ЭММАНЮЭЛЬ ЛЕВИНАС - ЭММАНЮЭЛЬ ЛЕВИНАС: ПУТЬ К ДРУГОМУ

• Название: ЭММАНЮЭЛЬ ЛЕВИНАС: ПУТЬ К ДРУГОМУ
• Автор: ЭММАНЮЭЛЬ ЛЕВИНАС
• Издательство: Изд-во С.-Петербургского университета
• Жанр: Философия
• Год: 2006
• ISBN: ISBN5-288-04026-5

Настоящее издание является результатом работы теоретического семинара, посвящённого творчеству Э. Левинаса, проходившего на философском факультете СПбГУ в 2004-2005 гг. Книга содержит исследования наследия французского философа, переводы его работ, библиографию.

---

Рациональная теология принимает эту подчиненность. Если она извлекает в пользу религии какую-нибудь область, над которой более не осуществляется контроль философии, то эта область будет по праву признана философски не контролируемой.

2. Это достоинство наивысшего и царственного дискурса пришло в западную философию в силу строгого совпадения мышления, в котором философия имеет место, с идеей реальности, в которой это мышление мыслит. Для мышления это совпадение означает: не мыслить сверх того, что принадлежит «деянию бытия»; или, по меньшей мере, не мыслить сверх того, что изменяет предварительную принадлежность «деянию бытия», что представляют собой идеальные или формальные понятия. Для бытия реального это совпадение означает: осветить мышление и мыслимое в своем проявлении. Проявляться, освещаться — это действительно иметь некоторый смысл, иметь истинную интеллигибельность, находящуюся под всеми модификациями смысла. С этого момента необходимо понимать рациональность «деяния бытия» не как случайную характеристику, приписываемую ему, когда разум начинает его познавать. То, что мышление начинает познавать, уже является интеллигибельностью. Необходимо понимать рациональность как непрерывное возникновение мышления посредством энергии «деяния бытия» или посредством его проявления и необходимо понимать разум, исходя из этой рациональности. Разумное мышление, мышление бытия — возможно, это выражение является плеоназмом247, эквивалентным плеоназмом, оправданным, однако, превратностями и лишениями, которым по праву подвергается данное отождествление разумного мышления и бытия.

3. Следовательно, философский дискурс должен быть в состоянии объять Бога, о котором говорит Библия, если только этот Бог имеет смысл. Но, мыслимый, этот Бог сразу оказывается внутри «деяния бытия». Он там оказывается как сущее в высшей степени. Если размышление о библейском Боге, теология, не достигает уровня философского мышления, то не потому, что она мыслит Бога как сущее, не разъяснив предварительно «бытие этого сущего», но потому, что тематизируя Бога, она вводит Его в ход бытия, тогда как Бог Библии означает сверх-бытие, трансцендентность невероятным образом — т.е. без аналогии с идеей, подчиненной критериям, без аналогии с идеей, предварительно проявляющей себя как истинная или ложная. Не случайно история западной философии оказалась разрушением трансцендентности. Рациональная теология, глубоко онтологичная, старается воздать должное трансцендентности в области бытия, выражая ее наречиями высоты, применяемыми к глаголу быть: как если бы Бог существовал в высшей степени или по преимуществу. Но высота, которая выражена таким образом — или высота превыше всякой высоты, — зависит ли она от онтологии? А модальность, которую выявляет наречие, отсылающее к величию неба, простирающемуся над нашими головами, — не определяет ли она неуловимый смысл глагола «быть» до такой степени, что исключает его из мыслимого, до такой степени, что исключает его из проявляющегося esse (быти), т.е. проявляющегося разумным в контексте?

4. Можно, конечно, предположить, что Бог Библии не имеет смысла, т.е. Его, если говорить по существу, нельзя назвать мыслимым. Это было бы второй составляющей альтернативы. «Понятие Бога не является проблематичным понятием, оно вовсе не является понятием», пишет в своей недавно вышедшей книге г-жа Деломм, продолжая линию философского рационализма, который отказывается принять трансцендентность Бога Авраама, Исаака и Иакова в число тех понятий, без которых не было бы мышления. То, что Библия возвышает над всяким пониманием, возможно, еще не достигло порога интеллигибельности.

Задача, которая с этого момента нами ставится, состоит в вопрошании: тождественен ли смысл бытию сущего, т.е. не является ли смысл, который есть смысл в философии, уже сужением смысла, не является ли он уже производной или отклонением от смысла, не рассматривается ли уже смысл, тождественный сущности (т. е. деянию бытия, бытию в его бытии), в присутствии, которое является временем Тождественного — предположение, которое может оправдаться только при возможности подняться от смысла, как будто обусловленного, до смысла, который невозможно выразить ни в терминах бытия, ни в терминах сущего. Следует себя спросить, возможно ли вне интеллигибельности и вне рационализма идентичности, сознания, настоящего и бытия (т.е. вне интеллигибельности имманентности) существование значения, рациональности и рационализма трансцендентности, возможно ли вне бытия проявление смысла, основным качеством которого в переводе на язык онтологии будет предшествование бытию. Невозможно с уверенностью сказать, что вне пределов бытия и сущего мы обязательно оказываемся в дискурсе мнения или веры. В действительности, продолжая оставаться или претендуя на нахождение вне разума, вера и мнение говорят на языке бытия. Именно мнение веры менее всего противостоит онтологии. Спрашивать себя, как это мы пытаемся здесь сделать, возможно ли выразить Бога в рациональном дискурсе, который не был бы ни онтологией, ни верой, — значит неявно сомневаться в установленной Иегудой Галеви и продолженной Паскалем формальной оппозиции между Богом Авраама, Исаака и Иакова, призываемым в вере без философии, — с одной стороны, и богом философов, — с другой; значит сомневаться что эта оппозиция составляет альтернативу.

2) Приоритет онтологии и имманентность

5. Мы сказали, что для западной философии разум или интеллигибельность совпадают с проявлением бытия, как если бы само дело бытия под видом интеллигибельности становилось бы ясным и с этого момента превращалось бы в интенциональную тематизацию в опыте. Тематизацию, из которой проистекают или к которой способны, стремясь к ней или ожидая ее, все возможности опыта. В заявлении темы дело бытия или истины исчерпывается. Но если бытие есть проявление — если осуществление бытия приводит к этому заявлению, — то проявление бытия есть лишь проявление «этого осуществления», т.е. проявление проявления, истина истины. Таким образом, философия обнаруживает в проявлении свою материю и свою форму. Таким образом, она, видимо, остается в своей привязанности к бытию — к сущему или бытию сущего — интригой познания и истины, осуществлением опыта между светлым и темным. Очевидно, именно в этом смысле она несет в себе духовность Запада, где дух пребывает в том же объеме, что и знание. Но знание

— или мышление, или опыт — не должно пониматься как какое-либо отражение внешнего в глубине души. Понятие отражения, оптическая метафора, заимствованная у сущего и тематизируемых событий, не присуща знанию. Понять сущность знания можно только исходя из сознания, специфическая особенность которого ускользает, когда мы ее определяем с помощью концепта знания, которое ее предполагает.

Именно как модальность или разновидность бессонницы, сознание есть сознание чего-то, т.е. собирание в бытии или в присутствии, которое — на определенном этапе бодрствования, когда бодрствование облечено в справедливость — приводит к бессоннице248. Бессонница — бдение или бодрствование, — не определяемая через простое отрицание естественного феномена сна, принадлежит к категориям, предшествующим антропологическим категориям внимания и оцепенения. Оставаясь на грани пробуждения, сон всегда соединяется с бодрствованием: пытаясь избежать его, он прислушивается в повиновении бодрствованию, которое ему угрожает и его зовет, бодрствованию, которое требует. Категория бессонницы не сводится ни к утверждению тавтологии Тождественного, ни к диалектическому отрицанию, ни к экстазу тематизируемой интенциональности. Бдеть [бодрствовать] не значит бдить [бодрствовать для чего-то] — где уже обнаруживается идентичное, отдых и сон. Только в сознании уже оцепенелое бодрствование приобретает содержание, которое определяется и собирается в присутствии, в «деянии бытия» и в нем поглощается. Бессонница как категория — или как мета-категория (но именно через нее «мета» приобретает смысл) — не вписывается в таблицу категорий, исходя из определяющей деятельности, осуществленной по отношению к иному как данному через единство Тождественного (и всякая деятельность является лишь идентификацией и кристаллизацией Тождественного против Иного, но под его влиянием), чтобы обеспечить Иному, упроченному в сущем, притяжение бытия. Бессонница (т.е. бодрствование пробуждения) в самом сердце своего формального или категориального равенства обеспокоена Иным, который вынимает из нее все, что в ней есть, и вкладывает себя в сущность Тождественного, в идентичность, в отдых, в присутствие, в сон; Иным, который разрывает этот отдых, разрывает его изнутри состояния, в котором собирается установиться равенство. Именно в этом заключается нередуцируемый категориальный характер бессонницы: Иной в Тождественном, не отчуждающий его, но пробуждающий; пробуждение как требование, с которым не сравнится и которое не усыпит никакое повиновение: «большее» в «меньшем». Или, если говорить более простым языком, именно в этом заключается духовность души, постоянно пробуждаемая от состояния души, когда бодрствование замыкается в самом себе или засыпает, чтобы отдохнуть в пределах своего состояния. Т.е. пассивность Вдохновения или субъективность субъекта, разочарованного в своем бытии. Определенность бессонницы, более определенная, чем определенность какой-либо определяющей, ограничивающей, заключающей в себе формы, безусловно, более определенная, чем определенность формы, заключающей в присутствие и в esse (быти), наполняющей содержанием. Бессонница, или бодрствование, но бодрствование без интен-циональности — не-за-интересованное. Неопределенность — но не отсылающая к форме, не являющаяся материальностью. Форма, не достигающая своего истинного контура формы, не вкладывающая в содержание свое собственное отсутствие. Бессодержательное — Бесконечное.