Арсений Замостьянов - Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...

• Название: Гаврила Державин: Падал я, вставал в мой век...
• Автор: Арсений Замостьянов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03624-6

Гаврила Романович Державин (1743–1816) — исполинская фигура в истории русской классической литературы. Но верстовыми столбами в его судьбе были, пожалуй, не книги, не оды, не собрания сочинений. Сам себя он ощущал в первую очередь государственным человеком. В разные годы Державин занимал высшие должности Российской империи: возглавлял Олонецкую и Тамбовскую губернии, был кабинет-секретарём императрицы Екатерины Великой, президентом Коммерц-коллегии, министром юстиции при императоре Александре. И при этом оставался первым поэтом Империи.

«Един есть Бог, един Державин» — так мог написать о себе только поистине гениальный поэт, и совершенно не важно, что это цитата из иронического по сути стихотворения.

Для многих из нас Державин остался в памяти лишь благодаря пушкинским строкам: уже на пороге смерти, «в гроб сходя», он «благословил» будущее «солнце нашей поэзии», лицеиста Пушкина. Но творчество самого Державина вовсе не устарело. Оно стало неожиданно актуальным в XX веке и остаётся таковым по сей день. «Многие дороги в России — литературные, политические, воинские — ведут к Державину» — так утверждает автор книги, историк и писатель Арсений Замостьянов.

знак информационной продукции 16+

---

Из московского далёка Сумароков перекладывал на стихи слухи о чудовищных зверствах Пугачёва. В нём он видел предводителя новых гуннов, которые разрушат всё, что дорого Сумарокову. Никакой пощады к разбойнику! — просветитель яростно требовал расправы над бунтарями:

Сей дерзостный Икар ко солнцу возлетает
И тщится повредить блаженный жребий росск.
Под солнце подлетев, жжёт крылья он и тает,
И растопился воск.

Осетил Пугачёв себе людей безумных,
Не знающих никак нимало божества.
Прибавил к ним во сеть людей, пиянством шумных,
Извергов естества.

Хорошее словцо — «осетил». Но приметим: Державин писал о Пугачёве сдержаннее, если угодно, объективнее.

Сумароков рассуждал о пугачёвщине и в своей «Истории», которая, к сожалению, отсутствует в научном обороте. Да, это не научные изыскания, скорее — агитационная публицистика, которая ждёт своего исследователя. Пушкин (блистательный историк!) с форсом отхлестал его за эти сочинения: «Незнание наших историков удивительно. Г-н Сумароков в „Истории Екатерины“ пишет: „неистовства Пугачёва быстро распространялись. Правительство переменило мнение, уверилось в важности обстоятельства, отрядили против его полки и вручили начальство генералу Бибикову. Начало не соответствовало ожиданию; Кар и Мансуров не устояли, изверг овладел Оренбургом и, прогнанный оттуда князем Голицыным, устремился на Уфу, наконец к Казани, жёг, опустошал их предместия и окрестности“.Что слово, то несправедливость. В начале бунта прибыл не Бибиков, а Кар; Мансуров никогда не был разбит; Оренбург не был взят Пугачёвым; самые первые распоряжения Бибикова были увенчаны успехом». А всё-таки — занимательный и полезный документ.

…Никаких ласковых писем от начальников Державин не получал, никаких известий о наградах не поступало. За награды придётся сражаться почти два года — дольше, чем длилась война с Пугачёвым! Империя праздновала победу над Оттоманской Портой — победу в первой при Екатерине Русско-турецкой войне. На всю Европу прозвучали имена русских побед, напоминавших о доблести непобедимых римских легионов, — Кагул, Ларга, Козлуджи. Какой триумф без гвардейских полков? Всех офицеров гвардии императрица собирала в Москве. Давненько Державин не бывал в столицах… Он отстал от полковой жизни, отвык от муштры. А тут извольте исполнять наряд, пожалуйте в дворцовый караул… Как назло, на глазах Потёмкина и Румянцева он скомандовал привычно: «Левый стой, правый заходи!» — и солдаты остолбенели. Оказывается, за время отсутствия Державина ввели новую команду: «Вправо заходи!» Потёмкин заметил замешательство и пригрозил поручику строгим наказанием. В палочный караул!

За разорение деревень Державиным полагалось 25 тысяч, но получить удалось только семь. А тут на Державина навалилась новая беда: по доверчивости он поручился в банке за некоего поручика Маслова, а тот возьми и скройся. На Державина навесили громадный долг: 40 тысяч. К счастью, подвернулась картёжная удача — и поручик выкарабкался из беды.

Державин добивался награды, составил бумагу на имя графа Потёмкина (на тот момент ещё не князя): «Для чего я обижен пред ровными мне?» Надеялся на денежное вспомоществование за воинские подвиги, на чин полковника с выпуском из гвардии.

Насилу ему удалось поговорить с Потёмкиным. Тот заверил Державина, что о награде будет объявлено в Преображение.

6 августа — Преображение Господне, для гвардейцев-преображенцев — не только церковный, но и полковой праздник. Офицеров пригласили в Чёрные Грязи, отобедать с императрицей. Торжество шло своим чередом, но о награждении Державина никто не обмолвился.

Потёмкин, командовавший преображенцами, вроде бы симпатизировал Державину, хотя в то время, конечно, не относился к нему, как к равному. Но не сидели на месте недруги Гаврилы Романовича во главе с майором Толстым — который считался правой рукой Потёмкина в полку. Державин «принужден был толкаться в передней» Потёмкина.

Но Потёмкин не обманывал: награда к Державину пришла, хотя и с опозданием. Очень скромная по гвардейским меркам и незначительная, если вспомнить о заслугах Державина в борьбе с Пугачёвым. Державина перевели с военной службы на статскую. Говорят, это Толстой убедил Потёмкина, что Державин не способен к воинской службе.

Дали ему чин коллежского советника, соответствующий воинскому чину полковника. Получил он и 300 душ в Белоруссии.

Державин был счастлив, что утомительная борьба завершилась хотя бы таким результатом. На всякий случай он набросал панегирик — «Излияние благодарного сердца императрице Екатерине Второй». Если бы будущая Фелица прочитала эти строки — наверняка растрогалась бы: «Сокровища целого света, вы менее для меня тех награждений, которые получил я от моей императрицы: они делают мне честь, они славу жизни моей составляют, они следствие правосудия Великой Екатерины». Это излияние красноречия Державин выпустил отдельным изданием. Так случается: чем скромнее награда — тем пышнее словеса благодарности.

Да, беспорочная служба в областях, охваченных бунтом, не позволила Державину прорваться на олимп. Он заслуживал большего. И всё-таки впервые Державин получил солидную награду, он вырвался из нужды, его фамилию запомнили первые люди империи, начиная с Потёмкина. И он не даст им повода забыть о себе.

РЯДОМ С ВЯЗЕМСКИМ

Эйфория от награды если и не была наигранной, то прошла скоро. В поисках достойного места новоявленный коллежский советник решил поволочиться за князем Вяземским.

Генерал-прокурор Александр Алексеевич Вяземский в те годы был самой влиятельной фигурой империи, исключая императрицу и Потёмкина. Никто не считал его человеком блестящих дарований, но на посту генерал-прокурора он действовал властно и цепко. В его руках оказались финансы, юстиция, внутренние дела, включая Тайную экспедицию… Злые языки поговаривали, что он угодил императрице своей заурядностью. На сером фоне Вяземского ей легче было блистать. Ему не хватало галантности, зато в работоспособности он не уступал никому.

Жена Вяземского — Елена Никитична, в девичестве Трубецкая, — была сводной сестрой Хераскова. Это первая ниточка, связавшая Державина с Вяземскими. Вторая ниточка — старые друзья Гаврилы Романовича, Окуневы. Александр Гаврилович Окунев служил в Сенате, а дочь свою выдал за князя Урусова — двоюродного брата княгини Вяземской. Окуневу нетрудно было ввести Державина в дом Вяземских.

Сперва Державин погулял на свадьбе, где в весёлом раже и познакомился с генерал-прокурором. Он стал частым гостем Вяземских и в петербургском доме на Малой Садовой, и на даче в Александровском. Скрупулёзно продуманная операция по внедрению в семью Вяземских прошла на удивление успешно.

Державин ближе сошёлся с Александром Алексеевичем за карточным столом, они играли по маленькой. В домашней обстановке Вяземский оказался приятным собеседником, это на службе он показывал крутой нрав. Как партнёр по игре Державин Вяземского устраивал. А супруга генерал-прокурора Елена Никитична и вовсе взяла Гаврилу Романовича под покровительство. Ей хотелось, чтобы этот остроумный, тонкий человек чаще захаживал к ним, украшая домашние собрания стихотворными экспромтами.

Елене Никитичне Державин был обязан многим: в отличие от генерал-прокурора, она в изящной словесности знала толк и любила иллюминировать жизнь стихами. Державин «писал стихи похвальные в честь её супруга, хотя насчёт её страсти и привязанности к нему не весьма справедливые, ибо они знали модное искусство давать друг другу свободу». Вот они, нескучные современные нравы! Елена Никитична знала, что суровая репутация её мужа многих отпугивает, а Державин — скромный коллежский советник — придавал блеск их дому.

Дабы угодить влиятельному сановнику, Державин по-приятельски развлекал его чтением вслух самых непритязательных образцов лёгкой литературы. Вяземский засыпал, исполняясь чувством благодарности услужливому Гавриле Романовичу.

Вскоре княгиня решила заняться судьбой холостого поэта. Державин внушал ей доверие, она настойчиво предлагала ему в качестве невесты свою родственницу и двоюродную сестру Хераскова — княжну Екатерину Сергеевну Урусову. Урусова задержалась в девицах: она всего лишь на четыре года была младше Державина. Пожалуй, не было в обеих столицах невесты, столь же страстно влюблённой в литературу. Княжна писала стихи, публиковала их в «Аонидах», отличалась бойким, самостоятельным умом и, конечно, вздыхала по Державину. И приданое за неё, верно, дали бы завидное. Этот брак укрепил бы служебные позиции Державина, но… он не готов был идти под венец без страстного увлечения…

Пришлось отшутиться: «она пишет стихи, да и я мараю, то мы все забудем, что и шей сварить некому будет». Ему — о чудо! — даже после таких шуток удалось сохранить дружеские отношения и с Вяземской, и с Урусовой. Державин вёл тогда небезгрешную жизнь, повесничал, однако знал меру и до поры до времени сохранял хладнокровие. В качестве идеала ему представлялась юная девушка, которую он превратил бы в молодую хозяйку хлебосольного дома. Вот ради такой девушки он отринет все мимолётные связи…