Карл Гершельман - «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное

• Название: «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное
• Автор: Карл Гершельман
• Издательство: INGRI
• Жанр: Философия
• Год: 2006
• ISBN: ISBN-10: 9985-9636-1-X ISBN-13: 978-9985-9636-1-6

Высоко ценимый современниками Карл Карлович Гершельман (1899–1951), русский эмигрант, проживавший в Эстонии и Германии, почти неизвестен читателю дней. Между тем это был разносторонне талантливый человек — литератор и художник, с успехом выступавший как поэт, прозаик, драматург, критик, автор философских эссе, график и акварелист. В книге, которую Вы держите в руках, впервые собраны под одним переплетом стихи, миниатюры, рассказы, пьесы, эссе, литературно-критические и историко-литературные статьи К. К. Гершельмана, как ранее публиковавшиеся на страницах давно ставших раритетами газет и журналов, так и до сих неопубликованные (печатаются по автографам, хранящимся в архиве писателя).

---

Со всех сторон подступают: «Неужели ты не знал, что мир существует? Как же, уже давно. Твоя собственная, брат, вина — зазевался…». И, волей-неволей, начинает казаться: действительно, уже подозревал что-то раньше. Действительно, как же это, без мира нельзя…

Оглядываешься. Как будто все настоящее. Столы, стулья, трава. Все прочное, твердое; можно пощупать, не призрак, можно довериться. Доверился. Решил устроиться прочно. Только решил — вдруг снова темнеет. Как так? Куда? Ведь, говорили же, что это давно и что это надолго? Почему же уже уходить? Нет, постойте. Ведь, еще и оглянуться, как следует, не успел. Подождите…

Не тут-то было. Темнеет, в боку закололо, рука затряслась, волос седой. — Пора, пора, засиделся. Но зачем же тогда показали? Только аппетит раздразнили. Стоило ли тогда начинать?..

Объяснять никто не снисходит. Тысячелетия думали, думали, а теперь хоть бы кто-нибудь толком мог разъяснить. Путают долго и нудно, вокруг да около, все вокруг да около, а по существу — ничего. Покопаться, как следует, во всей болтовне — только одного и добьешься: не знаем, ничего, милый, сами не знаем. Мы люди маленькие, там кто-то знает… Впрочем, и то не наверное. Может быть, нам только кажется, сами себя утешаем: должен же знать кто-то… А в действительности, не знает никто. Одно посоветуем: подожди, не спеши. Умрешь — сам все увидишь.

— Ах, увижу? Ну, хорошо. — Ждешь, умираешь, умер. Умер — что же? Узнал? Ничего не узнал. Умер — еще чернее. Потускнело в глазах, проплыла занавеска и муха… И все. Не только не узнал, даже и спросить не успел.

Словно ночью, в кровати, в потемках. Проснулся — где я? Что я? Промаячило что-то — шкаф? Полотенце? — Не разобрать. Болит голова. Засыпаешь опять…

Теперь — новая жизнь, вторая коробка. Четыреста лет. Зачем эти четыреста лет? Не то же ли самое, что прежние пятьдесят? Также проплывут, растворятся в тумане. Там, раньше, были хоть Арсик и книги, хоть папироса была. А здесь? Маэстро Краг дует в измерительный аппарат. Пускай себе дует. Маэстро Краг и зеленые призмы…

— Мы воскрешали, вы должен нас слушать. — Не просил воскрешать. Мягкая комната? Ничего. И в мягкой комнате что-нибудь твердое да найдется.

***

Стены — мягкие, пол — мягкий, даже дверь обита подушкой. Может быть, можно взобраться по стене? Нет, ткань скользкая, не ухватиться. Кроме того, если даже с самого верха — сажени три — все равно не убьешься. В лучшем случае пару ребер сломаешь. Кровать тоже едва ли можно использовать. Изголовье — прямо к стене: металлический неострый крючок, что с него взять? Ногами кровать висит на полукруглой пружине, тоже пользы не много.

Может быть, простыня? Свить жгут, к крючку и вешаться под кроватью? Б-р-р, противно…

***

— Я говорил в правленье. Нельзя воскрешайть ваша жена. Нет вакансий. Может быть после, когда осушка на Тихий океан. Тогда место, можно опять подавать прошенье. Не очень долго: двадцать годов, пятьдесят годов…

— Конечно. Я так и думал. Вот что: я по ногам чувствую голод. Попросите сестру оставлять питательную жидкость. Как в начале.

— Неужели голод? Вы, наверное, очень слабый еще. Можно оставлять, отчего же.

***

Итак, вторично; теперь, надо надеяться, окончательно.

Сиделка зайдет часа через два, времени много. Питательную сыворотку — на пол, стакан — какое тонкое стекло! — резко о металлический стержень кровати. Дзинь! — Прекрасно. Теперь выбрать подходящий осколок. Вот, сойдет, кажется. Острый? — Достаточно.

Спокойно в гамаке, поудобнее. Жалко, ванны нет, говорят, в ванне даже приятно. Осколок покрепче в правую руку. Б-р-р, какой-то зуд в пальцах, локти слабеют. Нужно, ведь, врезать порядочно. Смелее! Наладить сперва, приставить осколок — где же пульс? — вот сюда. Теперь отвернуться, смотреть хотя бы на дверь. Ну, сразу, не думая. А! — Нет, недостаточно. Сухожилие только. Еще раз! — Раз-два, чик! Так, не глядя, еще раз: чик! Больно? Еще раз: чик! Кажется, довольно? Вся рука потеплела. Взглянем. Ну, еще бы: так и хлещет.

Римский способ. Пол перепачкается: прямо на обивку. Пропитается, не вычистить потом… Не все ли равно? Все равно: в крови обивка или не в крови — снаружи ящик-то черный…

Долго это продолжится? Спешить некуда. Не надо только смотреть: противно, тошнота поднимается. Булькает, с пульсом выбрызгивает. Струя не круглая, а как лента — овальная, плоская…

***

Хорошо. Спокойно. Спать хочется. Томная усталость, лень. Жаль — без ванны, в ране жжет. Хотя теперь уже слабо.

Чорт бы их взял! Опять Аида? И маэстро Террай? Тут как тут… Снова воскресили, мерзавцы?

Ролики шуршат, переваливаются по складкам пола: что-то неуклюжее, высокое, похожее на гильотину. Должно быть, насос. Катится к выходу. С наконечника резиновой трубки — красные капли…

Тело прибинтовано к гамаку. На руке — перевязка. Опять все в порядке. Маэстро Террай смеется. Морщится кожа над широкою бровью. Аида сердит.

— Если еще раз кончал — не надо кровь выпускайть. Много кровь, дорого стоит. Надо так: за шей. Х-р-р! — Шей затянул и кончал. Вешаться надо. Тогда кровь в порядке, все тело в порядке, легко воскрешал, дешево стоит.

— Вешаться? На простыне под кроватью? Спасибо, вешайтесь сами.

— Зачем простыня? Шнурок надо вешаться. Плохо комната смотрел. Вот — угол, вентилятор, шнурок. Подушки сложил, шнурок надел — и хорош. Только немножко искайть…

***

Предусмотрительность выше всяких похвал. Шнурок заготовлен!

Психологи неважные? К тому и вели! Все равно случится, удобнее сразу. После прыгнет в окно, утопится, горло вскроет. Повреждения тела, труп не сразу найдешь, разложится; ищи, поправляй, восстанавливай. А так: мягкая комната, шнурок; повесился, через час обнаружили. Легкий массаж, электризация — готово. Дешево, и достигнута цель: пар выпущен. На время обеспечено от новых попыток. А там и привыкнет, можно надеяться.

Если же не привыкнуть? Следует выждать. Освободят — тогда так упрятаться, чтобы даже ногтей не нашли.

IV

Питательная жидкость, Аида, гамак…

— Уже скоро вас выпускают из комната. Колледж…

А сейчас я вам книга принес. Директор Гора прислал, очень любезный. Старый книга, ваш время.

Рыжие, как сухарь, переплеты. Потрескиванье хрупких страниц.

— Война 2003-го года.

Kommunistische Bewegung in Frankreich. Ende des XX Jahrhundrts.4

Бонапартизм как система.5 Москва 2044.

***

— Сестра, как вас зовут? Вы ведь здесь вроде сестры милосердия? Как вас зовут? Вот: Аида. Террай. А вы?

— Э? — Ай-я! Ай-я! — Реа.

— Реа? А как на вашем языке вот это? По-русски рука.

— Рук-ка.

— А по-вашему?

— Э? — Анд.

— Похоже на английский. У вас, кажется, больше всего от английского. А вот такое? Нога?

Одежда у Реи мужская: бледно-серый халат, шарф. Только наряднее сшито, по-женски. Фигура — узкая до смешного: плечи, бедра! Фигура «Синагоги» из Страсбургского собора.6 И — приятно смотреть — хоть одно украшение: узенький обруч вокруг головы, с него — бахрома; по бокам, через уши. Продолговатые кристаллы, почти что до плеч. Сперва показалось — серьги.

Жаль — бритая голова. Хотя привыкаешь и к этому. Лицо — узкое, довольно красивый рот. Растянутые к вискам, косо поставленные глаза.

— Как же нога по-вашему?

***

— Сейчас вам трудно понять. В колледж…

— Хоть приблизительно, маэстро Аида.

— Как мы получаем индивидуальность? Конечно, очень трудно. Иногда даже ошибка; правда, редко. Тело нет, разлагался; нужно какой-нибудь вещь. Вещь, который вы держал, или с которым вы умирал, ваш какой-нибудь вещь. Когда мы воскрешал вас, был довольно много вещей. Несколько фотографий — фотографически карточка, вы знайте? — потом ваш рукопись, стол, где вы работал. В две тысяча пятьдесят, когда ваш философия известен, был ваш музей. Часть от вещей дошел и до нас. Главный — немного ваших волос. Ваша жена после смерти отрезал. Это очень хорошо — немного волос…

Когда есть вещь — в нем ваш ритм. Особый колебаний. Каждый индивидуальность построен по особый колебаний, особый формула. Если поймать формула, можно строить весь человек: нос, рука, мозг. Все по одной формула. Ну, как в половой клетка: только особый химический состав, а весь будущий человек; даже будущий жест, как у мать; голос, как у отца.

Из ваш вещь нужно поймать этот формула. Очень трудно! Каждый вещь — вы держай, другой держал, многий держал. Надо смотреть один вещь, другой, сравняйть. Какой ритм одинаково и в тот вещь и в этот? Понемногу находил — тогда легко. Тело — химически, в лабораторий, только все время по формула, по ваш формула, ваш индивидуальность.