Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

• Название: Память о мечте (сборник)
• Автор: Ирина Озерова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-905720-23-9

Эта книга – дань памяти прекрасному Человеку, Поэту, Переводчику.

«Ирина Озерова была настоящим поэтом, поэтом с большой буквы и такой останется в русской литературе».

«В стихах Ирины Озеровой уместилась целая жизнь. В ней, как в большом и светлом доме, дружно живет множество людей – людей разных времен, но единых по духу».

«Творческая бескомпромиссность – одно из главных свойств настоящего писателя будь он поэт или прозаик. Она приобретает особенное значение в исторические эпохи. Этим свойством Ирина Озерова обладала в полной мере. И оно ставит ее в одну, пусть не очень многочисленную, когорту блистательных русских литераторов, которые спокойно и смело будут смотреть в глаза потомкам».

---

Триптих

I

Прошедшее горе – не горе.
Уходит, как дым из трубы.
Но сухо и холодно в горле
От речи обычной судьбы.

И если прочувствовать строго —
Елабуга – в центре земли.
Петляла, петляла дорога
До самой пеньковой петли.

Но все одинаковы раны,
И все равноценны слова,
И все забывается равно —
Елабуга или Москва.

Марина, Марина… Мария…
Созвучны в любви имена,
И славы пустой истерия,
И жизни простой тишина.

Сидит вдохновения филин
На черном, сгоревшем суку.
Ах, сколько же горьких извилин
В твоем изболевшем мозгу!

А память спокойна.
Но в полночь,
Лишь стрелки часов совпадут,
На помощь, на помощь, на помощь
Забытые мощи зовут.

И ты встрепенешься в надежде…
Но мертвые очи – в пыли.
Как прежде, как прежде, как прежде,
Елабуга в центре земли.

II

Холм из цветов. А посредине гроб.
И кто-то глаз с покойницы не сводит.
И на ее разгладившийся лоб
Последнее спокойствие нисходит.

А для кого-то горе – не беда,
Пока еще не ягоды – цветочки…
И капает соленая вода
В подставленные вовремя платочки.

Оплачен щедро медный голос труб,
Литавры сердце рвут в привычном ритме.
Ведь похороны – это тоже труд,
Искусство даже, что ни говорите.

На кладбище промерзшая земля,
Ее упорство ломик рвет неловко,
У края ямы, душу веселя,
До времени скучает поллитровка.

И будешь ты стоять совсем один
На комьях земляного пьедестала…
Покойница узор своих морщин
Сопернице коварно завещала.

Одна ушла. Другой не подойти.
Ты платишь запоздалые долги им.
…За нас в начале и в конце пути
Неутомимо думают другие.

III

Сегодня холодно и снежно,
Свободно по календарю.
Я так легко и неизбежно
Сама с собою говорю.

Собаки лают, сосны стынут
Среди нетронутого дня…
Мои заботы не настигнут
Такую легкую меня.

Но как похожи в день морозный
Десятки непохожих мест —
И Переделкинские сосны,
И скромный Комаровский крест.

Мы долго числимся живыми,
Посмертно изредка живем,
Не каждый крест украсит имя
Химическим карандашом.

Нам столько суждено Елабуг!
Но мертвым лучше, чем живым.
И голову склоняет набок
Ворона над плечом моим.

Как бог языческий, искусство
Расплещет кровь по алтарю,
И станет вдруг легко и пусто,
Свободно по календарю.

И нету ни причин, ни следствий.
Одна, одна, совсем одна
Бегу по собственному следу,
От прошлого отрешена.

Зима дорогу поджигает
Веселым снегом – не углем.
Но будущее поджидает
Меня спокойно за углом.

И не в котомке, а в портфеле,
С последней модою в ладу,
Оно несет свои недели,
Оно несет мою беду.

Как неизбежность терпелива!
Но угадав свою сосну,
Я безмятежно и счастливо
Сегодня за угол сверну.

Круг

Неодолима сила алтарей
И не скудеет звон церковных кружек.
И манит телевизорный елей
В синтетику закутанных старушек.

Мы снова принимаем королей,
В их честь палим из пролетарских пушек
И не стыдимся голубых кровей
И прочих антикварных безделушек.

Неужто бесконечен только круг?!
Иллюзия движенья – лишь недуг,
Который хочет оправдать философ.

На цыпочки привстану над чертой:
Меня экзаменует граф Толстой,
А вместе с ним – крестьянин Ломоносов!

Оркестр

Я пальцами коснусь скрипичных струн
И пальцы обожгу. А все же эхо
Чужим смычком рожденного успеха
Меня в оркестр поманит, как в табун.

И подчинится духовой крикун —
Ведь мне рожок пастуший – не помеха.
Среди чужого ржания и смеха
Кривую спину выправит горбун.

Я слушаю – и все-таки не верю:
Все скрипки – Страдивари и Гварнери,
От светло-рыжих и до вороных.

Я слушаю – и все же нет покоя:
Ведь я касалась звучных струн рукою,
А где смычок, чтобы играть на них?!

Скрипка Паганини

Умирает скрипка Паганини
В славе, под стеклянным колпаком.
Раз в году встречаясь со смычком,
Расхотела жить она отныне.

Танца ресторанного рабыни,
Скрипочки с фабричным ярлыком
Могут в одиночестве таком
Смутно вызвать зависть у богини.

Но ее не каждая рука
В силах тронуть волосом смычка,
Чтобы пробудился звук счастливо.

Лишь однажды он придет ко мне
И сыграет на одной струне
Все, что долго было молчаливо.

Гойя

Офорты Гойи?! Что офорты!
Добро рождается в борьбе,
И в неизвестность распростерто
Все то, что он прозрел в себе.

Потом мы видели воочью,
Как прялка сотворяла нить:
Машины приезжали ночью,
Чтобы офорты повторить.

Теперь размножены офсетом
Страданья сквозь туман стекла…
Но не торопятся с ответом
Боровшиеся против зла.

Пусть палача возненавидел
Тот, кто не пожелал прощать…
Но Гойя ад в душе предвидел,
Мы – явь боимся обобщать.

Уймись, всесильный инквизитор:
Я глух – твои тирады зря!
Но потрудился реквизитор —
И вот готовы лагеря.

А глух – не оправданье это,
Лишь кара Божья, нищета…
Распятье над землей воздето,
Всеобщей стала глухота.

Аппиева дорога

Все мы голенькие,
Как новобранцы
На медкомиссии ангелов,
Мы – не горлинки —
Протуберанцы.
Аппиева дорога.
Шествие факелов.

А на кресте
Сотни мук, воплощенных в Христе, —
Может, Бог он, а может, философ.
А в кабачке придорожном,
В полуверсте,
Пьют солдаты вино,
Не задавая вопросов.

Детей народят мучители эти,
Но дети всегда за отцов не в ответе.
Кричат, как распятые, в пеленках своих.
Но в зыбком и чадном
Факельном свете
Пойдут новобранцы
Через столетья,
И в этом – мука, проклятие их.

«Плотники творили чудеса…»

Плотники творили чудеса,
Возводили и мосты, и храмы,
И текла сосновая слеза
На распил крестообразной рамы.

Чудеса творили кузнецы,
Кружева сплетали из металла,
И подкованные жеребцы
Мчались так, как птица не латала.

Им любой заказ в работе прост —
Был бы смысл да толика таланта —
И для казни сколотить помост,
И сработать цепь для арестанта.

Для чего перебирать слова?
Все равно не обнаружишь сути…
Плачет безутешная вдова,
Проклиная палача и судей.

Палач

Нет, он не убивал и не казнил —
Он честно, до усталости работал,
И смахивал ладонью капли пота,
Как будто бы пахал или косил.

Потом он шел домой, в семейный круг,
Чуть семеня и чуть сутуля спину,
Потом по голове он гладил сына,
И голова не падала из рук.

Он в меру пил, без люминала спал,
Не помня крови и не слыша плача,
Спокойных глаз ни от кого не пряча,
Листал юмористический журнал.

Не будет безработным он. Пока
Привычный приговор выносит кто-то,
И гулки площади, как эшафоты,
И шея ненадежна и тонка.

Песенка о Дон-Кихоте

Сеньору Сервантесу некогда,
Исполнен смятения взгляд:
Героя, рожденного некогда,
Все чаще берут напрокат.

Он снова проходит инстанции,
Хотя заработал покой.
И пишет писатель квитанции
Дрожащей посмертно рукой,

А шарик все крутится, вертится,
И каждый приходит просить:
– Хочу одолжить ваши мельницы,
Чтоб мне Дон-Кихотом прослыть!

Пожизненно в употреблении
Бессмертный герой Дон-Кихот,
Его размножают делением —
И все Дульцинеи не в счет.

Политики или наркотики
Мифических мельниц сильней.
И бродят в стихах Дон-Кихотики,
Как будто в театре теней.

Пока по инерции вертится
Вселенское веретено,
Как мамонты, вымерли мельницы,
А новых не строят давно.

И в ножнах ржавеют мечи мои,
И нет безрассудных атак…
Не выдержав гонки с машинами,
Ушел Россинант в зоопарк.

Для рыцарей есть резервации,
Где застят заборы зарю…
И все же сеньору Сервантесу
Я так же, как все, говорю:

– Хочу одолжить ваши мельницы,
Чтоб мне Дон-Кихотом прослыть… —
Но это такая безделица,
Что даже неловко просить.

Тиль Уленшпигель

Нашла рецепт бессмертья в умной книге я —
Он для любого времени хорош…
Мой друг похож на Тиля Уленшпигеля,
Хрестоматийной внешностью похож.

Он долговяз, смешлив и нежно бережен
С любой из кратковременных подруг,
Он остроумен и всегда безденежен…
Ну, чем не Уленшпигель? Только вдруг

Прозренье принуждает нас к признанию,
Что сходство тратит понапрасну он,
И скоморошье вещее призвание
В бою не вынимает из ножон.

И что ему удобнее умеренность,
Привычны полусмелость-полустрах…
И вот друзья теряют в нем уверенность,
И ходят прихлебатели в друзьях.

Неужто это признак измельчения?
Почила в мире старая сова:
Полуулыбка и полумолчание
Сменили смех и дерзкие слова.

Горит костер двадцатого столетия
И правит инквизитор торжество.
Мой друг твердит, смеясь, что нет бессмертия.
А я упрямо верую в него!

Выставка Ван-Гога