Аарон Макдауэлл - Песок. Повесть длиною в одну ночь

• Название: Песок. Повесть длиною в одну ночь
• Автор: Аарон Макдауэлл
• Издательство: "Лiричний простiр"
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2007

Психоделика - это первое, что приходит на ум после первого десятка страниц. Потом как будто становится легче. Автору, однозначно, удалось передать читателю боль и муки замутненного сознания, плен иллюзий и прошлого, бессмысленный угар безысходности. Тяжело и со скрипом детали головоломки встают на свои места, качается маятник - от полного непонимания до сопереживания и участия.  

Повесть серьезная. Сильная. Правдоподобная. Вопрос только в том, кто отважится погрузиться в этот омут настолько, чтоб доплыть до конца и увидеть солнечный свет над колеблющейся кромкой воды. Кто? Почитатели, несомненно, найдутся. Но 'это кино не для всех'.

  -- Бойкова Елена

---

— Шеф, ну давай скорее. Умоляю, ты видишь, что секунды решают?

— Да что ж я сделаю?

— По тротуару давай!

***

Холодный март, немного снежит робкая еще весна. Она смущенно глядит на рослого и сильного мужчину с длинными волосами, который несет на руках в больницу нескладного худощавого подростка в летних шортиках и серым цветом лица.

...потом, дома, Димка устало и бесцветно рассказывал мне все. Как он занес меня в больницу, как дал деньги медсестре. Про капельницы рассказал, сколько это стоило. Самым главным и сложным, — говорил он, разрезая мне душу безжалостной правдой, — было убедить медсестру, что я отравился. Не так и много потребовалось для убеждения — всего-то пятьсот гривен. Итого, мои три дня обошлись в тысячу.

Сумасшедшая по тем временам сумма.

— Сережка, — сжав пальцами виски, сказал Димка. — Я ж эти деньги не рисую.

— Прости меня, пожалуйста, — я отвел взгляд.

Все-таки я изрядная сволочь.

— И что мне теперь делать? — вдруг взорвался Димка. — Ножи прятать, газ отключить, замки по ящикам развесить, решетки на окна поставить, каждый твой шаг контролировать? Слова тебе не сказать?

Я смотрел в пол.

— Я… больше никогда не буду, — прошептал в ответ, вздохнул.

Димка подошел ко мне, сел рядом. Обнял за плечи.

— Зачем? — просто спросил он.

От одиночества, Дима, — думал я, глядя на точечный след от игл капельницы на руке. От щемящего и беспросветного одиночества. Ты делаешь все, чтобы меня оттуда вытащить, но, тем не менее, я одинок. Теперь и, наверное, навсегда.

— Больше не буду, — упрямо произнес я вслух. — Никогда-никогда.

Я не врал.

Димка молча прижал меня к себе.

А я молчал и думал, - Дима, ты правда думаешь, что мне хочется вот так чудить постоянно, каждый раз потом чувствуя себя последней сволочью? Не хочется. Как потом в глаза смотреть людям, которым я жизнь отравляю? Просто хочу жить, радоваться тому, что живу.

Кто мне не дает?

Хороший вопрос.

Ты вот всегда в своих молитвах просил — избави, Боже, подай. А имел ли право на это? И так Бог нам дал все, что нам нужно, и даже с избытком, а мы постоянно — дай, подари, сделай за нас. И потому, — возможно, только возможно, — и был я у тебя такой тварью. Чтобы ты прощал, доставал меня изо всех тех волчьих ям, куда я сам себя загонял, в последний миг, когда я уже был готов упасть в пропасть, ловил меня за руку. И прощал. Снова прощал.

Ты ведь делал это, Дима. Раз за разом.

И потому имел право просить у Бога.

А я? Что я сделал такого хорошего или важного, чтобы иметь на это право? Или — что я должен сделать?

***

Я встал. Стряхнул с бороды и ресниц песок.

Хорошенький, мать его, день рождения.

Прочь отсюда.

Только не оглядываться.

— Серый!

Не оглядываться.

И делать вид, что это полное слез "Серый!" просто шум февральского ветра в ушах. А не плач преданного мной малыша.

Ничего не было. Мне приснилось.

Семь

— Знаешь, Серый, в чем прикол? — спросил меня Димка, в который раз съехав на санках с горы и подбежав ко мне.

Зима решила, хоть и ненадолго, побаловать нас обильно выпавшим снегом, так что мы ловили момент и предавались всяким недолгим зимним развлечениям. Я вот, пока Димка катался, сосредоточенно лепил снеговика.

И был счастлив, черт возьми.

— В чем? — я приделал среднюю часть туловища к своей монументальной скульптуре. Осмотрел, остался доволен.

— А в том, что зима и мороз, а не холодно! — радостно сообщил Димка.

Еще бы, так носиться. Я улыбнулся.

Да и мне, кстати, тоже не холодно. О чем я и сказал Димке. Он весело кивнул, побежал к подъему на горку.

— Шапку, блин, надень, чудовище! — крикнул я, понимая, что без толку. Все равно ведь не наденет.

Я вздохнул, и принялся за голову для своего памятника зиме, пусть и недолговечного, но как будто открывшего тоннель во времени, и из этого тоннеля ощутимо и приятно веяло детством. Вот в чем дело, Димка. В том, что хоть и мороз, и зима, но открыт тоннель в детство. А из детства не может веять холодом.

Так что с тобой, Димка, никогда не холодно, — посмотрел я вслед маленькому братишке, на секунду отвлекшись от снеговика.

***

Я снова остановился около аттракционов. Пустые качели противно и жутковато скрипели, слабо качаясь под светом лампочки. В неровном обрезке трубы вовсю завывал ветер. Судя по тому, что деревья вокруг стояли ровно и так же ровно падал снег, в этом обрезке трубы ветер и поселился, наотрез оказываясь покидать его, обиженным воем нагнетая зимнюю ночь.

В душевной пустоте словно засел кто-то, и теперь играл теми тяжелыми камнями, которые я копил внутри себя долгие годы. Я чувствовал, как тяжелое спокойствие давит на сердце, прижимает к земле. Врастаю в мерзлую землю, скрытую асфальтом, загибаюсь под мрачным давление высотных домов, и не вижу выхода.

Безумно захотелось вернуться на пляж, превозмогая страх, забрать Димку с собой. Ведь вырвался же он — пусть и ненадолго — оттуда? Вновь хочется, чтобы сидел на подоконнике, смотрел на закат, не хотел делать уроки, переживал за нашу футбольную сборную и «Манчестер Юнайтед», подпевал Цою, играл в футбол. Хочется, чтобы он снова жил.

Потому что и мне очень хочется жить.

И поэтому я не вернусь на пляж.

Я боюсь.

Качели начали раскачиваться сильнее. Ветер протяжно взвыл, и затих.

Казалось, смерть перестала быть страшной уже давно. Если на то пошло, то я ее даже ждал. Мне казалось, что это будет очень просто и обычно, как одуванчики срывать — вот я был, а вот меня и нет. Раз — и все. Отмучился.

Но сегодня, когда смерть показалась рядом, даже не ударила, а просто обозначила удар, — я понял, что боюсь. Или – непонятно, - вдруг я уже умер?

Домой надо ехать, — решил я. Опять нажраться, уйти в непродолжительный запой. А там и видно будет. Если наутро будет очень и очень плохо, то тогда да — живой. А сейчас надо отвести взгляд от пропасти внутри самого себя, заполнить ее пьяной безнадегой, потому что она лучше крови, текущей из исколотого мыслями сердца.

Качели продолжали скрипеть, но уже не качались, — они застыли, зависнув по дороге назад в верхней точке своей амплитуды, словно фотограф щелкнул спуском, поймал кадр, да так и оставил. Только со звуком не знал, что делать, и застывшие в таком положении против всех законов физики качели продолжали скрипеть, монотонно и жутко.

Точно, поеду напьюсь, - решил я.

Отвернулся и засунул руку в карман в поисках сигарет. И вспомнил, что они кончились. Снова повернулся к качелям.

Просто так, еще раз поглядеть.

— Ну твою же мать, — я мрачно усмехнулся.

Слабо раскачиваясь, на качелях сидел мальчик примерно Димкиного возраста и испуганно таращился на меня, спрятав руки. Нет, постарше, - лет тринадцати.

— Привет, — подмигнул я. — Закурить не найдется?

***

Больше всего не люблю, когда замерзают руки. Перчатки надо с собой брать, и не выделываться. Забыл, просто забыл. Это бывает.

Я затянулся сигаретой, которую мне протянул мальчик.

— Что тебе по ночам не спится? — спросил я.

Мальчишка вздохнул, глядя куда-то вперед.

— Боишься?

Он бросил на меня опасливый взгляд. Кивнул.

— Из дома сбежал, — понял я. — Что случилось? Да не бойся ты, чего я, не понимаю, что ли? Как звать-то тебя хоть?

— Мишка, — ломающийся голос уже звучал немного спокойнее.

— Михаил, стало быть, — я протянул ему руку. — А меня Серега.

Он осторожно пожал мою руку.

— Рассказывай, Мишка.

Снегопад утих, лишь редкие снежинки опускались на шапку мальчика, не оставляя никакого следа. А он тихо рассказывал. История вечная и банальная. Хотел выйти во двор, погулять. Перед уходом в который раз вытащил "десятку" из родительского кошелька. Зачем? Да Бог его знает, мало ли на что нужны деньги в тринадцать лет. И естественно, был за этим занятием застукан мамой. Убежал с этой "десяткой" на улицу.

И решил уйти из дома.

— Почему? — спросил я, выдыхая дым.

Он вздохнул и ничего не ответил. В глазах мальчика непрошенными слезами заблестела тоска.

— Стыдно, — кивнул я. — Понимаю.

Еще как понимаю. Мне тогда, в аналогичной ситуации, было очень стыдно.

— Куда деньги хоть потратил, а?

Проел. Куда ж еще.

— Михаил, вы чудите не по-детски.

— Знаю, — согласился он, шмыгнув носом. — Больше никогда не буду.

— Не будешь, — я кивнул.

Мишка достал пачку из кармана, поглядел на нее некоторое время, потом перевел взгляд на меня.

— Правильно, — я снова кивнул. — Это тоже не надо. Отдай лучше мне.

— Так если не надо, то вам зачем?

Я в последний раз затянулся и, выдыхая дым, выбросил окурок.