Григорий Джаншиев - Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1

• Название: Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1
• Автор: Григорий Джаншиев
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 5-91129-049-9

Григорий Джаншиев одним из первых начал изучение истории судебной реформы и вообще преобразований шестидесятых годов. Различным сторонам этой эпохи он посвятил несколько крупных монографий и написал ряд биографических этюдов о выдающихся деятелях крестьянской и судебной реформы. Свои статьи он собрал в книге «Из эпохи великих реформ», которое было подготовлено и издано к 30-летнему юбилею Великих реформ (1891 г.) Далее в течение 16 лет книга выдержала десять изданий, что блестяще иллюстрирует ее популярность и значение.

«Эпоха Великих Реформ» вышла в 1892 г. и выдержала с тех пор ряд изданий, при жизни автора постепенно дополнявшихся. Эта книга была весьма популярна не только среди видных судей, юристов и видных русских деятелей, но и среди зарубежной общественности и среди широких масс. Издание сыграло серьезную общественно-воспитательную роль как единственная история реформ царствования Александра II. Девятое издание, вышедшее в 1905 году, являлось одним из самых дополненных и пересмотренных, к тому же оно стало первым изданием Литературного Фонда.

---

II

Да на чреде высокой не забудете
Святейшего из званий-человек.

Жуковский

«Сдаю тебе команду, но, к сожалению, не в таком порядке, как желал, оставляя тебе много трудов и забот»[114]. Таковы были слова, сказанные умирающим на походной кровати в мрачном уединении Зимнего дворца[115] наследнику своему, цесаревичу Александру Николаевичу,

Николаем I, этим могущественнейшим из владык земных, на смертном одре испытавшим всю горечь полного расстройства дела вследствие беспощадно проводимой в течение 30 лет системы административного гнета и неизбежной спутницы господства его – официальной лжи.

Первейшею из забот нового царствования, естественно, было продолжение Крымской войны. Падение Севастополя, сохранению коего покойный Государь придавал исключительное значение[116], положило конец войне. Богатая отдельными примерами военной доблести эта кровавая и бесплодная эпопея обнаружила в печальном свете как бесчисленные недостатки военной организации, так и всей старой системы управления, основанной на чиновничьей опеке, на полном порабощении общественной самодеятельности, гласности и свободы слова, на самодовольном охранении всего существующего, начиная от народных суеверий и кончая таким краеугольным камнем старого государственного строя, как крепостное право. Кичливому ультранациональному самомнению, убаюканному хвалою, которую, по признанию поэта

Семь морей немолчно плещут,

и взлелеянному наивно-патологическою уверенностью московских шовинистов, что нам

Бог отдаст судьбу вселенной,
Гром земли и глас небес —

нанесен был чувствительный удар. После долголетнего самообожания, во время которого не только невежественная толпа собиралась закидать Европу шапками, но и корифеи раболепствующей истории и наивной философии объявили гниющею, умирающею Европу с ее наукою и свободными учреждениями, поневоле приходилось оглянуться кругом и узреть в кровавом отблеске, бросаемом дымящимся Севастополем и страдальческими картинами бесплодного героизма, повальное казнокрадство и продажность вверху, рабство и невежество внизу. Тяжелое, но благодарное, для достойного подвижника наследие!

Как отнесется к этой застарелой язве новый государь? рожденье коего было приветствовано будущим его наставником, как

Прекрасное России упованье,

и коему он предрек:

Жить для веков в величии народном.

Не скоро и не сразу развернуло новое царствование свой великий, завещанный историею освободительный стяг, пред которым должен был почтительно склонить свою умную буйно-гордую голову сам первый русский публицист Герцен, – стяг, который, несмотря на все его превратности и зигзаги, несмотря на всевозможные, подчас до слез обидные промахи и шатанья, должен был обеспечить за Александром II завидное право «жить для веков в величии народном» и венчаться в благодарной памяти потомства завидным наименованием «Освободителя». Достойно, однако, замечания, что по какому-то непостижимому капризу судьбы не оказывается на всенародном Кремлевском памятнике именно этого чудного эпитета, давно и навсегда присвоенного Царю-Освободителю, несмотря на озлобленное шипенье крепостников, единодушным приговором не только русского народа, но и всего цивилизованного мира… Слава Освободителя от этого не померкнет, но как это характерно для времени и злопамятных людей…

Возвратимся назад.

Не только находившееся на руках тяжелое наследие в виде войны с европейскою коалициею, но и засидевшиеся[117] на местах бюрократы-крепостники старого закала и вообще двойственный характер царствования Александра II[118] —мешали ему сразу и решительно высказаться. Вновь назначенный в августе 1855 г. министр внутренних дел граф С. С. Ланской дебютировал странным циркуляром, от которого радостно затрепетали сердца закоснелых душевладельцев. Преемник свирепого Бибикова, бывший масон и член тайного общества «Союз Благоденствия», Ланской, писал в своем циркуляре, что Государем по-велено ему «ненарушимо охранять права, венценосными его предками дарованные дворянству»[119]. Ликованиям крепостников не было конца, тем более, что по своему прошлому Александр II не считался решительным сторонником освобождения[120], а удаление Бибикова, введшего по политическим видам ради ослабления польского дворянства инвентари в Юго-Западном крае, далеко не огорчило дворян. Циркуляр пришлось напечатать вторично, – так велик был спрос на него со стороны помещиков, видевших в нем гарантию сохранения «освященного права своего» владеть крещеным инвентарем на вечные времена.

Ликование их, впрочем, было непродолжительно. Манифест 19 марта 1856 г. о заключении мира, несмотря на свой очень туманный язык, снова всполошил крепостников. Их смутила следующая невинная фраза: «Каждый под сенью законов, для всех равно справедливых, всех равно покровительствующих, да наслаждается в мире плодов своих». В сущности это общее место официальной риторики легко могло уживаться с крепостным правом, для которого услужливые фарисеи-богословы не хуже продажного адвоката в самом священном писании умели отыскать предвечное оправдание. Едва ли эта употребленная составителем манифеста, красноречивым гр. Д. Н. Блудовым, банальная метафора имела целью оповещать о каком-либо решительном намерении Государя приступить к освобождению крестьян[121]. Но дрожавшие, как «тати ночные», крепостники и признанный глава их архикрепостник, тогдашний московский генерал-губернатор граф Закревский, инстинктивно чуя приближение конца своему вековому хищению, пришли в ужас от неопределенной фразы официального красноречия. Воспользовавшись приездом Государя по случаю заключения парижского мира в Москву, гр. Закревский просил его успокоить дворянство по поводу вызванных манифестом «опасных» слухов. Граф Закревский, сам того не подозревая, отчасти оказал услугу ненавистному для него делу освобождения. Отвечая на просьбу генерал-губернатора, Александр II произнес сгоряча импровизированную речь московским дворянам, составляющую эпоху в истории падения крепостного права. «Слухи носятся, – сказал Государь, – что я хочу объявить освобождение крепостного состояния. Это несправедливо, а от этого было несколько случаев неповиновения помещикам. Вы можете сказать это всем направо и налево. Я не скажу вам, чтобы я был совершенно против этого; мы живем в таком веке, что со временем это должно случиться. Я думаю, что и вы одного мнения со мною: следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу»[122].

Диву далось ошеломленное, точно вестью о светопреставлении, столбовое, чадолюбивое, невежественное московское дворянство, слушая эти столь возмутительные для его слуха слова, которые были такою же неожиданностью и для министра внутренних дел Ланского. На вопрос, обращенный к Государю относительно приписываемой ему речи, уже ходившей по рукам, он с досадою ответил: «Да, говорил точно то и не сожалею о том»[123].

Нетвердою поступью, без определенного плана, но с какою-то стихийною непреклонностью стал обрисовываться в тумане с весны 1856 г. грозный неотложный крестьянский вопрос. Решено было воспользоваться съездом дворян на предстоявшую коронацию, чтобы приготовить их к готовящейся отмене крепостного права. Ланской и его товарищ А. И.Левшин на официальных обедах entre poire et fromage и на раутах под бальную музыку старались зондировать настроение дворянства, которое почти сплошь оказалось глухо к призыву принять инициативу в этом деле. Дворяне выражали недоумение и даже негодование, словно речь шла не об уничтожении застарелого возмутительного бесправья, а об обращении в рабство самих душевладельцев. Несмотря на неудачу переговоров, в Министерстве внутренних дел приступлено было под руководством Левшина к секретнейшему обзору[124] накопившегося материала по этому предмету, а 1 января 1857 г. был учрежден секретный крестьянский комитет.

Немало таких комитетов учреждалось и в предшествовавшие царствования, и жалкая судьба их, предрешаемая могущественною кликою придворной и чиновничьей крепостнической олигархии, наводила на государственных людей, умевших подняться выше карманных интересов, далеко не веселые думы[125]. Еще менее утешительного представлял состав Комитета, в котором большинство членов (пред. Госуд. совета Ф. А. Орлов, министр двора В. А. Адлерберг, госуд. имущ. М. Н. Муравьев, шеф жандармов В. А. Долгоруков, министр юстиции гр. В. Н. Панин) были явно против освобождения, остальные (главноуправляющий мин. пут. сообщ. Чевкин, члены Государ. сов. Я. И. Ростовцев, бар. М.Я.Корф) довольно равнодушны к освобождению, и лишь мин. внутр. дел С. С. Ланской и гр. Д. Н. Блудов с большим сочувствием относились к задаче Комитета, хотя у последнего еще не было определенной программы. Чего же можно было ожидать от такого Комитета? Креатура председателя его, государственный секретарь В. П. Бутков царедворец с тонким обонянием и отчаянный карьерист-делец без всяких политических убеждений, мастер в благовидных бюрократических формах умерщвлять живое дело – взялся, согласно желанию большинства, похоронить с приличествующим канцелярским церемониалом порученное Комитету великое начинание.