Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907

• Название: Дневник 1905-1907
• Автор: Михаил Кузмин
• Издательство: Ивана Лимбаха
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-89059-025-1

Дневник Михаила Алексеевича Кузмина принадлежит к числу тех явлений в истории русской культуры, о которых долгое время складывались легенды и о которых даже сейчас мы знаем далеко не всё. Многие современники автора слышали чтение разных фрагментов и восхищались услышанным (но бывало, что и негодовали). После того как дневник был куплен Гослитмузеем, на долгие годы он оказался практически выведен из обращения, хотя формально никогда не находился в архивном «спецхране», и немногие допущенные к чтению исследователи почти никогда не могли представить себе текст во всей его целостности.

Первая полная публикация сохранившегося в РГАЛИ текста позволяет не только проникнуть в смысловую структуру произведений писателя, выявить круг его художественных и частных интересов, но и в известной степени дополняет наши представления об облике эпохи.

---

25_____

Дома писал музыку, по-моему, удалась. Вот свобода с уехавшим Павликом, как я рад, хотя вчера мне было его и жаль. Разрыв по приезде будет легче, я думаю. Сомов играл «Javotte», когда я пришел; новый номер из «Весны» ему, по-видимому, понравился. Было страшно дорого быть так почти запросто перед вечером вместе. За обедом была сверху belle soeur Сомова с мальчиком. После обеда мы сели на диван, переговариваясь и целуясь, покуда нежность не дошла до того, что К<онстантин> А<ндреевич> предложил мне пойти в мастерскую, захватив с собой подушку; жалко, что у нас не было модных рубашек, расстегивающихся до самого подола. В мастер<ской> не совсем все в порядке и холодновато, но наша fatalité нас согревала. Спустившись вниз, приведя немного себя в порядок, мы рассматривали галстухи Сомова, причем он мне предложил несколько, и покуда он одевался, я играл «Javotte». В субботу 4-го идем вместе в концерт. После сосисок за обедом и нашего посещения мастерской так хотелось пить, что К<онстантин> А<ндреевич> устроил чай, к которому встал уже и Андрей Иванович. Поехали, я с К<онстантином> А<ндреевичем>, старый Сомов потом с Евгенией Владим<ировной>. У Добужинских были Званцевы и Остроумова с мужем. Было очень мило, проектировали костюмы для бала, говорили о Париже, тут же примеряли разные тюрбаны. Я играл немного, читал стихи. Званцева звала меня обедать в пятницу. Оказывается, вчера у Ивановых была куча народа, Л<идия> Дм<итриевна> читала «33<-х> уродов» и говорила, что я с Сомовым в каком-то концерте. Андрей Ив<анович> дал мне переводить Рубенса. Домой шел пешком, была прелестная весенняя погода, мягкая и тихая. Какое счастье быть часто, часто вместе, равно мечтать, думать, писать. И потом, некоторую, небольшую известность я начинаю иметь, что меня радует как ребенка.

26_____

Утром писал музыку, днем пошел к Вальтер Федоровичу, который читал «Эме Лебеф». Пятница у Ивановых отменяется из-за семейных трагедий; несчастный Городецкий, имеющий учителем еще требующего ученья! Пошли гулять по Невскому, заходили за билетами, того студента не видали. Нувелю представилось, что он увидел Феофилактова. Дома уже отобедали; закусил жаркого и, взяв ванну, посидев немного с Сережей, пошел к тете. Тетя денег немного дала, об деле же думает очень мрачно. Она была одна дома с Васей, очень душевно говорила, расспрашивала, была ласкова. Т. к. мне убийственно хотелось пить, то я зашел к Филиппову, откуда и прошел к «современникам». Нувель меня встретил объявлением, что он привел Феофилактова, и добавил: «Вот вам Феофилактов!» Он мне скорее не понравился, хотя я и был приготовлен к этому рассказами друзей; тяжелое, несколько грубое лицо, неприятный голос, но вид незаурядный и могущий кому-нибудь нравиться. Думает, что ноты могут окончательно выйти в феврале; доски заказаны у Юргенсона; говорит, что Брюсов читал там мою «Любовь этого лета», понравившуюся, что Поляков мне кланяется и очень ценит и т. д. Т. к. ему нужно было что-то оговорить со мною, а утром завтра он не был уверен, то я позвал его вечером, хотя, м<ожет> б<ыть>, он нас и стеснит, но м<ожет> б<ыть>, он уйдет раньше. Если тетя мне ничего не устроит, как я сделаюсь? а январь, самое начало, когда я обещал возвратить деньги зятю? опять вешаться, топиться? Хоть бы дотянуть до февраля, до нот, до «Любви». Нувель не верит, что мое отношение к Сомову серьезно. Ну и пускай не верит. С Феофилакт<овым> приехал Судейкин и в тот же день Брюсов, все они будут в субботу у Коммиссаржевской. Ну, не буду думать о деньгах, Бог поможет.

27_____

Ездил в парикмахерскую и за вином. Средникова случайно не было, и меня стриг другой, молодой, который все улыбался, когда я смотрел на его губы и глаза. Он очень приятный на вид, хотя и причесал меня прескверно. У Званцевой было уютно, и потом я видел Сомова, к Волошиным не заходил и видел только его, когда уходил. Званцева попросила прочесть «Крылья» и послала за ними девушку со мною. Шел снег, был страшный ветер. 2<-й> № «Весны» Сомову совсем не понравился, находит не связанным со словами. Как это странно! мне бы хотелось влезть в чужую голову, чтобы не понимать мне яснейшее. Потом пришел Феофилактов, было скучно. Феоф<илактов> молчал, Сомов иногда занимал разговором, Сережа, по обыкновению, болтал бестактности для красного словца (полный типичный предатель), Нувель беззубо и развязно лаял на все и всех, я молчал и злился. Мне было очень неприятно; потом друзья ушли, Феоф<илактов> почему-то остался. «Что же он, хочет у вас ночевать? Недурно для начала!» — сказал Нувель, уходя. Не знаю, от болезни ли, от снобизма ли, Нувель киснет, все находит несносным, скучным, глупым и раздражает этим бесконечно. Но я его очень люблю и буду друг, покуда он сам не забросит меня. Феофилактов один был разговорчивее, хотя он до поразительности другой человек, чем я. Это — московский декадент, несуразный, грубоватый и экстравагантный; притом рамолик и неврастеник. Он говорил о Венеции, о Москве, о своих планах, о поэтах. Просидел до без четверти 5, все не решаясь уйти, прокурил у меня всю комнату и обещал прислать фотографию с нового своего порнографич<еского> рисунка. По-моему, он все-таки чванен, груб и пошловат, и потом, его молчаливость подавляет{413}. «Ал<ександрийские> песни» будут изданы очень роскошно. Покровский умер. Сереже ужасно хочется к Коммиссаржевской, но я не решаюсь его привести прямо.

28_____

Встал поздно. Ходил в Сев<ерную> гостиницу{414} к Брюсову, но он остановился не там; проехал к Ивановым, идущим от которых Брюсова встретил на Таврической. Ивановы были очень милы и будто любили меня. Городецкий нервный и расстроенный. Наши идут в театр, погода гадостная, денег нет, хотя бы на «Раймонду». Мне очень пустынно, и у меня осадок почему-то именно на Renouveau. Как бы я хотел умереть! Что-нибудь выйдет; все какие-то старые, кислые, мне жаль даже, что Павлик уехал; я не знаю, чего я хочу, но я страшно расстроен и даже зол. Писал к «Весне», хуже первых двух, ничтожнее. Когда я одевался, пришел Волошин, чтобы ехать вместе, и всю дорогу толковал об оккультизме и Атлантиде, до того, что я чуть не засыпал. У Коммиссарж<евской> было устроено убранство Судейкиным очень хорошо. Я почти все время был с ним и с Феофилактовым и Нувель, т. к. Сомова аккапорировали[195] Вилькина и разные другие дамы. Судейкин очень милый, ласковый и не трусливый. Между прочим, вдруг сообщил мне, что Н<иколай> Петров<ич> видел лицо, нанесшее рану Вальтеру Федоровичу. Трагедия была интересна, но скучновата для публичного чтения, притом Сологуб читал, как архиерей на 12<-ти> еванг<елиях>{415}. Читал стихи Брюсов, отличные и очень хорошо прочтенные. Со мной был очень холоден, горд и уклончив, просил прислать прозу, и Сережу присылать тоже. Позвал Феофил<актова>, Судейкина и Нувель в понедельник. Завтра с Феофил<актовым> пойдем к Иванову. Я пел немного; кажется, Судейкину понравилось. Записался на абонемент, долго сидел, провожаемый художниками. Милый Сомов был какой-то усталый, скучный. Из новых были Верховский, Нувель, Сенилов, Вилькина и Венгеровы. От папирос у меня кружилась голова. А как же деньги! где они? какой ужас, теперь, когда идет какая-то весна. Блок передавал просьбу участвовать на каком-то грузинском вечере{416}. Слова Аничкова сбываются. Судейкин просил позволения сделать набросок для себя с меня. К сожалению, он здесь только до окончания постановки «Сестры Беатрисы»{417}. Впрочем, там видно будет. Знает ли он что-нибудь обо мне? вероятно. Очень жаль, что №№ «Весны» как-то меньше будто понравились, и просто все одни и те же песенки. Домой ехал под дождем; несмотря на Судейкина, что-то меня угнетает: безнадежное безденежье, какая-то холодность Сомова, persiflages de Renouveau, погода, гордость и отдаленность Брюсова — не знаю что. Спал тревожно, ворочаясь и просыпаясь.

29_____

Идет снег; целый день сидел дома, ходя по комнатам, думая о «Лете»{418}, о завтрашнем вечере, когда увижу Судейкина. Приехали Эбштейн, дети бегали, играя, потом пришел Тамамшев. Феофил<актов> пришел поздно, играли, пили чай, он вел себя и разговаривал, будто был 100 лет знаком. Спрашивал его, можно ли посвятить «Весну» и т. д. Судейкину, который, по его словам, от меня без ума, готов заложить душу, хочет писать мой портрет. Едва можно верить таким счастливым вестям! Неужели такая неожиданная радость? У Ивановых был Чулков и Волошин в ряске, с красными четками на шее. Л<идия> Дм<итриевна> была у Городецкого, где были еще его брат и мать Ии{419}. Там был веселый говор, потом пришла Сабашникова и, удалясь туда же, стала танцовать вальс. Это имело вид демонстрации. К игре «Весны» выползла Л<идия> Дм<итриевна>, злющая-презлющая, Городецкий и Маргарита Вас<ильевна>. Потом вчетвером сидели до половины пятого. Феоф<илактов> говорил об искусстве, о Москве, об «Алекс<андрийских> песнях». Мне он показался особенно любезным с Сережей, делая ему разные авансы, приглашал в Москву приехать одному, что он имеет что-то сообщить ему конфиденциально и т. д. Об Нувеле отзывался сухо и скорее недружественно. Я его даже несколько ревновал к Сереже, хотя ведь меня он макротирует[196] с Судейкиным. Была чудная ночь, когда мы возвращались, тихая, мягкая, снег лежал сугробами, звуки разносились очень внятно. «Крылья» Феофилактов возьмет с собою. Вяч<еслав> Ив<анович> предлагает мне написать реферат о «Весне», переведя из Medici, из Annunzio, и кончить своею «Весною», или об «Александрии». Как-то судьба все меня сталкивает с художниками.