Петр Киле - Утро дней. Сцены из истории Санкт-Петербурга

• Название: Утро дней. Сцены из истории Санкт-Петербурга
• Автор: Петр Киле
• Издательство: Издательско-торговый дом «Летний сад»
• Жанр: Драматургия
• Год: 2002
• ISBN: 5-89740-082-2

Книга петербургского писателя, поэта и драматурга Петра Киле содержит жизнеописания замечательнейших людей России – Петра I, Александра Пушкина, Валентина Серова, Александра Блока, Анны Керн - в самой лаконичной и динамичной форме театрального представления.

В книге опубликованы следующие пьесы: трагедия «Державный мастер», трагедия «Мусагет», трагедия «Утро дней», комедия «Соловьиный сад», весёлая драма «Анна Керн».

---

И в а н о в. Признаюсь, Любовь Дмитриевна, я этого именно боялся. Блок, неизменный сам по себе и даже весьма непримиримый, до злобы, как он выражается, хотя его злоба - это всего лишь боль, и он никому не может причинить зла, кроток, как агнец.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Этого в себе он не любит. Он всего лишь молчалив и сдержан, а не кроток. Но не о нем ведь речь. Тем более что он совершенно отстранился и от меня, и от Белого, мол, пропадайте, как знаете. Он заранее посмеялся над нами в "Балаганчике". В треугольнике: Пьеро - Арлекин - Коломбина. Саша заметил, к чему идет дело, все изобразил в своей пьесе. И, конечно, Боря прав: здесь и издевательство, и кощунство, если не принимать за шутку.

И в а н о в. Там, помнится, Коломбина - невеста простодушного Пьеро, и ее увел от него весьма нахальный Арлекин?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Да. Коломбина говорит Пьеро: "Я не оставлю тебя". Это, вы знаете, буквально мои слова. Но Арлекин, звеня бубенцами, тут как тут и уводит ее с собой.

И в а н о в. Уводит?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Женя! Вы близки нам - и Саше, и мне, вы не можете не догадываться о том, какие взаимоотношения у нас, как мужа и жены, сложились. Мы привязаны друг другу, мы любим, как прежде, но это как бы вне обычных отношений мужа и жены. Сколько это стоило мне слез, пока я не поняла, что та высота вдохновенного песнопенья, о чем можно судить по стихам о Прекрасной Даме, столь высокие и таинственные волнения любви, источником которой служила я, не могли продолжаться год за годом, бесконечно долго, с женитьбой, через какое-то время, и произошел спад. Ведь ничего обыкновенного в его любви ко мне не было и нет. Это все высокое и вечное, собственно источник его творчества. А я-то как?

И в а н о в. Но Белый разве похож на Арлекина? Он тоже поэт. Он мистик. Тоже скорее Пьеро. Он-то и есть Пьеро.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Что же делать, если одни поэты вокруг меня? Брошена на произвол всякого, кто стал бы за мной упорно ухаживать, я обречена. И, знаете, буду рада погибнуть.

И в а н о в. Непременно погибнуть?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Вот что случилось. Мы возвращались с дневного струнного концерта по Вагнеру. Поскольку Александра Андреевна и Боря не очень ладят между собою, как и я с нею, Блок с его чуткостью сел в сани с матерью, а меня усадил с Борей; и тут (помню даже где - на набережной, за домиком Петра Великого) на какую-то фразу я повернулась к Боре лицом - и остолбенела. Наши близко встретившиеся взгляды... но ведь это то же, то же! "Отрава сладкая..." Мой мир, моя стихия, куда Саша не хотел возвращаться... Все время ощущая нелепость, немыслимость, невозможность, я взгляда отвести уже не могла. И с этих пор пошел кавардак.

И в а н о в. Да там, может, Белого и не было?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Был. Я ему отвечала: "Да, люблю. Да, уедем". (Ломая руки). Я Борю люблю и Сашу люблю, что мне делать, что мне делать? Если уйти с Бугаевым, что станет Саша делать?

И в а н о в. Надо бы спросить.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Боре я нужнее. Он без меня погибнуть может.

И в а н о в. Арлекин? Едва ли. Пьеро - может.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. С Борей мы одно и то же думаем: наши души это две половинки, которые могут быть сложены. А с Сашей вот уже сколько времени идти вместе не могу. Мы с ним не одно любим. В сущности, он мне непонятен.

И в а н о в. Да, полно, он прост, прямодушен, как дитя.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Я не могу понять стихи, не могу многое понять, о чем он говорит, мне это чуждо.

И в а н о в. А Белый? Не кажется мне он более понятным, чем Блок.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Я любила Сашу всегда с некоторым страхом. В нем детскость была родна, и в этом мы сблизились, но не было последнего сближения душ, понимания с полслова, половина души не сходилась с его половиной.

И в а н о в. Но, может быть, этого не бывает никогда?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Я не могла дать ему постоянного покоя, мира. Все, что давала ему, давала уют житейский, а он может быть вреден. Может, я убивала в нем его же творчество. Быть может, мы друг другу стали не нужны, а вредны друг другу...

И в а н о в. Не похоже. Разве Блок отвернулся от вас? Ушел?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Но почему он преспокойно готовится к экзаменам, будто это и есть дело его жизни. Разве он не видит, что происходит?

И в а н о в. Я думаю, он верит в вас. Ведь Белый повторяет лишь то, через что вы прошли с Блоком. Что же здесь принципиально нового для вас?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Не знаю. Один - не муж, другой - искушение.

И в а н о в. По-моему, Блок - Пьеро, и Белый - Пьеро, а Арлекин - еще явится.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Боже мой!

 Колокольчик из передней. Слышно, как впускают Андрея Белого, который проходит в гостиную.

И в а н о в. Любовь Дмитриевна, позвольте откланяться. Боюсь, я не вынесу Белого после всего, что услышал.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Милый Женя, благодарю вас. Не с кем мне отвести душу, кроме вас.

         Проводив гостя, Любовь Дмитриевна тихонько скрывается в свою комнату. Входит Блок, вслед за ним Андрей Белый.

Б е л ы й. Здравствуй! Нам надо с тобой говорить.

Б л о к. Да, хорошо. Только давай без танца, если можешь.

Б е л ы й (рассмеявшись). Ты же знаешь, я могу думать и говорить, то есть произносить слова про себя или вслух, только в определенном ритме жеста и телодвижения.

Б л о к. Значит, твое тело - скрипка, на которой ты играешь, озвучивая свои мысли и чувства. Тогда не нужно слов, выступай, как мим.

Б е л ы й. Я очень люблю, когда ты шутишь. И в письмах нередко, помимо твоей воли, я думаю, пробивается юмор.

Б л о к. Я не шучу. И тебе, кажется, совсем не до шуток.

Б е л ы й. Хорошо, я принимаю вызов.

                        Пантомима, весьма выразительная.

Б л о к (достает из ящика стола письмо Белого). "Ты знаешь мое отношение к Любе: что оно все пронизано несказанным".

                              Пантомима продолжается.

"Что Люба для меня самая близкая из всех людей, сестра и друг. Что она понимает меня, что я в ней узнаю самого себя, преображенный и цельный". Все так. "Я сам себя узнаю в Любе". Повторение. "Она мне нужна духом для того, чтобы я мог выбраться из тех пропастей, в которых - гибель". Понимаю. "Я всегда борюсь с химерами, но химеры обступили меня. И спасение мое воплотилось в Любу. Она держит в своей воле мою душу. Самую душу, ее смерть или спасение я отдал Любе, и теперь, когда еще не знаю, что она сделает с моей душой, я - бездушен, мучаюсь и тревожусь". Понятно. "Люба нужна мне для путей несказанных, для полетов там, где "все ново". Не совсем понятно. "В "новом"  и в "тайне" я ее полюбил. И я всегда верю в возможность несказанных отношений к Любе. Я всегда готов быть ей только братом в пути по небу". На здоровье.

                       Пантомима продолжается.

        "Но я еще и влюблен в Любу. Безумно и совершенно. Но этим чувством я умею управлять..." Счастливец! А вот я не умею.

Б е л ы й (рассмеявшись, останавливается). Саша, я признаю твое право взглянуть на все "слишком просто", налагать veto на мои отношения к Любе.

Б л о к. У меня нет такого права.

Б е л ы й. Только, Саша, тогда начинается драма, которая должна кончиться смертью одного из нас.

Б л о к. Этим драма не кончится, а перерастет в трагедию.

Б е л ы й (рассмеявшись). Да, конечно. Стоя на первой, несказанной точке зрения, я готов каждую минуту сойти на внешнюю точку зрения. Милый брат, знай это: если несказанное мое кажется тебе оскорбительным, мой любимый, единственный брат, я на все готов! Смерти я не боюсь, а ищу.

Б л о к. Не понимаю, на чем ты настаиваешь. Не хочу понимать. Можно сойти с ума.

Б е л ы й. Мы с Любой уезжаем в Италию.

Б л о к. А! Рад за вас. (Выходит из комнаты.)

Входит Любовь Дмитриевна; Белый смотрит на нее широко раскрытыми глазами, в них не то сумасшествие, не то что-то нечеловеческое.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Что с вами? И опять эти опрокинутые глаза.

Б е л ы й (пугаясь). Почему опрокинутые?  Это я  устремляю взор в небеса. Это сон. Ты моя!

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Где Саша?

Б е л ы й. Кажется, ушел.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Но это я должна была уйти. Что здесь произошло? Уходите. Уезжайте в Москву, как собирались.

Б е л ы й. Да, покончить с делами. И мы уедем в Италию.

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Да, уедем.

Б е л ы й. Ты любишь меня?

Л ю б о в ь  Д м и т р и е в н а. Да, люблю.

                   Выпроваживает из дома.

Сцена 4

Озерки. У железнодорожной станции, неподалеку озеро. Блок и Евгений Иванов.