Иван Полуянов - Деревенские святцы

• Название: Деревенские святцы
• Автор: Иван Полуянов
• Издательство: "Технологическая школа бизнеса"
• Жанр: Культурология
• Год: 1998

Книга известного вологодского писателя И.Д.Полуянова заново открывает для читателей почти забытую традицию народного творчества. Автор в буквальном смысле слова реконструирует устные численники-месяцесловы, своего рода деревенские святцы, тесно связанные со святцами духовными. В противоположность нынешним сухим и строгим календарям, связывающим лишь день недели и число, раньше каждый день был наособицу, и только ему сопутствовали определенные приметы, меткие речения, прибаутки, песни, обряды. Деревенские святцы органично и функционально вписывались в быт русской деревни. В них ярко и выпукло отразилась духовная жизнь крестьян.

О днях празднования Входа Господня в Иерусалим, праздника праздников — Пасхи, Вознесения, Троицы, а также сырной седмицы — масленицы, о постах, днях памяти святых, о молитвенном почитании чудотворных икон, других торжествах Православия подробно говорится в «Православном церковном календаре», выходящем в свет ежегодно. Некоторые даты приведены здесь — по месяцам, предваряя рассказ о земледельческом годовом круге устных народных месяцесловов.

---

«Захвати тепла до Покрова, не захватишь — будет изба такова» — старались ухитить жилье, поправить завалины, поновить конопатку пазов.

Главное внимание, понятно, «домашнему солнышку». «Дедушка старый: лето придет — не глядят на него, зима придет — обнимают его» — ну-ка, о чем загадка? «Кто хлебы пек, на того бы и лег» — шутка-подковырка.

Печи русские, пекарки били из сырой глины, клали кирпичные подтопки и лежанки, круглые голландки. В Холмогорщине голландки обшивались рифленым железом, узорились резной жестью. Редким украшением изб были печи изразцовые, «муравленые», встречавшиеся, в частности, под Красноборском. Обливные цветистые «кафли» производил Великий Устюг. К Покрову ремонтировались хлевы, конюшни. Старушки жгли изношенные лапти — с надеждой «ходу себе на зиму прибавить».

Красные девицы молили: «Батюшка Покров, покрой землю попышняя, пошли мне женишка поумняя».

Сватовство и «рукобитье», смотрины места на подворье жениха и «запоручиванье», «неделя» — росстань на угорах с родной стороной и подвенечная баня, «прощанье с красотой», девичьей косой… Сколько сцен рвущего сердца драматизма и пронзительно лиричных!

Казалось бы, событие сугубо семейное. Между тем свадьбу играть, помимо родни, включалась едва ли не целиком деревня. Обряд, растягивавшийся дней на десять, сам по себе требовал множества участников: от свата, тысяцкого, стольников, поезжан до постельной сватьи и подкунного с единственной обязанностью доставить приданое новобрачной в дом мужа после венца.

Зарождается новая семья, мы ее поручители — вот, думается, главный смысл многолюдства. Нет чужой радости, и нет чужого горя: поруха у соседа тебе угроза; счастье, лад — всем покой. Нельзя на миру отчуждаться, нельзя жить одиноко среди людей.

«Корову выбирают по рогам, человека — по родам». В оценке родословной решающее слово за стариками: «Стерпится — слюбится, бери, на кого указано». Бывало, к девушке-славнухе то-то доступалось женихов, а принимали одного. Не обязательно богатенького: «золото и в грязи блестит». Может, девку в работницы прочите? Хватит, сваты, в заслонку стукать! Полно-ка, угомонитесь!

Стол шатали, заслонкой стучали, обычаем этим давая понять, зачем гости припожаловали.

В свадебном обряде невесте первая роль. Жених влюбе, неволей выдают, все равно о пол хлещись. Примета, о которой у нас в Городишне слыла молва: «Не наревешься за столом, наревешься за столбом (в замужестве)». Истово выданьица свое соблюдала:

Не дали мне, горемычной,
Во девушках насидетися,
Русу косыньку повырастать…

Изливала она душу в плачах:

У меня ли горе нечутко,
У меня, младой, горя крутые горы,
Уж слез-то реки быстрые,
Все поля горем насеяны,
Все сады горем изнасажены.

Крестьянский свадебный чин вбирал в себя более четырехсот действующих лиц. Деревни, разделенные иногда только полем либо покосами, разнили его по статьям, набору причетов, обязанностям участников красочного захватывающего зрелища.

Естественно, смысл плачей-причитаний сводился к тому, что молодая женщина открывала через них свой внутренний мир, душевные качества. С лица, известно, не воду пить.

Законное место уделялось подругам невесты, «сизым голубушкам». Они шили из холста белье для жениха, они сопровождали выданьицу на расстанный угор. Они такими примерно выпевками высмеивали свата:

Ты ходил да похаживал,
Да не путем, не дороженькой —
Кошачьей тропиночкой,
Заячьей лозиночкой.

Отнял дорогую товарку, улестил ее отца-мать, будто у жениха «дом-хоромы высокие, много скота рогатого, много хлеба белого». На деле-то, люди добрые, послушайте:

Дом-хоромы хорошие —
В лесе лес запримеченный,
Он стоит да шатается,
Только вершины лягаются.
А из скота рогатого
Таракан да жужелица,
А из хлеба белого
Три зерна катаются,
Одни мыши питаются!

Не стерпит сват, обидится:

— Косточку в горлышко вам, девушки.

Напрасно! Розыгрыши, насмешки заложены в самой обрядности чина.

Сговор окончательный, ударили родители по рукам, невесту в «большом наряде» впервые всенародно показывали жениху.

Перед выходом выданьица умывалась из братины «с серебра», когда в воду с вином бросали серьги, кольца, деньги, щепоть соли и кусочек хлеба: «Доброму человеку хлеба в рот, а злому-лихому соли в глаза»! Стояла невеста на скатерти, и вместо полотенца ей подавали утираться другую скатерть. Остатки воды разбрызгивались на девушек: счастливее замуж выйдете.

В большой наряд невесты, скажем, в Тарноге входили исподние рубахи (верхняя непременно изузорена древней орнаментальной вышивкой), гарусный или атласный сарафан, передник с кружевными прошвами, «рукава» — нечто вроде кофточки, длинный, разноцветных шерстяных нитей пояс. Голову венчал парчовый «головодец», поверх набрасывалась шелковая шаль, свисающая кистями до половины лица и ниспадающая по спине. Из украшений обязательны серебро, янтарь — бусы, броши, цепочки. Шею прикрывал шитый золотыми нитями «наборочник».

Разноцветье атласа, гарусников, белизна нарукавий, живые переливы серебра, благородная тяжесть темных, таинственно мерцающих янтарей — есть чем восхититься! Какая важность, если кое-что из «скруты» — наряда по деревням собирали?

После выхода «перед столы» с угощением свадебных чинов, даров им со стороны невесты — черед девичнику, веселью заполночь.

Набивалось в избу парней, девок, толпились любопытные — в сенях, на крыльце и то народ.

Сейчас у невесты проводы девичества, а однажды утром, в венчальный день будет с отеческим домом слезное расставание.

Охти мне, позабылася,
Со окошечком не простилася!
— Ты прощай-ка, окошечко,
По названью колодное.
Я под этим окошечком
Чай пила да обедала.
Охти мне, позабылася,
Со окошечком не простилася!
— Ты прощай-ка, окошечко,
По названию кутнее.
Я под этим окошечком
Шила браны платочики
И плела поясочики.
— Ты прощай-ка, окошечко,
По названию суточно,
Я под этим окошечком
В лапотки обувалася,
На работу сряжалася.

Хранить в памяти сотни стихов и не выбиться из роли, не сделать шага, противоречащего обычаям, порядку, — ну-ка, легко ли на глазах у придирчивых зрителей одолеть многодневный спектакль? Просто ли было выйти замуж девушке лет семнадцати?

Не игралось свадеб, повторявших одна другую, пусть строй, костяк оставался целостным, неизменным. Ничего напрокат — обряд разнообразили сваты и краснобай-дружка, невеста и ее «праворучницы»-подруги.

Лукаво блеснет из-под фаты глазок, выпевает, убивается страдалица:

Схоже красно солнышко,
Любезный мой тятенька,
Брал ты за себя родну мамушку,
А меня выдаешь за чуж-чуженина,
За леса дремучие,
За болота зыбучие?
Там медведица — зла свекровушка,
Там медведь — свекор-батюшка.

Сватья охнет:

— Клавдия, сызмала я тебя грубее доченьки не называла…

— Чш-ш, — толк ее локтем муж. — Клавдию не знаешь? Ишь, разыгралась, с ней не соскучишься!

В нашем захолустье долго-долго оберегались заветы старины. Свадьбы играли с песнями, причетами, шумно и людно.

Обряд упрощался, укорачивался и разом изник.

Колокольчики забрякали,
Затопал вороной:
Собирай, милашка, вещи,
Я приехал за тобой.

По Покрову октябрь в целом считался месяцем-свадебником. Везде, пожалуй, кроме Поморья.

Лов семги на нерестовых реках, ход сороцкой сельди… Успей до больших снегов напромышлять боровой дичи! В Холмогорах собирают гурты породистого и выгульного скота к «покровскому походу»… Повсеместно режут овец, телят, свиней в засол себе и на продажу…

«Свинобоем» назывались недели между уборкой огородов и филипповским постом, жениться, выйти замуж — «о репе, капусте и свинобое» — ей-ей, поднимут на смех. Более половины браков заключалось в январе-феврале, в зимний мясоед, из ста свадеб едва-едва две игрались в Поморье на Покров.

15 октября — Киприан и Андрей.

На Украине, откуда пришли календари, загадывали: «После Покрова гром — зимы не будет», то есть изладится бесснежье.

16 октября — Денис позимний.

«Денис потянул день на низ» — кратко и емко сказано, что меркнет свет.

Дивно пахли избы томленной в чугунах репой, клубками березовых лык на полатях и всего праздничней — сапожным варом, кислой овечьей шерстью.

С осени сельскую глубинку навещал хожалый люд: швецы, чеботари-сапожники, шерстобиты, катальщики. Шили тулупы для дальних поездок, полушубки и выходные женские сибирки на борах, тачали сапоги, катали валенки, красили пряжу, заняв под временную мастерскую чью-нибудь баню. Служба быта на дому, примета недавнего былого, что кустари ищут дела.