Анна Леонидова - Прежде чем сдохнуть

• Название: Прежде чем сдохнуть
• Автор: Анна Леонидова
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2013

Действие происходит в 2039 году в Подмосковном пансионе для стариков, куда прибыли проживать "вторую молодость" пятеро 60-летних бывших москвичек. Каждой из них "повезло" донести до старости парочку неразрешенных эмоциональных проблем. Они понимают, что другого времени справиться с жизненными задачами, которые они всегда осознавали, но откладывали "на потом", на другие "более подходящие времена", не будет. Все нужно делать сейчас. И они предпринимают подчас довольно отчаянные попытки успеть все то, что не успели. Поскольку они полны панической решимости, то им как-то ничего уже больше не совестно. И почти не страшно.

Героини не были прежде знакомы. Но скоро женщины понимают, что их встреча в этом пансионе совсем не случайна. Они серьезно повлияли на судьбы друг друга.Они узнают правду о себе и собственном прошлом. Раскрывают свои и чужие тайны. Вообще, это текст - попытка представить, какими мы (я и мои ровесники) доживем до старости. За что нам будет стыдно, чем мы будем гордиться лет эдак через тридцать, и о чем жалеть. Попытка переоценить собственную жизнь уже сейчас, не дожидаясь, пока перед тобой распахнутся ворота "дома стариков". Это текст о творчестве, о страхах, любви, материнстве, бессилии и жажде жизни.

---

— Уфф! Сдаюсь, – только и смогла выдохнуть я.

Дышала я сбивчиво и тяжело.

Он также откинулся на спинку своего сиденья, и грудь его ходила ходуном. Я повернула к нему лицо. Мы встретились глазами.

Он резко перегнулся и поцеловал меня туда, куда меня не целовали очень давно – чуть ниже уха.

Я не знаю, как я вела машину. Та осень была в Москве очень туманной и влажно–теплой. Я с трудом разбирала дорогу в этом тумане и в этой утробной темноте. Сотый раз клялась себе, что буду пить специальные капли против куриной слепоты, и понимала, что не стану их принимать. Мне нравился город в этих дурманящих сумрачных парах десятков скрытых под слоями асфальта подземных рек.

Уже через два часа мы точно так же откинулись на подушки гостиничной кровати, как до этого – на спинки кресел после борьбы на руках. И так же неровно дышали. Все случилось. Впервые я изменила мужу.

— Знаешь, ты прав. Все‑таки в нашем мире каждая женщина, если хорошенько покопаться, – преступна, — произнесла я первую фразу после того, как мы вихрем ворвались в эту гостиницу на окраине Москвы.

— Да? – встрепенулся он. – И какое же преступление за тобой?

— Преступление против себя самой. Я живу с человеком, с которым мы давно перестали смотреть друг другу в глаза.

И я с вызовом уставилась Андрюшке прямо в расширенные зрачки. Он не смутился и не отвел взгляда. Мне это понравилось.

Я не думала, что все зайдет так далеко. Я планировала всего-навсего завести любовника и посмотреть, что из этого выйдет.

Мне было интересно, как я изменюсь, имея «душевную форточку». Изменения оказались глобальнее, чем я ожидала. Мне снесло башню. Уже через месяц я могла думать только о нем, если вообще была в состоянии думать. По большей части я тупо улыбалась и не понимала простейших вопросов, обращенных ко мне. Я давала мужу вилку к супу и ставила в своих текстах для журнала столько восклицательных знаков, что корректоры сделали мне коллективное замечание. Меня накрыло…

Мы гуляли по улицам, взявшись за руки, как студенты. И у меня даже не хватало бдительности, чтобы вглядываться в лица прохожих, опасаясь встретить кого‑нибудь из знакомых.

А я понимала, что Москва – достаточно маленькая деревня, и здесь очень велика вероятность случайных встреч с «друзьями семьи», особенно если ты гуляешь по Бульварному кольцу. Но я была так переполнена эмоциями, что тревоге просто не находилось места в моей душе.

Мы ходили в кино на все фильмы подряд и садились на дальний ряд. Как только кончалась заставка производящей студии, он склонялся надо мной лицом, и я впивалась губами в его кожу между бородой и ухом. Наверное, мы мешали другим смотреть фильм, но они не могли помешать нам.

Мне кажется, что в этот период мы совсем перестали видеться с мужем. Когда я возвращалась со своих «ночных заданий» и «вечерних интервью», он уже, как правило, спал. Как‑то вдруг обнаружилось, что Петька достаточно самостоятельный мальчик, чтобы одному приходить из школы и в одиночку справляться с домашними заданиями. К тому же телефонные консультации бабушки по всем вопросам никто не отменял: под ее чутким руководством ребенок даже научился варить супы на всю семью.

Я все настойчивее ощущала потребность покончить разом со всем старым, выскользнуть из своей прежней жизни целиком, как змея из отжившей шкурки, и окунуться в новую, прекрасную и наполненную радостью. Меня так и подмывало объявить мужу, что он проворонил такую чудесную, фееричную, сексапильную, талантливую и веселую бабу, как я. И что я ухожу к другому. И меня даже не смущало, что тот «другой» не сделал мне пока что никакого конкретного предложения, не обозначил перспектив в отношении своей руки и сердца. Наша связь с Дюшей (я уже дала ему интимное имя) казалась мне такой канатной, что я не сомневалась: стоит мне намекнуть – и венчальные кольца от «Тиффани» и медовый месяц на Мальдивах с одним из успешнейших режиссеров современности мне обеспечены.

Образ мужа с каждым днем становился все тусклее и тоскливее на моей «эмоциональной карте». А наш брак с Сашкой все в большей степени казался «перевалочным пунктом» и «подготовительным этапом» на пути к истинному счастью и блаженству гармонии. Муж, похоже, тоже чувствовал, что происходят какие‑то тектонические сдвиги. Но не дергался и не пытался уличить меня в измене, копаясь в моей электронной почте или смс–ках. Я тоже очковала порвать связь, которая длилась 17 лет. Похоже, и ему было страшно рушить то, что так долго и тщательно строилось…

Брак наш вступил в ту стадию, когда мы боялись даже выпивать вместе. Потому что каждый понимал, что стоит нам размягчить свой мозг алкоголем, снять все барьеры приличий – и нас понесет. Мы скажем друг другу все и на следующее утро после пьянки разведемся. Мы сделались парой убежденных трезвенников. Хотя в первые годы совместной жизни мы довольно куражисто пьянствовали в больших компаниях, могли и душевно по–тихому выпивать вдвоем на кухне, и параллельно обсуждать глобальные проблемы человечества, строить планы на будущее, танцевать, смеяться, корчить рожи, а потом истово заниматься любовью.

Собственно, если бы мы всегда были такими трезвенниками, какими сделались тогда, у нас бы даже не родилось сына. Я бы, наверное, никогда осознанно не решилась испортить свою жизнь материнством. Восемь лет назад Петька был зачат в каком‑то новогоднем угаре и, когда я в феврале с ужасом обнаружила, что беременна, пить «Постинор» было поздно. Аборт казался мне довольно мерзким мероприятием, и я решила, что младенец – меньшее из двух зол, если выбирать между выскабливанием и пеленками. Стиснув зубы, я начала готовиться к женскому подвигу родов.

Пока я придумывала органичные сценарии разрыва с Сашкой, он тоже не дремал. Неожиданно для меня он вдруг сделался неправдоподобным живчиком. Ни с того ни с сего по пять раз на дню он начал уверять меня, что я – единственная, неповторимая, классная и любимая. Что я красавица, умница, талант, смысл и свет его жизни, лучшая мама, потрясающая женщина, гениальная кулинарка, одаренная стилистка себя самой и просто самая–самая–самая.

Эта замысловатая перемена в нем изрядно меня заинтриговала. Мне стало так увлекательно, что я даже однажды завела себе будильник на шесть утра, чтобы проснуться вместе с ним.

И мы проснулись. И даже как‑то непреднамеренно приняли душ вдвоем и целовались под струями горячей воды. А потом я зачем‑то увязалась вместе с ним на утреннюю пробежку. По–началу мы не разговаривали. Он бежал в своих наушниках и в плейере, а я – под свою музыку и в своем ритме. Потом мы обнаружили, что бежим под одну радиостанцию. Смеялись над этим. И как‑то вдруг разговорились.

И оказалось, что за то время, что мы не общались, и у него, и у меня произошло столько всего важного и интересного.

Обнаружилось, что он прочитал за время нашей дистанцированности друг от друга столько интересных книг! И он умел занимательно их пересказывать. А еще он начитался каких‑то психологических талмудов и теперь умел развлекать меня психологическими тестами с быстрыми результатами. Мне вдруг опять сделалось с ним интересно. Впрочем, я тоже не билась в грязь лицом, и мне было, что рассказать ему про актуальные тенденции в современном искусстве. Мы так забалтывались с ним на парковой пробежке, что делалось безумно грустно, когда таймер командовал окончание моциона и велел возвращаться домой, чтобы Сашка мог натянуть свою бизнес–кольчугу и отправиться в офис.

И хотя в семье все было так чудесно, я металась. Я не могла расстаться с Дюшей. Все хорошее, что случалось сейчас в моей жизни, как‑то таинственно совпало с его появлением. Я боялась, что если он исчезнет, то и все яркое и искрящееся в моей жизни закончится. Я все‑таки хотела быть с ним. С ним я чувствовала себя по–настоящему живой и настоящей. И по–прежнему со страхом и трепетом подумывала о разводе. Останавливало меня только одно: я не хотела делать больно Сашке. А он так по–собачьи преданно и с таким восторгом смотрел на меня, когда я выскакивала на него из примерочной в новом платье, так тщательно и с таким вниманием выбирал сельдерей, который в нашей семье ела только я, так радостно открывал мне дверь, когда я возвращалась по вечерам, что я понимала – любит. Черт побери, любит!!! А значит, ему без меня будет плохо и больно. И мне нельзя уходить. Это будет предательство.

В итоге мы так и не развелись.

Отношения с Андреем развивались по сценарию «замершая беременность». Для них требовалось освободить место, но я этого не делала. Они не могли развиваться – некуда было двигаться.

А все, что не развивается, – умирает. Примерно через полтора года этот болезненный, нездоровый, не нужный никому, кроме нас, роман закончился.

Он сидел в том же самом кресле, на котором мы так смешно боролись в наше первое свидание. И сказал, что это конец. И что он уезжает ставить в Европу, его пригласили в Прагу. Уезжает не один. Он женится. И еще у него будет ребенок. И что я должна понять, потому что это очевидно – у нас же не может быть детей. А он их хочет.