Сергей Юрьенен - Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи

• Название: Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи
• Автор: Сергей Юрьенен
• Издательство: У-Фактория
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94799-057-1

Книга Сергея Юрьенена, одного из самых тонких стилистов среди писателей так называемой новой волны, объединяет три романа: «Беглый раб», «Сделай мне больно» и «Сын Империи». Произведения эти, не связанные сюжетно, тем не менее образуют единый цикл. Объясняется это общностью судьбы автобиографического героя — молодого человека, «лишнего» для России 1970-х годов. Драматизмом противостояния героя Системе. Идеологической подоплекой выношенного автором решения/поступка — выбрать свободу. Впрочем, это легко прочитывается в текстах.

---

— Салават! — сказала Иля.

— Ну.

— Наверное, ты проголодался с дороги. Хочешь чайку? У нас даже зеленый есть.

— Хочу рюмку водки. — Салават сел за пианино и сорвал с крышки длинную салфетку. — Рюмку водки и хвост селедки, моя заботливая сестренка!

Студент по-мальчишески крутанулся на винте табурета.

— А ты, стало быть, с Илькой в одной школе?

— Угу.

— Это хорошо.

— И даже в одном классе.

— Да ну? — Он развернулся к Александру оранжевой своей спиной, открыл пианино, поднял руки и зашевелил в воздухе пальцами. — Это просто замечательно…

Александр кашлянул, после чего задал вопрос:

— А в Москве, там тоже так холодно?

— В Москве-то? Нет, в Москве оно гораздо холодней. В Москве, май бой, мороз просто ошеломляющий…

И он взбурлил тишину нисходящей гаммой.

— Такой, — добавил он, — что яйца в штанах звенят, а воробьи, те вообще на лету замерзают.

Александр принужденно усмехнулся.

— А вообще она какая, — спросил он, — Москва?

— Город контрастов! — отрезал студент надежду на серьезный разговор.

Семеня, Иля внесла поднос с бутылкой коньяка, рюмкой и блюдечком с нарезанным лимоном, поставила на стол.

— Сестреночка, люблю!

Старший брат подтащил ее к себе и чмокнул в затылок, в пробор между туго заплетенными косичками. Иля при этом потупилась от удовольствия — невзрачная, круглолицая девочка. Никогда не думал Александр, что судьба заставит их сойтись, тем более что был он влюблен в двух других одноклассниц — в брюнетку Таню Пустовалову с ореховыми глазами и подвижным ярким ртом, а еще в Нину Лозинскую, блондинку с незабудковым взглядом. Но увы, их мамы — Александра и Или — сдружились, как члены родительского комитета класса.

— Лейдиз энд джентльмен, ваше здоровье! — Салават свел глаза на рюмку, опрокинул ее, бросил в рот лимон — зажмурился. Вытащил изо рта колечко корки и открыл свои черные глаза. — Интересуешься, значит, столицей своей Родины? И правильно! Вот кончишь школу, и поступай в МГУ — мой тебе совет. Только в Москве должно жить джентльмену. Нашему советскому, естественно. Что есть джентльмен, знаешь?

Когда Александр знал даже, что есть «эсквайр»…

— Благородный человек.

— Именно так! При всех ее контрастах Москва, мой юный друг, — это целое государство. Высокоцивилизованное небольшое государство внутри огромного, но недоразвитого. Государство Будущего! Я уже здоровый долдон был, но все равно, поступив в МГУ, как скачок во времени совершил. И сюда уже возвращаюсь как в патриархальное прошлое. Как в детство обратно выпадаю… Ладно, дети мои! С вашего молчаливого одобрения я, пожалуй, еще рюмашку. А то после вчерашнего у меня мозги еще набекрень. Мы так вчера с ребятами дали по случаю благополучной сдачи сессии, что я, представьте себе, ничего не помню! Ни как в поезд усадили, ни как на полку взвалили.

— На верхнюю?

Салават выпил рюмку.

— На нее. Хорошо на верхней полке, у открытого окна! — пропел он. — Окно, правда, было задраено наглухо и заморожено вдобавок. Хотите, дети мои, я вам буги-вуги сделаю?

— А что это? — спросила Иля.

Вместо ответа Салават заиграл так, что в серванте зазвенел трофейный мейсенский хрусталь, а маятник в часах, красивых, как гроб, поставленный на попа, остановился. При этом Салават поднимал плечи своего оранжевого пиджака, тряс набриолиненной черной головой и оглядывался от клавиш, подмигивая и сверкая глазами. А потом и запел:

Не ходите, дети, в школу,
пейте, дети, кока-колу!
Не ругайтесь, дети, матом,
а танцуйте буги-атом!..

Дети засмеялись.

— Нравятся буги-вуги? — закричал Салават. — Если нальете таперу, он вам еще не то сделает!..

Но сделать обещанное он не успел, потому что из двери раздалось:

— Салават! — И он отдернул руки от клавиш.

Вошел Генерал.

На нем была дымчато-серого каракуля папаха, черная кавалерийская бурка и сапоги со шпорами. Местное население, скорее, пугалось его вида, хотя жена генерала, запирая за ним дверь, говорила: «Опять пошел людей смешить!» Папаха на нем была полковничья, потому что именно полковником вышел он в отставку. Но называть его, было сказано Александру, следует: Генерал. Причем не «товарищ», а просто. Иначе он мог рассердиться. Потому что, сказала Иля, Генерал наш впал в детство.

Скрипя паркетом, Генерал шагнул к Салавату, и тот опустил крышку пианино и поднялся.

— Батыр! — Генерал поднял руку и в виде ласки сильно дернул сына за волосы, растрепал ему набриолиненный кок, с удивлением понюхал свою ладонь и добавил: — Салават Юлаев!..

Повернулся и, расстегнув бурку, тяжело опустился на тахту, накрытую бухарским ковром, восходящим до самого потолка. Стукнул нетерпеливо каблуком:

— Илька!

Когда не было супруги, с виду уже бабушки, огромной, мягкой, пестрой, с лицом, увешанным бордовыми бородавками, и неправильной русской речью, сапоги ему снимала дочь. В это время Генерал обменивался с сыном короткими фразами по-башкирски, взявшись для упора за складку ковра своими руками — опухше-толстыми и покрытыми невеселыми веснушками. Так они говорили: вопрос — ответ. Иля унесла сапоги в прихожую и вернулась с парой войлочных тапок, которые надела Генералу на ноги. Потом, сбросив свои тапки, она влезла на тахту и стащила с Генерала бурку. Выпрямилась на коленях и двумя руками сняла с него полковничью папаху, обнажив голову Генерала — безволосую, стеариново-бледную, с буграми, вмятинами и без правого уха.

Это ухо Генералу отрубил нукер эмира Бухарского, сбежавшего в Афганистан. В двадцатых годах, когда Генерал был еще в такой могучей силе, что с одного удара шашкой разваливал человека пополам — до самого седла. Да! А голов нарубил я, сказал Александру Генерал, как Тимур. Гору! Род его войск давным-давно уже уступил место танкам, и в былую удаль Генерала было трудно поверить. Тем более что теперь Генерал бьет только мух. Во дворе у сараев ищет палочки, приносит их домой, расщепляет, вставляет кусочек кожи, потом, отбивая себе пальцы, сбивает гвоздиком — готова мухобойка! Их у него целый запас. А кожу для мухобоек генерал беспощадно вырезает из трофейных немецких кобур. Целый чемодан у него этих пленительных, лаково-черных кобур из-под парабеллумов. Прошлое лето было очень жарким, от дощатой помойки во дворе мухи развелись в несметном количестве, и Генерал бил их целыми днями, подкрадываясь тихонько в одних белых подштанниках. Но попадал не часто и каждый раз, промахиваясь, страшно ругался на своем языке и брызгал слюной. А когда попадал — издавал гортанный крик победы. Спасая Генерала, супруга его навешала всюду гирлянды липучек, они дочерна облипали, но то и дело раздавалось жужжание, так много их было, и Генерал вскакивал, и довскакивался: инфаркт его хватил. И он лежал в госпитале до самой зимы, а теперь только ему и остается, что разгуливать по Пяскуву в своей бурке, пахнущей нафталином, и строго следить за тем, чтобы младшие по званию первые отдавали честь. И еще он раз в неделю любимые свои часы заводит — с маятником за стеклом. Вот и все его радости. Потому что зимой мух нет.

Закончив разговор с сыном, Генерал долго качал головой.

Потом он ее поднял и увидел Александра.

— Батыр! — сказал ему Генерал, кивая на сына. — Салават Юлаев!..

Иля прокричала ему в заросшую седым волосом дырку отрубленного уха, что по-башкирски Александр не знает.

— Урус? — сообразил Генерал.

Александр кивнул:

— Русский.

Генерал его по истечении дня забывал начисто.

— Сын! — Генерал показал пальцем на Салавата, который подмигнул при этом Александру. — Москва учится. Эмгэу! Большой человек будет. О-о! Молотов будет.

Показывая, каким большим человеком будет Салават, Генерал взвел глаза, и вдруг они у него остекленели.

— Сталин… — Челюсть его отвалилась и поблескивала золотом вставных зубов. Он долго смотрел на простенок между окнами, где зиял прямоугольник пустоты с невытащенным гвоздем, а потом закричал: — Сталин где, Илька?!

Руки его стиснули складку ковра.

Салават сказал по-башкирски, и голова Генерала, как на шарнирах, повернулась.

— Ты?

— Я.

Генерал поднялся и, волоча ноги, ушел к себе в кабинет. И дверь закрыл, чтобы не слышать то, что вслед ему говорил Салават по-башкирски.

— Салаватик, повесь обратно! — Иля сложила ладони.

— Палача? — Салават вынул расческу, зачесал гладко свой кок. Потом он подтянул узел галстука, с которого скалилась обезьяна. — Если хочет, сам пусть вешает. Но тогда ноги моей в этом доме не будет.

— Салаватик, но он же…

Дверь кабинета распахнулась, и Генерал вернулся. С саблей в руках.

— Товарищ Фрунзе мне ее. Михаил Васильич. Собственноручно!.. — Он рванул саблю из ножен, и глаза его выпучились.