Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

• Название: Дневник 1905-1907
• Автор: Михаил Кузмин
• Издательство: Ивана Лимбаха
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-89059-025-1

Дневник Михаила Алексеевича Кузмина принадлежит к числу тех явлений в истории русской культуры, о которых долгое время складывались легенды и о которых даже сейчас мы знаем далеко не всё. Многие современники автора слышали чтение разных фрагментов и восхищались услышанным (но бывало, что и негодовали). После того как дневник был куплен Гослитмузеем, на долгие годы он оказался практически выведен из обращения, хотя формально никогда не находился в архивном «спецхране», и немногие допущенные к чтению исследователи почти никогда не могли представить себе текст во всей его целостности.

Первая полная публикация сохранившегося в РГАЛИ текста позволяет не только проникнуть в смысловую структуру произведений писателя, выявить круг его художественных и частных интересов, но и в известной степени дополняет наши представления об облике эпохи.

---

29_____

Идет снег; целый день сидел дома, ходя по комнатам, думая о «Лете»{418}, о завтрашнем вечере, когда увижу Судейкина. Приехали Эбштейн, дети бегали, играя, потом пришел Тамамшев. Феофил<актов> пришел поздно, играли, пили чай, он вел себя и разговаривал, будто был 100 лет знаком. Спрашивал его, можно ли посвятить «Весну» и т. д. Судейкину, который, по его словам, от меня без ума, готов заложить душу, хочет писать мой портрет. Едва можно верить таким счастливым вестям! Неужели такая неожиданная радость? У Ивановых был Чулков и Волошин в ряске, с красными четками на шее. Л<идия> Дм<итриевна> была у Городецкого, где были еще его брат и мать Ии{419}. Там был веселый говор, потом пришла Сабашникова и, удалясь туда же, стала танцовать вальс. Это имело вид демонстрации. К игре «Весны» выползла Л<идия> Дм<итриевна>, злющая-презлющая, Городецкий и Маргарита Вас<ильевна>. Потом вчетвером сидели до половины пятого. Феоф<илактов> говорил об искусстве, о Москве, об «Алекс<андрийских> песнях». Мне он показался особенно любезным с Сережей, делая ему разные авансы, приглашал в Москву приехать одному, что он имеет что-то сообщить ему конфиденциально и т. д. Об Нувеле отзывался сухо и скорее недружественно. Я его даже несколько ревновал к Сереже, хотя ведь меня он макротирует[196] с Судейкиным. Была чудная ночь, когда мы возвращались, тихая, мягкая, снег лежал сугробами, звуки разносились очень внятно. «Крылья» Феофилактов возьмет с собою. Вяч<еслав> Ив<анович> предлагает мне написать реферат о «Весне», переведя из Medici, из Annunzio, и кончить своею «Весною», или об «Александрии». Как-то судьба все меня сталкивает с художниками.

30_____

Встал поздно. Зашел к Чичериным взять «La belle Hélène». Софья Вас<ильевна> едет в Дрезден завтра. Читал им «Весну», очень понравившуюся. У Ивановых были злы и подавленны; предлагали мне «Эме» издать под их фирмой, только чтобы их книги вышли раньше; если не очень долго, то не все ли мне равно, хотя «Ярь» мне совсем не нравится{420}, и притом, если будут во внешнем виде иметь значение мнения Аннибал и Городецкого, то это не сулит хорошего. Зашел к Волош<иным> за «Крыльями», они собирались ко мне, но их задержал Джунковский. Звали меня летом к себе в Крым гостить, были милы, но в больших дозах он довольно непереносен. Начал писать «Лето», изнывал, ожидая гостей. Наконец они пришли. Судейкин, Феофилактов, Нувель, Гофман, Городецкий. Судейкин делал набросок, портрет он будет писать без меня; очень черный еп face, за головой венок, в глубине 2 сер<ебряных> ангела{421}; говорил, что в субботу было подчеркнуто наше общество, его, Феофил<актова>, Нувеля и мое, что будто я и Вальт<ер> Фед<орович> имеем репутацию, что о нем носятся самые ужасные слухи, что он хочет ближе узнать мою музыку, чтобы меньше ее любить. Феоф<илактов> был скучный, вялый и молчаливый. Играли много; Феоф<илактов> и Судейкин оставались очень долго; последний все тащил первого уходить, а [второй] первый назло не уходил. Наконец, Судейкин сел в кресло и сказал: «Ну, я остаюсь на сколько тебе угодно и отвечаю правду на какие угодно вопросы, и первое, что я скажу, что я не знаю человека более талантливого, чем Мих<аил> Алекс<еевич>, и все время буду это говорить». Феоф<илактов>: «Ну, а любишь ты Мих<аила> Ал<ексеевича>?» — «Люблю». — «Как?» — «Как угодно». — «Всячески?» — «Всячески». — «А я, вы думаете, люблю Вас?» — «Любите». — «Отчего вы это думаете?» — «Я это чувствую». — «С каких пор?» — «С первой встречи». — «Вы знаете, что я вас не люблю, а влюблен в вас?» — «Знаю». — «Вас это не удивляет?» — «Нет, только я не думал, что вы будете говорить при Ник<олае> Петр<овиче>». — «Вам это неприятно?» — «О, нет». — «А если бы я не говорил?» — «Я бы сам Вам сказал». — «Первый?» — «Первый». — «И вам не жалко, что это сказал я?» — «Нет, я очень счастлив»{422}. Феофилактов слушал, слушал и наконец объявил, что давно так приятно не проводил времени, как сегодня, и что это приятнейший вечер в Петербурге для него. Вот странно! Номер с «Любовью этого лета» обещал устроить с рисунками Судейкина, которому обещал отдельный номер около этого времени{423}. Недурно для начала. Зовут в Москву. Гофман, кажется, очень проскучал, я с ним почти не говорил, не пришлось. Но «Весна» всем очень нравится.

31_____

Уходил на почту отсылать «Черта»{424}. Написал письма Судейкину и Ремизовым, приглашая их на четверг{425}. Пришла неожиданно Екат<ерина> Апол<лоновна>, но я поехал все-таки к Сомову раньше ее ухода. Там были Званцевы, Анна Андреев<на>, Добужинские, Лебедевы и Нувель. Было довольно скучно. К<онстантин> А<ндреевич> мне сообщил последнюю новость, рассказанную ему Вилькиной, что Сомов отбил меня от Нувель. И вообще там много про меня говорили. Сомов ожидал, что я влюблюсь в Судейкина, и не упал в обморок, стал его хвалить, одобрять мой вкус, но все-таки показался обиженным. Втроем было мило болтать как прежде, хотя денег у меня и нет.

Ноябрь

1_____

Написал письмо Судейкину, никуда не выходя написал все «Лето» и новый номер музыки к «Весне». Сережа на суд Гафиситов не пошел. К Ивановым пришел Юраша, которого насилу удалось спровадить. Издания Ивановых выйдут в очень скором времени, но мне не хочется причисляться к «яровым» поэтам. Мне было очень весело, я все танцовал, Диотима спросила о моей радости и сказала, что она знает, первая буква «С», вторая «У», что она со мной говорила на извозчике о нем после первого вечера у Коммиссарж<евской> и тогда же предположила; потом слышала, что он был у меня, что «Весна» посвящается ему, о чем не без некоторого негодования сообщил ей Городецкий, потом моя радость — и вот она все знает. Сначала судили Сережу и Renouveau; к первому отнеслись довольно строго и по заслугам, раз он сам не дорожит, не стремится и не проникся до того, что мог не пойти просто потому, что боялся скуки и гнева Диотимы. Второй вывернулся. Были в костюмах, но диваны слишком далеки. Предложили новых: Гофмана, Сабашникову и Судейкина. Сомов говорил, что думает и верит, что я буду продолжать его любить, но секретничает о чем-то с Renouveau о предосудительном, за что я сержусь на Вальтера Федоровича. Городецкий написал отличные стихи.

2_____

Сегодня я узнал сладость нового первого поцелуя тайком. Поцелуи Сомова были несколько обесценены Гафизом, поцелуи Павлика и других как-то сразу были не первыми, а теперь в столовой, между гостиной, где говорили гости, и коридором, где шел Феофилактов, смотря, улыбаясь, друг на друга, мы вдруг сладко и долго поцеловались, боязливо и нежно. Фразы были какие-то приторные и ничтожные, что-то вроде: «Неужели вы меня любите?», «Какая радость» и т. д., но я не помню такого впечатления первости и настоящей комедии любви, как вчера. Утром неожиданно приехал Павлик, не взятый на службу, посвежевший, без копейки, грозимый быть прогнанным с квартиры в воскресенье. Какой ужас! что я буду с ним делать? Накажу и Насте не пускать его, раз Антон не действует. Вышел с ним в Апраксин, но Иов никаких денег не дал. Несчастный Павлик расстался со мною на Невском, мне очень жаль его, но что же делать, я сам страшно стеснен, и я рад, что я не люблю его, а то бы еще больше, но одинаково бесполезно мучился бы. Первый пришел Феофилактов, один, говоря, что Судейкин приедет позднее. Были Волошины, Ремизовы, Тамамшевы, Сомов, Верховский и, уже почти безнадежный, вдруг — он, Сергей Юрьевич. Я бы<л> сначала нервен, не в духе, нелюбезен; с приходом Судейкина, после его поцелуев, я был счастлив, но тоже нервен. Феофил<актов> оставался долго, до шестого часа, беседуя по душе и хорошо; когда Судейкин уходил, Феоф<илактов> уговаривал его остаться, говоря, что не будет нам мешать. На прощанье я опять поцеловался, но уже официально. Феофилактов говорил, что музыка — «Весна» и т. д. может быть вещью следующего сезона, с рисунками и т. д. Судейкина; что Поляков и Брюсов мои наиболее верные и искренние поклонники, что «Крылья», вероятно, возможны отдельной книжкой, что там очень расположены ко мне и т. п. Вчера я попробовал повести интригу просто, чтобы посмотреть, что выйдет, а именно стал говорить Судейкину, что как жаль, что небольшой хор к «С<естре> Беатрисе» поручили Сенилову, а не мне, что он напишет хорошую, но не стильную музыку, наруша этим его création[197], его постановку, я же отлично понял и сделал бы что-нибудь очень простое и примитивное. Он был этим очень взволнован, т. к. ничего не слыхал. Если что-нибудь выйдет, то я откажусь и разыграю благородство, мне важно желание попасть в постановку Судейкина. Мейерхольд просил повидаться насчет исполнения «Весны» в одну из суббот.

3_____

Сидел дома, писал музыку, Павлика приказал не пускать. Феофилактов передавал разные поручения от Судейкина; поехали на вокзал, куда вскоре пришел и Сережа, хотевший ехать к Верховскому со мною. Феофилактов очень выигрывает при ближайшем знакомстве, он очень прост и искрен. Была теплая, обманно весенняя погода, навевающая истому и оживление вместе, любовь и меланхолию. Ночью теплый морской ветер принес какое-то веянье Александрии. У Верховского были Блок, Иванов, Аничков и не уехавший еще Брюсов. Читали стихи. Брюсов меня успокоил, не беспокоившегося, положим, что «Люб<овь> эт<ого> л<ета>» будет целиком в феврале, если хочу ждать номера Судейкина — то несколько позже. Вчера Аннибал спрашивала Брюсова о Сергее Юрьев<иче>, и тот сказал, что это — лучший из московских художников. Это меня обрадовало больше, чем если бы похвалили меня самого. Я не могу забыть, как сладко он целуется. У «Скорпионов» затеян ряд книг Блока, Иванова, Белого, Соловьева, Верховского до января 1908<года>. Если бы взяли «Крылья», я был бы счастлив, если бы их пустили не в очередь, хотя и не тороплюсь с их появлением. Просто так, т. к. это было бы похоже на интригу. Я почему-то почти уверен в возможности появления нот «Весны» и т. д. в будущем сезоне. Назад ехать было приятно опять под теплыми наплывами оттепели. Как я был бы счастлив, если бы не деньги. Ну, не буду думать, попрошу аванс у Рябушинского. Я будто убаюкиваюсь каким-то блаженством; в эти года два прошло будто 20 лет. Особенно этот год; я никогда, может быть, не жил так интенсивно, и потом, я теперь влюблен, как давно не был, причем подходящ и уровень интересов и запросов.