Григорий Джаншиев - Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1

• Название: Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1
• Автор: Григорий Джаншиев
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 5-91129-049-9

Григорий Джаншиев одним из первых начал изучение истории судебной реформы и вообще преобразований шестидесятых годов. Различным сторонам этой эпохи он посвятил несколько крупных монографий и написал ряд биографических этюдов о выдающихся деятелях крестьянской и судебной реформы. Свои статьи он собрал в книге «Из эпохи великих реформ», которое было подготовлено и издано к 30-летнему юбилею Великих реформ (1891 г.) Далее в течение 16 лет книга выдержала десять изданий, что блестяще иллюстрирует ее популярность и значение.

«Эпоха Великих Реформ» вышла в 1892 г. и выдержала с тех пор ряд изданий, при жизни автора постепенно дополнявшихся. Эта книга была весьма популярна не только среди видных судей, юристов и видных русских деятелей, но и среди зарубежной общественности и среди широких масс. Издание сыграло серьезную общественно-воспитательную роль как единственная история реформ царствования Александра II. Девятое издание, вышедшее в 1905 году, являлось одним из самых дополненных и пересмотренных, к тому же оно стало первым изданием Литературного Фонда.

---

С замиранием сердца и с затаенною радостью следили за благими усилиями Николая 1 к уничтожению вековой неправды лишь опальные, официально «неблагонамеренные», молодые и интеллигентные силы в обществе и в литературе. Но между Государем и этими сочувственными силами лежала непроницаемая толпа бюрократического средостения, зияла целая пропасть, вырытая усилиями своекорыстных и невежественных ретроградов-крепостников,

Чье сердце не смущал гонимых братьев стон,
Кому законом был отцов его закон.

Одним из этих восторженных поклонников освободительных стремлений Николая 1 по крестьянскому вопросу был глава и украшение тогдашней литературы Белинский, которого только смерть спасла от начатого преследования со стороны III отделения.

Еще на студенческой скамье Белинский в своей юношеской трагедии, направленной против крепостного права и аттестованной московскою цензурою «бесчестною и позорящею университет», дал Аннибалову клятву бороться с этим грозным и отвратительным недугом, существование коего заражало весь общественный организм. И он сдержал свою клятву, не щадя ни-ко-го! В 1847 г., после появления гоголевской «Переписки с друзьями», в известном письме своем из Зальцбрунна безжалостно разбивает свой кумир больной Белинский, особенно огорченный презрительным отношением Гоголя к порабощенному народу[104].

В декабре 1847 г. Белинский из Петербурга сообщает Анненкову в письме, посланном с «оказиею», о важной новости, о 6-й и последней попытке Николая 1 приступить к освобождению крестьян. Это письмо, наглядно передающее охватившее великого друга народа радостно-лихорадочное нетерпение, любопытно как исторический документ, характеризующий[105] отношение тогдашнего молодого поколения к Николаю I. Вот что, между прочим, писал Анненкову за полгода до своей смерти радостно потрясенный Белинский: «Тотчас по приезде, – пишет Белинский, – услышал я, что в правительстве нашем происходит большое движение по вопросу об уничтожении крепостного права. Государь Император вновь и с большею энергиею изъявил свою решительную волю касательно этого великого вопроса. Разумеется, тем более решительной воли и искусства обнаружили окружающие его отцы отечества, чтобы отвлечь его волю от крайне неприятного им предмета. Искренно разделяет желание Государя Императора только один Киселев: самый решительный и, к несчастью, самый умный и знающий дело противник этой мысли – Меншиков (как известно, он и впоследствии, при освобождении крестьян, остался ярым крепостником[106]). Вы помните, что несколько лет тому назад движение тульского дворянства в пользу этого вопроса было остановлено правительством с высокомерным презрением. Теперь, напротив, послан был тульскому дворянству запрос: так ли расположено оно теперь в отношении к вопросу?.. «Перовский, который в душе своей был против освобождения крестьян, – продолжает Белинский, – объявил себя за освобождение». Все зависит от воли Государя Императора, а она решительна. Вы знаете, что после выборов назначается обыкновенно двое депутатов от дворянства, чтобы благодарить Государя Императора за продолжение дарованных дворянству прав, и вы знаете, что в настоящее царствование эти депутаты никогда не были допускаемы. Теперь вдруг велено смоленским депутатам явиться в Питер. Государь Император милостиво принял их и сказал следующую речь: «Теперь я буду говорить с вами не как Государь, а как первый дворянин империи. Земли принадлежат нам, дворянам, по праву, потому что мы приобрели нашею кровью, пролитою за государство; но я не понимаю, каким образом человек сделался вещью, и не могу себе объяснить этого иначе, как хитростью и обманом с одной стороны и невежеством – с другой[107]. Этому должно положить конец. Лучше нам отдать добровольно, нежели допустить, чтоб у нас отняли. Крепостное право причиною тому, что у нас нет торговли, промышленности». Затем Государь сказал им, чтобы они ехали в свою губернию и, держа это в секрете, побудили бы смоленское дворянство к совещаниям о мерах, как приступить к делу. Депутаты, приехав домой, составили протокол того, что говорил им Государь Император. Через несколько времени по возвращении депутатов Перовский (мин. внутр. дел) получил от смоленского губернатора донесение, что двое дворян смущают губернию, распространяя гибельные мысли. Государь Император приказал Перовскому ответить губернатору, что в случае бунта у него есть средства (войска и пр.), а чтоб до тех пор он молчал, не в свое дело не мешался… «Конечно, несмотря на все, – грустно заканчивает Белинский, хорошо знавший силу бюрократии, – дело это опять затихнет. Друзья своих интересов и враги общего блага, окружающие Государя Императора, утопят его проволочками, серединными, неудовлетворительными решениями, разными препятствиями, истинными и вымышленными, потом воспользуются маневрами или чем-нибудь подобным и отклонят его внимание от вопроса, и он останется не решенным при таком Монархе, который один по своей мудрости и твердой воле способен решить его. Но тогда он решится сам собою, в тысячу раз более неприятным для русского дворянства способом. Крестьяне сильно возбуждены, спят и видят освобождение… Когда масса спит, делайте что хотите – все будет по-вашему, но когда она проснется, не дремлите сами, а то быть худу»[108].

Не суждено было великому другу свободы сказать: «ныне отпущаеши»!.. Опасения Белинского оправдались и даже скорее и резче, чем он думал. 15 февраля 1848 г. он уже писал со скорбью своему парижскому корреспонденту: «Дело об освобождении крестьян идет, а вперед не подвигается»[109].

Вскоре, однако, оно не только совсем сошло с очереди, но было сопричислено к числу опасных вольнодумств. Воспользовавшись с обычною ловкостью событиями, вызванными февральскою революциею 1848 г., «друзья своих интересов и враги общего блага», по выражению Белинского, или как характеризовал их Лермонтов:

Толпою жадною стоящие у трона,
Свободы, гения и славы палачи —

дали делу такой оборот[110], что Император Николай I не только охладел к вопросу об освобождении, но и стал к нему относиться ясно враждебно. В 1848 г. он прямо объявил в речи, обращенной к петербургским дворянам, «нелепыми слухи (об освобождении), которые с восторгом перенимались крестьянами». В этой же речи он, между прочим, сказал: «Гг., я не боюсь внешних врагов. Но у меня есть внутренние, более опасные. Против них-то мы и должны вооружиться и стараться сохранить себя, и в этом я полагаюсь на вас. Благодарю моих дворян здешней (Петербургской) губернии за адрес, который они мне хотели поднести. В чувствах привязанности их ко мне и к отечеству я не сомневаюсь и за удовольствие поставляю принадлежать к их сословию, потому что я и жена моя тоже помещики петербургские»[111].

Итоги николаевского царствования по крестьянскому делу, к которому была внезапно поставлена точка, и какая еще?! – были крайне плачевны, но и поучительны. Окружающая помещичья придворно-чиновничья среда в тиши и в потемках канцелярской тайны успела по своекорыстным побуждениям свести к нулю благое намерение могущественнейшего из земных владык, с восторгом поддерживаемое передовым общественным мнением, лишенным, однако, силы, благодаря отсутствию гласности. «Никто не сомневается, – писал впоследствии свидетель, вполне компетентный, – что Император Николай имел железную волю, и однако же этот Государь в 30 лет ничего не сделал для исполнения своего самого пламенного желания»[112]. Воля самодержца, всесильная де-юре, была парализована де-факто дружным противодействием лично заинтересованных могущественных высших придворно-чиновничьих сфер. Словом, еще лишний раз подтвердилось значение слов: «жалует царь, да не жалует псарь!»

Судьба крестьянского вопроса заключала в себе прекрасную иллюстрацию или, вернее, красноречивый приговор над мертвящею, ретроградною системою самодовольного тупого застоя и бюрократической опеки, господствовавшею в течение всего памятного тридцатилетия (1825–1855) и требовавшею по сознанию самых упрямых хвалителей существующего подновления[113].

II

Да на чреде высокой не забудете
Святейшего из званий-человек.

Жуковский

«Сдаю тебе команду, но, к сожалению, не в таком порядке, как желал, оставляя тебе много трудов и забот»[114]. Таковы были слова, сказанные умирающим на походной кровати в мрачном уединении Зимнего дворца[115] наследнику своему, цесаревичу Александру Николаевичу,

Николаем I, этим могущественнейшим из владык земных, на смертном одре испытавшим всю горечь полного расстройства дела вследствие беспощадно проводимой в течение 30 лет системы административного гнета и неизбежной спутницы господства его – официальной лжи.