лик…
Мы идем против войн, против клик,
Мы готовы кормить побежденных!

Все теперь в этом мире не так:
Побежденному носит ясак
Победитель в ладонях сожженных.

Скульптура

Природа, пользуясь рукой творца,
Жизнь из темницы камня отпускает,
И мудрой плоти вечная пыльца
Родившуюся женщину ласкает.

И вот уже видны черты лица,
Стыдясь, Венера руку опускает.
Но боль неутолимого резца
Она и в вечности не расплескает.

А время, притаившись, как паук,
Ждет часа, чтоб лишить Венеру рук,
Морщины высечь с тупостью невежды.

Уже без головы летит Нике…
Но в этом удивительном броске
Она возносит торжество надежды.

Очевидцы

И снова привирают очевидцы
И сами верят домыслам своим.
Мы в зеркалах кривых чужие лица
Взамен своих – утраченных – узрим.

История! О, как правдив твой грим,
О, как пронумерованы страницы!
И оживает прошлое, как Рим,
Припавший к мраморным сосцам волчицы.

Уходит человек, как пилигрим,
Сквозь памяти рассеявшийся дым
В какие-то грядущие столицы.

О прошлом ясным днем мы говорим,
Его в пример приводим молодым.
А по ночам нам будущее снится.

Хорей