Шарль Нодье - Нодье Ш. Читайте старые книги. Книга 2

• Название: Нодье Ш. Читайте старые книги. Книга 2
• Автор: Шарль Нодье
• Издательство: Книга
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-212-00374-1 (т. 2)

В сборнике представлены основные этапы ”библиофильского” творчества Шарля Нодье: 1812 год — первое издание книги ”Вопросы литературной законности”, рассказывающей, говоря словами русского критика О. Сомова, ”об уступке сочинений, о подменении имени сочинителя, о вставках чужих сочинений, о подделках, состоящих в точном подражании слогу известных писателей”; 1820-е годы — статьи (в первую очередь рецензии) в периодической печати; 1829 год — книга ”Заметки об одной небольшой библиотеке” (рассказ о редких и любопытных книгах из собственного собрания); 1834 год — основание вместе с издателем и книгопродавцем Ж. Ж. Тешне журнала ”Бюллетен дю библиофил” и публикация в нем многочисленных библиофильских статей; наконец, 1844 год — посмертная публикация рассказа ”Франциск Колумна”.

Перевод с французского О. Э. Гринберг, М. А. Ильховской, В. А. Мильчиной.

Составление, вступительная статья и примечания В. А. Мильчиной.

Перевод стихотворных цитат, за исключением отмеченных в тексте случаев, М. С. Гринберга.

---

Теперь мне предстоит рассказать о том, каковы сегодняшние типографы, — дело далеко не столь приятное, и я бы вовсе не стал за него браться, если бы не боялся, что читатель сам припомнит те редкие исключения, которые, увы, лишь подтверждают правило. Правило же это состоит в том, что нынешний типограф уже не тот вдохновенный исследователь творений человеческого ума, о котором мы только что вели речь. Более того, он даже не добросовестный ремесленник, почитающий своим долгом исполнять с некоторым блеском порученные ему дела. Это монополист, получивший привилегию продавать скверные клочки бумаги, запачканные бесформенными каракулями, всякому, кто настолько глуп, что решится их купить. Нечего и думать пробудить в нем чувство законной гордости, напомнив ему о славном начале книгопечатания, ибо он даже не знает толком, когда была напечатана первая книга — при Юлии Цезаре или при Карле Великом. Нечего и думать узнать его мнение о старинной или новейшей рукописи, которую он отдает наборщикам. У него есть веские причины для молчания: он не знает ни греческого, ни латыни и не умеет писать без ошибок даже на том скверном жаргоне, который его сосед или, если вам угодно, сообщник-книгопродавец выдает за французский язык. Ни один из этих почтенных мужей ничуть не интересуется развитием просвещения и процветанием словесности. Так же мало волнует того и другого материальное усовершенствование типографского искусства и моральная красота продаваемых книг. Книгопродавец скупает по дешевке старый хлам с тем, чтобы продать его втридорога, а типограф выпекает из него топорные, равно бездарные по форме и по содержанию тома, которые противно поставить на книжную полку. Если вам взбредет на ум открыть одну из новых книг, листайте ее как можно аккуратнее, а главное, очень осторожно разрезайте рыхлые страницы — края их наверняка порвутся. Те жалкие лохмотья, которые сегодня по иронии судьбы именуют бумагой, хотя они практически ничем не отличаются от тряпья, варящегося в чане у бумажника, пользуются благосклонностью наследников Эльзевиров (да простит мне Господь это святотатство!) по причинам экономическим. Эта мягкая, пористая, губчатая масса, жадно впитывающая в себя грязные потоки жидкой, почти бесцветной типографской краски, не требует почти никаких усилий ни от хилого тискальщика, нанятого за полцены, ни от трухлявого старого пресса; чтобы такая бумага впитала в себя отвратительную жидкость, скупо наносимую на красочный валик, достаточно слегка-слегка провести этим валиком по головкам тех ломаных гвоздей, которые самочинно заняли в верстаке место литер; сегодня, благодаря гнусной предусмотрительности типографа, их тусклые, смазанные оттиски с грехом пополам еще воспроизводят прихотливые творения человеческого ума, но недалек тот день, когда они поставят в тупик терпеливейших и мудрейших Шампольонов будущего. Впрочем, надо отдать должное стыдливости сострадательного типографа: он, насколько может, щадит ваши глаза, утомленные его неприглядной тарабарщиной, и размещает свои неудобочитаемые строки так свободно, чтобы глаз мог отдыхать на широких пробелах. Еще немного, и читателям будут предлагать девственно белые страницы; дал бы Бог многим нынешним книгам выйти из печати в эту блаженную пору! Не подумайте, однако, что, печатая книгу с широченными пробелами, среди которых редкие слова теряются, словно пловцы у Вергилия, in gurgito vasto[48], с оборотными страницами, в середине которых сиротливо торчат односложные эпиграфы{347}, с роскошными полями, затопляющими со всех сторон скудно выключенные строки, типограф печется о пристрастиях или потребностях читателя. Широкие поля были в самом деле необходимы в те времена, когда ученые писали рядом с непонятным или неверно прочтенным текстом свои схолии, призванные разъяснить или исправить его, — когда они вышивали на полях тот бесценный узор, благодаря которому превосходно отпечатанная книга ценилась выше хорошей рукописи. А нынче? Не успело бы изысканное и вольное перо Скалигера, Гюйе, Ламоннуа или Расина коснуться так называемой бумаги, изготовляемой большинством наших фабрик, как на ней расплылось бы жирное пятно. Мнимое обилие современной книжной продукции объясняется тем, что издатели делят книгу на множество томов и берут за хилые стопки мягких страниц, изувеченных новоявленным Прокрустом, столько же, сколько за солидные ин-октаво.

Так по прошествии четырех столетий замыкается таинственный круг, которым судьба ограничила первое из завоеваний цивилизации; ныне искусство это живо лишь благодаря нескольким почтенным семействам, которые унесут тайну Гутенберга в могилу; ныне печать сберегает творения человеческой мысли ничуть не лучше, чем рукописи. Во всяком случае, из сотни книг, отпечатанных в нынешних типографиях, лишь одна имеет хоть какой-то шанс просуществовать в первозданном виде хотя бы четверть века. Дабы убедиться в этом, достаточно бросить взгляд на модный роман, который, один-единственный раз побывав в руках читателя, а затем полежав несколько дней во влажном помещении или оставшись на несколько месяцев без присмотра забывчивого хозяина, превращается в ветошь, чье место — не на письменном столе или туалетном столике, а в корзине старьевщика. Мне больно говорить об этом, но названный промежуток времени — тот короткий век, который отмерен ныне славе всех членов литературного цеха, включая меня самого. Впрочем, большинству авторов слава откажет в благосклонности еще до истечения этого срока.

Вернемся, однако, к Мануциям, которым как-никак посвящена наша статья. Поскольку бесчисленные услуги, которые это прославленное семейство оказало словесности, исчерпывающе освещены в превосходном труде господина Ренуара, я напомню лишь некоторые из их свершений, безусловно заслуживающие всеобщей признательности.

Когда Альд Мануций Старший открыл в Венеции свое блистательное предприятие{348}, в распоряжении типографов были всего два шрифта — тот, что мы называем готическим (им до сих пор пользуются в немецких типографиях), и тот, что мы называем антиквой{349} (он долгое время был самым употребительным у всех народов, которые, подобно нам, пользуются латинским алфавитом).

Мануций Старший ввел в обиход шрифт, получивший впоследствии название латинского курсива — его скользящая скоропись была очень похожа на почерк, которым написаны прекрасные итальянские рукописи; шрифт этот до сих пор остается непревзойденным образцом для всех пуансонистов. Близость печатных литер к рукописным буквам существенно облегчала чтение книг и, в частности, избавляла читателей, с трудом освоивших искусство разбирать печатные тексты, от необходимости заново привыкать после этого к текстам рукописным — необходимости, с которой сталкиваются все нынешние дети; если принять это во внимание, понятно, какое влияние оказало блистательное изобретение Мануция на изучение древней словесности. Быть может, здесь-то и кроются причины внезапного взлета классической филологии в итальянских республиках конца XVI столетия.

Судя по формату первых произведений типографского искусства, они предназначались для украшения просторных библиотек королей и вельмож, академий, университетов и монастырей. Все ранние первопечатные книги — величественные, но неудобные фолианты. Презренное ин-кварто лишь изредка осмеливалось показаться рядом со своими колоссальными соседями, к остальным же форматам вообще прибегали только в единичных случаях. Поэтому Альда Старшего можно смело назвать создателем ин-октаво{350} — но не того чудовищного ин-октаво, к которому так привержены нынче тщеславные издатели ничтожных брошюрок, а стройного, изящного, грациозного ин-октаво, волею великодушного типографа прекрасно помещающегося в кармане фланирующего книгочея. Это хитроумное изобретение положило начало эпохе, когда количество книг резко возросло и повсюду возникло бесчисленное множество небольших библиотек — этих очагов любомудрия. Если бы главенствующая роль по-прежнему осталась за фолиантами, словесность, пожалуй, выиграла бы в серьезности, и я не вижу в том большой беды, но ей, без сомнения, труднее было бы дойти до низших классов общества. Печатные книги остались бы в этом случае не более чем памятниками типографского искусства.

Придать шрифту привычные очертания, дабы всякий мог в нем разобраться, ввести в оборот книги портативного, удобного формата, которые облетали бы все уголки страны и были доступны владельцу самой скромной библиотеки, — всего этого было мало. Да что там говорить, эти блестящие изобретения принесли бы обществу не пользу, а вред, если бы их создатели, мучимые подлой страстью к наживе, применили бы их для распространения низкопробных писаний, портящих вкус и развращающих нравы, однако в ту пору типографы тщательно отбирали сочинения, достойные сойти с их печатных станков. К числу таких типографов относятся в первую очередь шесть династий, представителей которых я назвал бы патрициями, если не королями, типографского искусства, — Альды, Джунта, Этьенны, Плантены, Эльзевиры и Дидо, чьими многолетними стараниями были шесть раз воспроизведены все творения всех классических авторов древнего и нового времени, так что из книг любого из этих издательских домов можно составить полную библиотеку шедевров человеческого гения.