Карл Гершельман - «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное

• Название: «Я почему-то должен рассказать о том...»: Избранное
• Автор: Карл Гершельман
• Издательство: INGRI
• Жанр: Философия
• Год: 2006
• ISBN: ISBN-10: 9985-9636-1-X ISBN-13: 978-9985-9636-1-6

Высоко ценимый современниками Карл Карлович Гершельман (1899–1951), русский эмигрант, проживавший в Эстонии и Германии, почти неизвестен читателю дней. Между тем это был разносторонне талантливый человек — литератор и художник, с успехом выступавший как поэт, прозаик, драматург, критик, автор философских эссе, график и акварелист. В книге, которую Вы держите в руках, впервые собраны под одним переплетом стихи, миниатюры, рассказы, пьесы, эссе, литературно-критические и историко-литературные статьи К. К. Гершельмана, как ранее публиковавшиеся на страницах давно ставших раритетами газет и журналов, так и до сих неопубликованные (печатаются по автографам, хранящимся в архиве писателя).

---

— Самоубийство? Все воскрешенные?

— Не все, многий.

— Поэтому в мягкой комнате? И дверь заперта? Странно. А потом? Ведь можно в окно и потом?

— Нет, потом привыкал. Всегда первый месяц. Потому — правил: первый месяц самоубийство нельзя. Запрещен. После можно — свобода. Но после не хочет.

— А первый месяц почти все хотят?

— Да.

***

Целое сооружение. Тяжелый ящик, множество ручек, рычагов, седел, резинок, пружин. Стрелки, указатели, циферблаты.

Можно регулировать скорость, ослаблять и усиливать сопротивление. Можно тянуть, толкать, приседать, сгибаться, разгибаться. Пилка, рубка, гребля, велосипед — всевозможнейшие движения, не сходя с места.

— Если скучно, можно делать гимнастик. Очень полезный.

— А зачем эта штука?

— Это гимнастический аппарат. С аппарат удобней. Можно всякий движенье, гармонический развитие тела. Еще: гимнастик без аппарат не продуктивный. Много работа пропадает. Гимнастика — энергий. Всякий движение аппарат делает в электрический энергий, ведет в аккумулятор, заряжайт, сохраняйт. Потом можно использовайть.

— Вот как! Аккумулятор…

***

Реален ли забытый сон?

Прошлая жизнь. Теперь вспоминается, значит — была. Но в промежутке — смерть, тысяча лет. Проспал, не заметил. Ни разу не вспомнилось: где-то был потолок с зеленой каймой, кровать, занавеска. Не воскреснуть — так и осталось бы все в стороне, не связанное ни с чем. Кукольный дом в герметически закрытой коробке. Изнутри — жизнь: солнце, улицы, мухи. Снаружи — и не заподозришь: черная коробка, ничего больше. Для самой себя жизнь реальна; но вышел — пропала, растворилась, как не бывала. Забытый сон.

Теперь — воскресенье: к первому ящику — второй. На четыреста лет. Объемисто, но после — снова глухая перегородка; сам — наружу, по-видимому окончательно. Последнее слово — там. Главная, заключающая квартира — снаружи.

В итоге — вопрос: стоит ли раскрашивать коробку изнутри? Если для главной квартиры она во всех случаях одинакова: черная?

Аида — неважный психолог. Мягкая комната, заперта дверь. И вдруг — сам же:

— Все воскрешенный раз, и прыгал в окно.

***

— Снова машинка какая-то?

— Приемник. Звук, свет. Можно слушать лекций, можно разный новость. Попробовайте.

— Вроде нашего радио? А как надевается?

— Голова в этот обруч. Наушник, наглазник. Что хочется? Лекций? Вот регулятор. Волна М — пятнадцать. Лекций профессора Тизи.

Черная фигурка, полукругом сзади схемы, таблицы. Какая-то модель: стеклянный шар, футов пять в диаметре; по всей глубине — темные точки. Между точками — нити, разноцветные стрелки, пункты. Прямые, кривые, спирали, дуги, параболы. Отдельные точки сливаются в группы цветной окраской стекла. Фигурка — от модели к схемам, от схем — к модели. Указка — по графикам.

— Профессор Тизи. Атомный строение на органический молекуле. Один молекула от птичий мозжечек. Это — лекций по органический химия. Хотите ближе? Вот регулятор.

Стремительное нарастание фигурки. На все поле зрения — лицо. Слова — прямо в ухо.

Странны так близко говорящие губы. Незнакомый язык — наглядно воспринимается механизм речи. Прыгают губы, выбрасываются слова. У, о, а, р-р-р… Кажется, видны струи воздуха; между зубами текут…

— Не понимаете? Хотите другое? Стих?

— Ставьте стих.

— Концерт от поэтически общество «S. Т. О.». Волна М — одиннадцать. Сейчас стих поэта Морано.

Мутно-зеленая призма в мерцающем, карминного цвета пространстве. Тихо вращаясь, плывет. Низкая, рокочущая, гудящая нота.

Наперерез — алая молния. Пробила призму? Нет, неудача. Новые молнии — все алее. Призма кривится. Выпирается зубчатый, черно-зеленый отросток.

Стрельба. Из молний — алая, гудящая лира. Брум-м! Зубчатым рычагом — пополам. Все синеет. Молнии — в угол. Жгуче побелев, снова на призму. Не призма — черно-пятнистый цилиндр. Изломанные рога во все стороны…

— Можно поставить еще что-нибудь?

— Можно. Спортивный праздник в Мельборн?

— Ставьте.

— Маэстро Краг дует в измерительный аппарат.

Лоб с набухшими жилами. Под бровью — остановившийся глаз. Свист воздуха через ноздри. Щеки вздуты — побагровевшие, в сыпи мелкого пота. Из выпяченных, сморщенных, в кольцо сжатых губ — гуттаперчевая кишка.

Медленно поднимается стрелка в измерительном аппарате.

— Одиннадцать сантиметров, шесть миллиметров. Если еще три миллиметра — будет рекорд.

— Мне все равно. Разъедините, я снимаю приемник.

***

— Скажите, Аида, существуют еще книги на свете?

— Книги? Да, книги в музей.

— Нельзя ли мне почитать?

— Ай, нет, нельзя. Книги — в музей. В библиотек. Можно ходить и читайть, а из музея нельзя.

— И кроме музеев нигде не достать?

— Нет. Сохраняют в особый газ, иначе испортился, очень старый. Подождите, в колледж тоже есть книги.

— Ждать надоело.

***

Тысяча лет назад была лекция.

В той жизни, еще молодым, года два после свадьбы — читал. Единственная публичная, первая и последняя.

При подготовке — редкая увлеченность работой. Тема ложится удачно. Рядом — разожженная сочувствующим интересом жена. Самые головокружительные надежды: услышат — обомлеют.

Аудитория не очень блестящая, но все-таки: пара профессоров, даже одна знаменитость. Сперва — чинное вслушиванье. Профессора — глубокомысленны, публика помельче — серьезна. По мере развития темы — ширеют глаза. Чинность спадает. Через четверть часа — всеобщий испуг.

Потом — перешептыванья, пожатия плеч. Взъерошенно-растерянная знаменитость склоняет ухо к устам профессоров. Шопот, сдержанная жестикуляция, иронические кивки и улыбки.

Конец сообщения комкается смешками и шиканьем. Возражения? Возражения, правда, отсутствуют. Недолгая, не лишенная остроумия болтовня знаменитости: «Возражения излишни… возражения невозможны… бред сумасшедшего…».

Провал. В мозгу — отчетливое: бездарность.

Что делает Арсик, жена? Ничего. Снова рядом, с гипсовым лицом, сквозь строй хмыкающих курсисток. Ни слова.

Только уже внизу, под дождем, на извозчике — вдруг на правой руке левая Арсика (очень сильно сжимая); короткое, ни секунды не сомневающееся: «Идиоты».

И сразу — все взметается. Конечно! Идиоты — там: профессора, знаменитость, курсистки. Лекция — палкой по голове. Что оставалось, как не смешки?

Молча всю дорогу домой; дома — всю ночь без сна. В одну ночь — план главной, все резюмирующей работы. Вперерез всем знаменитостям: вот так! Так! Послушали бы! Что скажете? Бред сумасшедшего? Так и есть. Вот вам!

Над головой — сквозь бледную серость рассвета — все те же обои, кайма из ромашек. В одном метре — калачиком Арсик. Спит…

Странно: в двадцать первом веке — успех. После смерти Арсика. Она издавала, из кожи лезла, а узнать — не пришлось. Не придется. Лежит — кости похрустывают…

Съела ли она, интересно, клубнику?

***

— Вы непременно хотите, чтобы воскрешали ваша жена? Вы не можете работайть без жена? Хорошо, я буду говорить в правление общества. Только я не рассчитывай… Нет причин достаточно веский. Вы захочет жена, жена захочет свой мама, мама захочет папа… Так нужно много воскрешать, слишком много, всех.

Впрочем, я буду попробовать.

***

Жизнь — мост в воздухе. Без опор, без конца и начала. Уходящие в туман берега…

Сначала — рожденье. Еще там, в первой жизни. До рожденья было темно. Долго темно — безвыходно и безнадежно. Ни мира, ни тела, ни деревьев, ни комнат. Ничего. Казалось бы, так и следует, естественно, просто: пустота, небытие, нерожденность. Казалось бы, так навсегда…

И вдруг — фонарь, разгорающийся среди ночи. Откуда взялся фонарь? Как очутился фонарь в этой пустоте — всеобъемлющей и неподвижной? — Неизвестно. Вопреки и наперекор естественным извечным потемкам, безо всякой подготовки и перехода, неожиданно, необоримо; не спрашивая никого о согласии и не предупреждая, — вдруг что-то начинает светлеть. Что-то появляется там, где за минуту не было ни намека, ни признака. Светлеет, разгорается, окружает со всех сторон. Какие-то силуэты перед глазами — мать, нянька, отец. Какие-то стены и потолки, сетка детской кровати. Еще какие-то предметы, мелькающие, розовые — собственные руки и ноги… Дальше — больше. И вот встает мир — высокий, светящийся; покачивает своими деревьями, поблескивает своими звездами, голубеет небом… Почему-то именно голубым, а не розовым или зеленым.

Со всех сторон подступают: «Неужели ты не знал, что мир существует? Как же, уже давно. Твоя собственная, брат, вина — зазевался…». И, волей-неволей, начинает казаться: действительно, уже подозревал что-то раньше. Действительно, как же это, без мира нельзя…