Сергей Алексеев - Игорь Святославич

• Название: Игорь Святославич
• Автор: Сергей Алексеев
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-235-03664-2

Князь Игорь Святославич Новгород-Северский (1151—1201) вошел в историю благодаря единственному событию — неудачному походу против половцев в 1185 году, в результате которого впервые пятеро русских князей оказались в плену на чужбине. Поход этот описан в двух летописных повестях, а главное, в эпической поэме «Слово о полку Игореве». Именно она принесла Игорю славу — едва ли вполне заслуженную, ибо это был лишь один из многих удельных правителей того времени, не самый заметный и не самый выдающийся.

На страницах книги доктора исторических наук Сергея Алексеева действуют не поэтические герои, а исторические персонажи — Игорь и Святослав, «Буй Тур» Всеволод и его тезка Большое Гнездо, Кончак и Ярославна. Это не классическая биография, а портрет персонажа второго плана, проступающий на фоне бурной, насыщенной событиями эпохи междоусобных войн и походов в Степь, благородных деяний и клятвопреступлений. Самый заметный из его поступков, давший русской культуре и истории «Слово о полку Игореве», стал для князя самым злосчастным, но обессмертил его имя.

---

Глава четвертая.

ОЛЬГОВИЧИ

Святослав Ольгович — сам по себе личность весьма колоритная и заслуживающая жизнеописания, тем более что связанные с ним события 1130—1160-х годов, в которых он выступал сначала эпизодическим, а затем и одним из главных действующих лиц (его сыну эта роль досталась лишь единожды), подробно описаны в летописях. Перед нами — через деяния, а не через недоступное живописание характера — предстает вполне достойный сын своего отца, немногим более приверженный праву, чем сам Гориславич или Всеволод. По сравнению со старшими братьями, сыновьями византийки, Святослав, должно быть, действительно был несколько более укоренен в родовых нормах, святых и для русского, и для половецкого общества. Однако во всём остальном он явился порождением той буйной и кровавой эпохи.

* * *

Осенью после прибытия в Новгород Святослав женился — по всей вероятности, вторично. На этом браке следует остановиться подробнее, поскольку речь идет о родителях героя нашей книги. В Новгородской первой летописи сказано: «В то же лето (1136. — С. А.) оженился Святослав Ольгович в Новгороде, и венчался своими попами у святого Николы. А Нифонт его не венчал, ни попов на свадьбу, ни чернецов не дал, говоря: “не положено ее тебе брать”»{92}. Больше об этой коллизии мы ничего не знаем из древних источников.

Татищев, со ссылкой на Ростовскую летопись, называет жену Святослава Петриловной и дает объяснение запрету, наложенному Нифонтом на бракосочетание{93}: якобы муж невесты незадолго до того погиб в бою с воинами князя и потому женитьба последнего на ней представилась архиерею греховной. Это еще одно из столь частых у историографа разъяснений темных мест известных летописей со ссылкой на памятник неизвестный. Однако в данном случае, в отличие от многих других, ссылка на конкретный источник все-таки имеется. Потому мы можем попытаться оценить степень достоверности самого предполагаемого источника, не подозревая историка в мистификации.

Ростовская летопись — наиболее загадочный среди источников, используемых Татищевым, поскольку тот никак не характеризует ее специально. Найдена она была, очевидно, в Ростове, но ее известия, в том числе и интересующее нас, указывают скорее на ее новгородское происхождение. Среди таких новгородских известий — легенда о палице Перуна, которую поверженный при крещении Новгорода идол будто бы швырнул на мост через Волхов, предрекая вечевые побоища на нем{94}. Легенда эта впервые появляется в известных летописях в начале XV века, а записана едва ли раньше XIV столетия. Далее, «ростовский» летописец не только знает о крещении Руси при константинопольском патриархе Фотии, но и правильно датирует это событие IX столетием{95}. Между тем до XVI века летописцы ошибочно называли Фотия современником святого Владимира. Таким образом, речь идет об очень позднем сочинении, вероятнее всего XVI или XVII столетия, когда пробелы прежних летописей уже стали заполняться домыслами и реконструкциями. Даже если история Петриловны не домыслена самим Татищевым, нет особых оснований доверять ей. Легенду мог сочинить и более ранний автор из логичного стремления оправдать суровость почитаемого святителя.

Впрочем, поведение Нифонта может иметь иное, не менее благочестивое объяснение. Князь вполне мог еще не быть вдовцом. О том, что Святослав был женат дважды, можно сделать вывод на основании не только известия 1107 года о женитьбе сына Олега на Аеповне, но и данных Любечского синодика. Здесь друг за другом поминаются два «великих черниговских» князя Святослава: один — с крестильным именем Николай, другой — с монашеским именем Гавриил, оба со своими княгинями — соответственно Анной и Екатериной{96}. Ни один из них не может быть отождествлен ни со Святославом Ярославичем, ни с будущим князем Святославом Всеволодовичем — те фигурируют в других местах синодика. Но в Чернигове княжили только три Святослава, и вторым был Святослав-Николай Ольгович. Кто же такой Святослав-Гавриил? Предлагалось именно его и отождествить с Ольговичем, а Святослава-Николая объявить Николой «Святошей» Давыдовичем, печерским преподобным (известно, что он и в монашестве носил прежнее имя). Но «Святоша» никогда не княжил в Чернигове, а ушел в монастырь при жизни отца. Скорее всего — и этот вывод кажется наиболее логичным — обе записи в синодике относятся к одному и тому же князю Святославу Ольговичу Кого-то из переписчиков или даже первых составителей помянника смутил факт поминовения князя с двумя княгинями, и Святослав «разделился надвое». При этом «первый» Святослав получил только крестильное имя, а «второй» — только принятое при смерти монашеское.

Придя к такому выводу, мы узнаём имена обеих супруг Святослава Ольговича. Первая — видимо, действительно дочь половецкого хана Аепы — в крещении стала Анной. Вторая, новгородка, мать Игоря Святославича, звалась Екатериной. Если Святослав взял за себя Екатерину еще при жизни Анны, то это объяснило бы и запрет на брак со стороны архиепископа, и — отчасти — сохранение имен обеих княгинь в княжеском помяннике. Во всяком случае, Анна не прожила дольше мужа, а при кончине его присутствовала Екатерина, которая и поминается с усопшим в его «иноческой» ипостаси. О происхождении второй супруги Святослава мы можем строить лишь догадки. Скорее всего, она и вправду происходила из новгородского боярства.

Остается добавить, что некоторым романтически настроенным историкам и публицистам хотелось бы видеть героя «Слова о полку Игореве» сыном половчанки. Однако это совершенно невозможно. Во-первых, к моменту рождения Игоря Аеповне (если она вообще была еще жива) было не менее пятидесяти лет. Во-вторых, и это более существенно, нет ни малейших оснований полагать, будто Святослав Ольгович из-за недовольства епископа либо по иным причинам вернулся к первой жене. Собственно, недостаточно оснований и для утверждения, что к моменту новгородского брака князь не овдовел, хотя это, как мы видели, можно предполагать. Итак, Игорь Святославич был половцем не на три четверти, а всего на одну — по своей бабке Осолуковне…

Но вернемся в 1136 год. Княжение Святославу Ольговичу досталось крайне беспокойное, и конфликт с епископом был очень некстати. Мятежный город продолжал бурлить смутой. Боярские кланы, поддерживавшие старого и нового князей, продолжали борьбу за власть над Новгородом. В начале сентября при неизвестных обстоятельствах погиб один из видных бояр, видимо, противник Святослава: «убили Юрия Жирославича и с моста скинули». Несколько позже, уже после женитьбы, в Святослава стреляли из лука «милостники» Всеволода Мстиславича, но он остался жив{97}.

Седьмого марта 1137 года к Всеволоду Мстиславичу, который после изгнания отправился к своему дяде, великому князю, и получил от него Вышгород, бежало из Новгорода несколько бояр во главе с самим посадником Константином. Посадничество передали Якуну Мирославичу, который и позднее проявлял себя сторонником Ольговичей. Константин же и его присные стали убеждать Всеволода Мстиславича вернуться на север. Призыв этот был поддержан тайными посольствами из Пскова и самого Новгорода. Убежденный уговорами — «Пойди, княже, хотят тебя опять», — Всеволод прибыл в Псков с братом Святополком и был признан здесь князем. Но в Новгороде пока сильнее была партия Мирославичей — а значит, Ольговичей. В городе начались беспорядки, вдохновлявшиеся посадником и его сторонниками. Оставшиеся в меньшинстве противники Святослава бежали в Псков, народ разграбил дома бывшего посадника Константина и других перебежчиков. По всему городу искали, «кто Всеволоду приятель из бояр»; с каждого заподозренного брали откуп по полторы тысячи гривен и отдавали выручку купцам для военных закупок{98}.

Тем не менее, несмотря на весь энтузиазм новгородского посада, положение Святослава и его ново-обретенного княжества было не из легких. Против Новгорода ополчилась большая часть Руси, находившаяся под властью Мономашичей, все соседи. Можно сказать, что «феодальные» владетели хотели задушить свободолюбивый «вольный город», а заодно проучить поддержавших «революцию» Ольговичей. Но даже если в каком-то смысле это и так — в конце концов, никто не двинулся карать Всеволода льговича в его черниговской вотчине, — люди того времени не мыслили подобными категориями. Новгородцы накликали на себя беду вполне закономерно, обратившись к совершенно постороннему их городу князю и разрушив полувековую связку со всё еще господствующим на Руси семейством. Следствие именно заявленного «свободолюбия» — но именно это следствие, а не учредившаяся «республика» сама по себе — сплотило против Новгорода не слишком дружных Мономашичей.

Для Святослава Ольговича, оказавшегося в кольце врагов, ссориться с епископом было теперь уже непозволительной роскошью. Примирение состоялось в разгар усобицы, весной или летом 1137 года. Святослав и Нифонт совместно утвердили новые налоговые привилегии новгородской епископии: за ней закреплялась десятина от судебных штрафов с владений Новгорода в Заволочье и Обонежье, ранее целиком шедших в княжескую казну{99}Сятослав дарением искупал свой (в точности неизвестный нам) грех, а кроме того, закреплял новую роль епископии как высшей властной инстанции Новгородской республики. После этого «любовь» между Святославом и Нифонтом сохранялась до конца дней последнего{100}.