С. Папков - Сталинский террор в Сибири. 1928-1941

• Название: Сталинский террор в Сибири. 1928-1941
• Автор: С. Папков
• Издательство: Издательство Сибирского отделения Российской Академии Наук
• Жанр: История
• Год: 1997

Настоящее издание представляет собой исследование характера и основных этапов репрессивной сталинской политики в условиях Сибири. Предпринята попытка восстановить обобщенную картину карательных действий большевистского режима в отношении различных групп населения и оппозиционных сил; исследуется процесс формирования системы ГУЛАга. Специальные разделы монографии посвящены анализу развития террора в Сибири в 1937–1940 гг.

Рецензенты: докт. ист. наук В.И. Исаев, докт. ист. наук И.С. Кузнецов.

---

Судя по времени, прошедшему с момента ареста подсудимых, следствие продвигалось довольно быстро. Показания арестованных инженеров прибавлялись от одного допроса к другому, но для нас останется неизвестным, какой ценой добывались эти показания. Сохранилось лишь одно свидетельство инженера Коваленко, составленное им после суда, из которого видно как разговаривали следователи с ним самим. В заявлении наркому юстиции СССР он пишет: «…я был поражен той обстановкой, в которой я очутился на следствии, не говоря уже о том ужасном, ничем не обоснованном обвинении, которое мне предъявили…

С первого же дня допроса на меня обрушились потоки незаслуженных оскорблений, угроз как по моему, так и по адресу моих родителей (немедленное выселение их из квартиры без предупреждения). Все мои правдивые показания отвергались, как ложные, и о них даже не желали слушать, требуя категорически признать себя контрреволюционером. Мне показывали показания других обвиняемых нашего дела (явно для меня клеветнические и неправдивые), как образец чистосердечного признания…

Меня предупредили, что упорства мои бесполезны и все равно я буду осужден за вредительство с худшими для меня последствиями, чем у остальных «сознавшихся» обвиняемых, так как судить будет суд в составе, как выразился следователь, «наших же работников». Не обладая достаточно крепкой нервной системой, принимая слова следователя за чистую монету, я пришел в состояние полной деморализованности и отсутствия воли… и был вынужден подчиниться всем требованиям следователя. Я признал себя участником несуществовавшей в действительности контрреволюционной организации, стал клеветать на себя, подтверждать клевету других, извращать факты…

Мне трудно было все это выдумывать, кое-как сочинял, но все это записывалось, как чистосердечное признание. В дальнейшем мне помогли — мне оставалось лишь подписать готовые протоколы, заверить их и подтвердить все это на суде, что я сделал со всей добросовестностью…»{293}.

К концу следствия НКВД имело трех из девяти обвиняемых, сломленных полностью и готовых давать на суде любые показания. Согласие на сотрудничество с обвинением было получено от Леоненко, Коваленко и Штиклинга. От других обвиняемых также удалось добиться признательных показаний и самооговоров, на которых полностью строилось обвинительное заключение.

Когда все принципиальные вопросы с обвиняемыми были решены, из Москвы прибыли члены суда, прокурор и защитники.

19 ноября 1936 года в 11 часов утра началось первое заседание Военной коллегии Верховного Суда СССР под председательством В.В. Ульриха и при членах коллегии Н.М. Рычкове и Я.Я. Рутмане. Государственное обвинение поддерживал заместитель прокурора СССР Г.К. Рогинский.

Места для публики заполнили работники НКВД и партийного аппарата, делегаты проходившего в это время Третьего краевого съезда советов, представители прессы, стахановцы, многочисленные делегации городов и угольных районов Кузбасса. Прежде чем попасть в зал заседания суда, рабочим пришлось пройти строгий идеологический отбор. На каждого из них парткомы предварительно представили характеристики, затем в крайкоме утвердили кандидатуры допущенных на суд.

После того, как было зачитано обвинительное заключение и все обвиняемые тут же признали себя виновными, началось «судебное расследование».

Первым давал показания бригадир — стахановец шахты «Центральная» Поцелуенко. Он подробно рассказал о том, что обвиняемые, бывшие руководители шахты, «саботировали стахановское движение, ставили стахановцев в невыносимые производственные условия, чтобы вызвать у них недовольство». Шахтеров, говорил рабочий, заставляли работать в загазованных условиях, вследствие этого некоторые угорали и отравлялись.

Аналогичные «показания» дали два других свидетеля — рабочий Чекалин и горно-технический инспектор Шуванов{294}.

Затем прокурор Рогинский приступил к допросам подсудимых и главных свидетелей — Шестова, Дробниса, Строилова. Первые двое довольно односложно давали показания о своей «вредительской деятельности», фактически повторяя лишь то, что было уже отражено в протоколах допросов предварительного следствия.

Обратимся вновь к письму-раскаянью Коваленко.

— Мог ли я отказаться от своих показаний на суде? — писал он в 1937 году. — Такая мысль у меня появилась, но я не осмелился этого сделать. Видя с очевидностью пристрастность ведения следствия, когда такие лица, как вентиляционный десятник (который, кстати говоря, тоже был арестован) и запальщик, по вине которого произошел сам взрыв, не были не только привлечены к ответственности, но даже не были допущены в качестве свидетелей. (…)

Видя как остальные подтверждали явно неправдивые показания, я пошел по тому же пути, всецело ориентируясь на прокурора, стараясь ни в чем ему не перечить и подтверждать все его обвинения, вплоть до признания себя убийцей невинных людей{295}.

Обширные показания дали Шестов и Дробнис. Они рассказали о существовании «Западно-Сибирского троцкистского центра», о деятельности его различных групп, подробно изложили сведения о собственной роли в организации вредительства{296}.

Когда очередь дошла до опроса Строилова, у прокурора появились проблемы. Показания этого свидетеля стали разрушать одну из главных конструкций следствия — обвинение в сознательном убийстве рабочих. Инженер Строилов, талантливый изобретатель и организатор производства, держался, по-видимому, достойнее и мужественнее всех остальных участников процесса. Он решительно отверг многие обвинения, предъявленные ему Рогинским, и опроверг ряд фальшивых заявлений подсудимых. Когда прокурор потребовал подтвердить высказывание Андреева о том, что распоряжения Строилова «ставили шахту все время под угрозу взрыва», он спросил у Строилова:

— Вы слышали, свидетель?

Строилов: — Слышал.

Рогинский: — Это входило в тот план, который был вами дан Андрееву?

Строилов: — Я еще раз твердо повторяю — никогда мною не давалось заданий на специальное загазовывание и полное разрушение вентиляции.

Дальнейший их диалог продолжался в том же духе:

Рогинский: — Следовательно, если Пешехонов и Андреев нам показывали, что все вредительские действия, которые они совершали, они совершали исключительно и только по поручению, по заданию Строилова, то это неверно?

Строилов: — Сообщения о том, что сейчас говорит Андреев, я не слышал.

Рогинский: — А задания такие вы давали?

Строилов: — Специально по загазовыванию — нет.

Прокурор попытался еще дважды заставить Строилова признаться в том, что тот давал указания отравлять шахтеров. Но опять получил твердый отпор:

Строилов: — Я повторяю, заданий и мыслей об убийстве рабочих у меня никогда не было и таких заданий мною не давалось{297}.

Из показаний Строилова почти ничего выяснить не удалось, и в них не подтвердились некоторые свидетельства обвиняемых.

Следует также заметить, что в то время, когда М.С. Строилов уже находился в следственной камере НКВД, сибирские газеты продолжали сообщать о массовом внедрении его замечательного изобретения — агрегата для посадки лав, который «до минимума сокращает число людей, занятых на производстве обрушения, в связи с чем резко возрастает производительность рабочего по лаве»{298}.

Специальное закрытое заседание суд посвятил заслушиванию показаний германского подданного обвиняемого Штиклинга. Эмиль Иванович Штиклинг, как его называли в СССР, приехал из Германии в 1930 году. Первое время он работал штейгером в Соликамске, на калийных шахтах. Затем перебрался в Сибирь, где получил место горного инженера на шахте в Ленинске, а потом в Кемерово. Его карьера в Сибири, возможно, продолжалась бы и дальше, но в тот период, когда он уже занимал должность инженера-проектировщика в тресте «Запсибзолото», был арестован. Во время следствия Штиклинг объяснил, что не смог покинуть СССР по одной причине: его жена была еврейка.

Следователи НКВД полностью сломили немецкого инженера и превратили его в марионетку. На допросах Штиклинг подписывал фантастические протоколы. За это в кабинете следователя Голубчика его угощали обедами. Он также получал свидания с женой и дочерью{299}.

Теперь, на специальном заседании 20 ноября, Штиклинг стал очень подробно рассказывать о причастности к актам вредительства германского консульства в Новосибирске, включая самого консула Гросскопфа и его секретаря Кестинга. Он изъяснялся с сильным акцентом и этим производил дополнительное впечатление на слушателей своими разоблачениями. Штиклинг уверял суд, что от консула он получил задание связаться с русскими инженерами, чтобы уговорить их срывать угледобычу и разрушать шахтное хозяйство. Сначала Штиклинг говорил, отвечая на вопросы суда, но затем стал рассказывать о шпионских заданиях гестапо уже без всяких вопросов, самостоятельно дополняя свои показания. В результате им была создана жуткая картина шпионских связей работников Кузбасса с разведывательными службами фашистской Германии.