Соломон Кипнис - Записки некрополиста. Прогулки по Новодевичьему

• Название: Записки некрополиста. Прогулки по Новодевичьему
• Автор: Соломон Кипнис
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-7784-0207-4

Среди исторических некрополей России особое место занимает Новодевичье кладбище, возникшее в XVI веке на территории Новодевичьего монастыря. Со временем оно отделилось от монастыря и стало элитарным местом захоронения, что превратило его в своеобразный пантеон советской эпохи. Но Новодевичье кладбище в течение многих лет оставалось без печатного памятника. Наконец в 1995 году автор данного издания, С.Е. Кипнис, издал свою книгу «Новодевичий мемориал. Некрополь Новодевичьего кладбища». Однако за пределами кратких биографических справок о лицах, чьи останки и прах покоятся на кладбище, остались малоизвестные, а порой и вовсе неизвестные факты, рассказы об удивительных скрещениях судеб, о трагических событиях, любопытные истории, связанные с надгробными памятниками и т. п. И автор «Новодевичьего мемориала», полагая, что многое из оказавшегося «за бортом» заслуживает внимания читателя и может стать интереснейшим дополнением к фактически справочному изданию, создал книгу «Записки некрополиста. Прогулки по Новодевичьему».

Читатель этой книги совершит увлекательную экскурсию по Новодевичьему в сопровождении доброго, ироничного и эрудированного гида.

---

В том, что на могиле Булгакова действительно лежит тот самый, гоголевский, камень, сомнений быть не может: Е.С.Булгакова засвидетельствовала увиденную ею на камне строку из Евангелия.

Так завершилась эта прямо-таки мистическая история с «каменной эстафетой», участниками которой стали два великих писателя России.

Произведения Булгакова, по крайней мере его роман «Мастер и Маргарита», наверняка, знает любой читающий россиянин. Популярен этот роман и за рубежом. А у людей старшего поколения особой известностью пользовалась еще и булгаковская пьеса «Дни Турбиных», которая около тысячи раз игралась на сцене МХАТа. Шутка ли дело — сам Сталин почти два десятка раз смотрел этот спектакль.

И, несмотря на это, в творческой жизни Булгакова было немало трудных, а порой даже трагических периодов: пьесы запрещали, новые не ставили, вообще не печатали, никакой работы не было.

В тяжелые для писателя времена он продолжал творить и нередко сочинял устные новеллы, которые рассказывал своим близким, друзьям.

Писатель Константин Паустовский один из таких рассказов, как он ему запомнился, напечатал в 1963 году в журнале «Новый мир».

Этот шедевр, в котором проглядывает и нечто гоголевское, думаю, мало известен широкой читательской аудитории, а потому решаюсь привести его здесь полностью.

«Булгаков якобы пишет каждый день Сталину длинные и загадочные письма и подписывается: «Тарзан».

Сталин каждый раз удивляется и даже несколько пугается. Он любопытен, как и все люди, и требует, чтобы Берия немедленно нашел и доставил к нему автора этих писем. Сталин сердится: «Развели в органах тунеядцев, одного человека словить не можете!»

Наконец Булгаков пойман и доставлен в Кремль. Сталин пристально, даже с некоторым доброжелательством его рассматривает, раскуривает трубку и спрашивает не торопясь:

— Это вы мне эти письма пишете?

— Да, я, Иосиф Виссарионович.

Молчание.

— А что такое, Иосиф Виссарионович? — спрашивает обеспокоенный Булгаков.

— Да ничего. Интересно пишете.

Молчание.

— Так, значит, это вы — Булгаков?

— Да, эго я, Иосиф Виссарионович.

— Почему брюки заштопанные, туфли рваные? Ай, нехорошо! Совсем нехорошо!

— Да так... Заработки вроде скудные, Иосиф Виссарионович.

Сталин поворачивается к наркому снабжения:

— Чего ты сидишь, смотришь? Не можешь одеть человека? Воровать у тебя могут, а одеть одного писателя не могут? Ты чего побледнел? Испугался? Немедленно одеть. В габардин! А ты чего сидишь? Усы себе крутишь? Ишь, какие надел сапоги! Снимай сейчас же сапоги, отдай человеку. Все тебе сказать надо, сам ничего не соображаешь!

И вот Булгаков одет, обут, сыт, начинает ходить в Кремль, и у него завязывается со Сталиным неожиданная дружба. Сталин иногда грустит и в такие минуты жалуется Булгакову:

— Понимаешь, Миша, все кричат — гениальный, гениальный. А не с кем даже коньяку выпить!

Так постепенно, черта за чертой, крупица за крупицей идет у Булгакова лепка образа Сталина. И такова добрая сила булгаковского таланта, что образ этот человечен и даже в какой-то мере симпатичен. Невольно забываешь, что Булгаков рассказывает о том, кто принес ему столько горя.

Однажды Булгаков приходит к Сталину усталый, унылый.

— Садись, Миша. Чего ты грустный? В чем дело?

— Да вот пьесу написал.

— Так радоваться надо, когда целую пьесу написал. Зачем грустный?

— Театры не ставят, Иосиф Виссарионович.

— А где бы ты хотел поставить?

— Да конечно в МХАТе, Иосиф Виссарионович.

— Театры допускают безобразие! Не волнуйся, Миша. Садись.

Сталин берет телефонную трубку.

— Барышня! А барышня! Дайте мне МХАТ! МХАТ мне дайте! Это кто? Директор? Слушайте, это Сталин говорит. Алло! Слушайте!

Сталин начинает сердиться и сильно дуть в трубку.

— Дураки там сидят в Наркомате связи. Всегда у них телефон барахлит. Барышня, дайте мне еще раз МХАТ. Еще раз, русским языком вам говорю! Это кто! МХАТ? Слушайте, только не бросайте трубку! Это Сталин говорит. Не бросайте! Где директор? Как? Умер? Только что? Скажите, пожалуйста, какой нервный народ пошел! Пошутить нельзя!».

(2-21-24)

ВЛАСТЬ БЫЛА НЕУМОЛИМА

У писателя Максима Горького был один-единственный, ребенок — Пешков Максим Алексеевич (1897-1934). Его похоронили на Новодевичьем.

Сына своего Горький обожал и неудивительно, что хотел после смерти лежать рядом с ним. Но Горького решено было похоронить в Кремлевской стене.

Жена писателя, мать Максима, Екатерина Павловна Пешкова (1877-1965), прекрасно понимая, что противиться воле вождя бессмысленно, просто умоляла отдать ей хоть какую-то часть праха, чтобы захоронить его в могилу сына и, выполнив волю Горького, обрести возможность поставить здесь памятник и мужу. Увы, и в этом ей отказали.

И на могиле остался стоять в одиночестве памятник Максиму, сделанный В.И.Мухиной, большим другом семьи Горького.

Когда Пешкова впервые увидела памятник, она сквозь рыдания, обнимая Мухину, произнесла: «Вы мне продлили встречи с сыном». Это была реакция на то поразительное сходство с ним живым, которое так удалось запечатлеть в камне.

...От тех, кто оказывается у этого памятника, можно довольно часто услышать естественный вопрос: а кем в жизни был Максим?

Вот что об этом рассказал Федор Федорович Волькенштейн (пасынок Алексея Николаевича Толстого):

«Алексей Максимович как-то обратился ко мне за советом: что делать с Максом? Это был его единственный бесконечно любимый сын.

Макс был славным, но легкомысленным малым: он коллекционировал марки, занимался фотографией, играл в теннис, объездил на велосипеде почти всю Европу, увлекался спортивными зрелищами.

Но у него не было никакого образования и никакой специальности.

После подробного обсуждения было решено, что Макс поступит на заочное отделение автодорожного института и будет инженером-автомобилистом. Мне была поручена организация этого дела.

Я поехал в автодорожный институт. Секретарь приемной комиссии заполняла анкету.

— Фамилия?

— Пешков.

— Адрес? Куда посылать задания?— В Сорренто.

   

Девушка подняла на меня непонимающие глаза.

— Да, да, в Сорренто, Италия.

Она выскочила из-за стола и убежала. Через несколько секунд в зал вбежал ректор.

— Очевидно, речь идет о сыне Алексея Максимовича Горького? — дрожащим голосом спросил ректор. — Мы будем счастливы иметь его в числе наших студентов.

Максим Алексеевич Пешков был принят на заочное отделение Московского автодорожного института.

Следующей весной, когда Пешковы вновь приехали в Москву, я спросил Макса, как идут его дела в институте.

— В автодорожном институте? — Что вы, Федор, это невозможно! Они присылали такие трудные задачи! Я самому Альберту Эйнштейну посылал — он не мог решить.

Так бесславно закончилась попытка дать Максу высшее образование».

(2-22-6)

НЕУГАСАЮЩИЙ СВЕТ ЧИСТОГО ИСКУССТВА

Ермолова Мария Николаевна (1853-1928) вошла в историю как великая русская актриса. Она имела звание Заслуженной артистки Императорских театров, стала в советское время первой Народной артисткой. Более полувека блистал ее талант на сцене Малого театра.

Но время неумолимо и методично стирает в сознании поколений память даже о тех, кого продолжают величать великими. «Следы человеческой жизни глохнут очень скоро», — точно заметил Тургенев.

Не исключение и Ермолова.

В этом, как ни прискорбно, приходилось убеждаться почти каждый раз, когда случалось задавать вопрос тем, кто оказывался у памятника Ермоловой:

     

— Что вы знаете о ней?

В ответ, как правило:

— Ничего.

В лучшем случае:

— В Москве ведь есть театр имени Ермоловой, так, наверное, она там и была артисткой.

Память, конечно, десятком строк не воссоздать, но попытаться хоть немного впечатлить можно...

Для этого выбрал два факта.

1.

1920 год. 2 мая. Празднуется пятидесятилетие артистической деятельности Ермоловой. В 11 утра представители всех московских театров собрались на Театральной площади с разноцветными стягами, на которых: «Ермолова — наше знамя», «Гений правды и вдохновения», «Да здравствует светлая Ермолова»... И огромная колонна двинулась на Тверской буль­вар, чтобы под окнами дома артистки пропеть ей «Славу».

 (История наша подобного не знает!)

А вечером Ермолову чествовали в ее родном Малом театре. Здесь, в присутствии «самого» Ленина, было оглашено постановление о присвоении Ермоловой почетного звания Народной артистки.

2.

На титульном листе книги «Моя жизнь в искусстве», подаренной Ермоловой, великий теоретик и реформатор театра Станиславский написал: