Мария Чегодаева - Заповедный мир Митуричей-Хлебниковых

• Название: Заповедный мир Митуричей-Хлебниковых
• Автор: Мария Чегодаева
• Издательство: Аграф
• Жанр: Искусство и Дизайн
• Год: 2004
• ISBN: 5-7784-0272-4

Книга посвящена замечательным художникам: Петру Васильевичу Митуричу, его жене и сестре великого поэта Велимира Хлебникова Вере Владимировне Хлебниковой и их сыну Маю Петровичу Митуричу-Хлебникову. Основу книги составили многочисленные документы, как опубликованные ранее, так и находящиеся в семейном архиве (воспоминания, письма).

На фоне исторической реальности России того времени автор стремится создать максимально полную картину жизни и творчества художников от начала XX века до 1956 года (даты смерти П. В. Митурича). Кроме того, в книге представлен тщательный анализ их живописных и графических работ.

---

В эти дни — всего месяц спустя после смерти Велимира, Вера еще не была знакома с Петром Митуричем, не сблизилась с ним в переписке.

В том же июле 1922 года, после смерти Хлебникова, к Митуричу в Санталово приезжал Бруни, привез ему корректуру статьи Н. Пунина «Обзор новых течений в искусстве Петербурга», с оценкой творчества Митурича как одного «из самых крепких и самых проницательных художников младшего поколения в новом искусстве. <…> Мы нуждаемся в нем, в его руководстве, во всех начертаниях, сделанных его рукой»[140].

П.Митурич — Н.Пунину. Санталово. Июль. 1922.

«К Вам большая просьба: хотим печатать поэмы Хлебникова. Я собрал их все на дому, но почему-то не положил двух: „Разина“ со знаменем Лобачевского и „Царапины по небу“.

Выписывать из дому долгая история, потому обращаюсь к Вам и прошу немедленно, аккуратно, без ошибок и пропусков переписать и выслать по почте мне.

Приехал опять сюда Лев Бруни. Показывал вашу статью в корректуре от Соломона Абрамовича[141]. Все очень хорошо, но язвительное замечание относительно меня: о необходимости моего руководства в моих начертаниях со столь самостоятельными проблемами и не рискуете к ним подходить[142]. <…> Дело с изданием „Досок судьбы“ движется очень медленно — денег нет. Открыли подписку на издание. Попытайтесь сделать это и у себя. Комиссия по изданию Хлебникова существует из следующих лиц.

Председатель П.Митурич.

Идеологическое ядро:

Куфтин

Андриевский

Н. Пунин

Администрация:

П. Исаков

С.Исаков

Н.О.Коган

Л. Аренс[143]

Так что все действуйте смело, мы вам очень верим. Задача: донести в сохранности живую пыль почерка Велимира до всеобщего сведения и невозможное делать ВОЗМОЖНЫМ…»[144]

П.В.: «Я продолжал знакомство с трудами Велимира. <…> Списался с родными Велимира, получил живой сердечный отклик от сестры Велимира Веры Хлебниковой. В ней я почувствовал могучую моральную опору в своем одиночестве. В то же время понял трудность ее существования как художницы. Ее положение было подобно положению Велимира и хуже моего, так как она не имела у нас никакой известности. Мы быстро выяснили обоюдную близость в переписке»[145].

Первейшей заботой П. Митурича после смерти Хлебникова было издание его трудов и защита его интересов.

П. В. Митурич — Л. Е. Аренсу и Н. Н. Пунину. 30 августа 1922 г. Санталово.

«Вот какое письмо я вынужден написать Маяковскому, чтобы выяснить положение со многими вещами Хлебникова. В личной беседе с Л. Ю. Брик ответа не получено хоть сколько-нибудь удовлетворительного, и думаю, с этим парнем мягкостью ничего не добьешься».

«Открытое письмо художника Петра Митурича Владимиру Маяковскому»:

«Примите мое последнее товарищеское обращение, которое должно положить грань отношений наших, в зависимости от Вашего ответа. Виктор Владимирович неоднократно упоминал мне о ряде своих вещей, которые он отдавал Вам в ожидании очереди на их опубликование и которые не дождались этого и, что еще хуже, — не были возвращены ему.

<…> Предполагая дружескую связь в Ваших отношениях с Велимиром, я не усматривал тут ничего злостного и приписывал такое положение вещей вполне нормальной небрежности московского мещанина со скромной, но „законной“ этикой, свойственной людям такого склада. Причина долгого примирения Хлебникова с такой действительностью мне точно неизвестна, но в „Зангези“ этому положен конец.

Там не упоминается Ваше имя, но даны некоторые черты лица, которые, будучи дополнены заметками Хлебникова из оставшихся после его смерти рукописей, не оставят ни в ком сомнения, что одно из лиц — вы.

Незадолго перед смертью он мне перечислил рукописи, которые должны быть у Вас.

<…> Ваша мысль, высказанная в беседе со мной в присутствии Л. Ю. Брик, что „Хлебников никому не интересен“ и что я его переоцениваю, неосновательна. <…> Правда, он не пользовался такой известностью, как „Маяковский“, но иначе и не могло быть, так как Велимир избегал популяризации. Как в самой работе, так и в житейском обиходе своем, не считаясь с оценкой стадного поклонничества, и если не имел полную аудиторию могущих читать его, то вина тут скорее не автора, а Ваша, на которую и указывает предмет моего письма. <…> Не желая быть более строгим, чем Хлебников, принимая во внимание ваше физическое уродство, указанное Велимиром в „Зангези“, а также другие Ваши нравственные изъяны, в которых Вы также неповинны, я буду просить друзей и всех неравнодушных к работе Велимира не наказывать Вас прежде, чем не убедимся в Вашем упорстве, в желании вредить будетлянскому делу. Вам же предлагается следующее:

1. указать, какие из рукописей Хлебникова у Вас имеются в сохранности, 2. как и поскольку могут быть найдены и возобновлены исчезнувшие, 3. как и в какой мере они были использованы Вами и сообразно с этим рассчитаться за вычетом тех „благодеяний“, какие ему были Вами оказаны…»[146]

Жестокие слова о нравственном и физическом уродстве Маяковского были вызваны заключительными строками «Зангези»:

«Как? Зангези умер!
Мало того, зарезался бритвой.
Какая грустная новость!
Какая печальная весть!
Оставил краткую записку:
„Бритва, на мое горло!“
Широкая железная осока
Перерезала воды его жизни, его уже нет…
Поводом было уничтожение
Рукописей злостными
Негодяями с большим подбородком
И шлепающей и чавкающей парой губ.
Зангези
(входя)
Зангези жив,
Это была неумная шутка» [147].

Велимир Хлебников. 1920–1922

Поистине мистическое провидение Хлебниковым и собственной смерти, и грядущих «поэтических» самоубийств…[148]

Продолжение письма Н. Пунину: «Получил извещение, что „Зангези“ приобретен Госиздатом, и теперь у нас имеется возможность издать „Доски судьбы“. Я собрал материал к ним и посылаю Исакову П. К., чтобы он их пустил в набор, и скоро, можно надеяться, они выйдут.

Боюсь, чтобы Госиздат не замариновал „Зангези“, для чего необходимо что-либо предпринять, то есть кому-либо затребовать известное количество экземпляров.

Если вы наберете, как думали, денег больше 100 миллионов, то присылайте их, я должен поехать скоро в Москву делать „Доски судьбы“, а может быть, и еще кое-что удастся выпустить.

Послал вам „Азбуку неба“, которую приготовил друзьям, не надеясь на то, что скоро удастся ее напечатать. Мне, по всей вероятности, к зиме придется искать службу, ибо есть будет нечего, а также носить. Как полагаете, не мог бы я рассчитывать на мастерскую в Академии и кормит ли она? Вместе с тем мечтается завести будетлянский угол, чтобы можно было бы хорошо поработать.

Я теперь не имею понятия об укладе Академии, но, по всей вероятности, мало отличимо от того, когда я там учился. Принципиально я ее, конечно, не признаю по-прежнему, но, может быть, теперь с этим посчитаются коллеги и допустят сносное существование, к тому же я утратил воинственный пыл и мне бы хотелось не воевать, а просто серьезно, не спеша работать, не обращая ни на кого особенного внимания.

Там ли С. К. Исаков и имеет ли отношение к Академии?

Будетлянские идеи, по существу, неоспоримы, но могут вызывать страшные споры в поисках последовательного и логического подхода к их предложениям, который теперь почти всегда возможен к пройденным.

Напишите по этому поводу, что думаете. От вас давно писем нет. Что писали о Хлебникове? Пришлите. Кланяйтесь вашим женам и чадам от меня и моей сложной половины»[149].

Получить мастерскую в Академии художеств в Петрограде П. Митуричу не удалось, но в 1923 году он начал преподавать в московском Вхутемасе.

Из воспоминаний Петра Васильевича: «Я никак не мог выбраться из Санталова в Москву, где происходила кое-какая жизнь. Мне пришлось зимовать в Санталове. Это время я употребил на переписку крупных вещей Велимира, которые нужно было показывать в первую очередь и, где возможно, печатать. Оригиналы рукописей решил никому не давать, чтобы сохранить их. <…> По приезде в Москву я опять был принят Исаковыми. Продолжались попытки напечатать „Доски судьбы“. <…> Статьи „Досок судьбы“ не были Велимиром сложены или обозначены в порядке печатания, не было даже указания страниц и нам самим приходилось выяснять их порядок. Очень плохо разбираясь во всем, мы наделали массу грубейших ошибок даже в цифрах и формулах, несмотря на то. что все формулы были нами решены добросовестно. Для нас было ясно, что мы взялись не за свое дело. <…> Но кроме нас не было людей, которые бы с большей охотой и любовью делали бы это дело, и мы его делали как могли.

В Москву приехала Н. О. Коган из Витебска. Она была со мной в приятельских отношениях и вела со мной переписку. Оказалось, что она приехала вскоре после нашего отъезда с Велимиром из Москвы. Она вскоре узнала из Ленинграда о тяжелой болезни Велимира. Общаясь с Городецким, побуждала его к действию на помощь. Городецкий тянул, говоря, что никто не решится ехать в Санталово. Тогда она заявила, что первая поедет при первой материальной возможности. Это заставило С. Городецкого потолкаться где нужно и предпринять сборы. Коган общалась с Исаковыми. И вот общими усилиями исхлопотали место в больнице и некоторые средства на поездку за Велимиром, для чего собралось трое мужчин во главе с Сережей [Исаковым].