Владимир Гаков - Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности

• Название: Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности
• Автор: Владимир Гаков
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Филология
• Год: 1989
• ISBN: 5 - 250 - 00332 - X

Что делать, чтобы каждый человек на Земле задумался о вероятности ядерной катастрофы, проникся и личной ответственностью за сохранение жизни на планете? Фантасты предвидели ядерную опасность и своими средствами боролись с угрозой уничтожения человечества еще тогда, когда о ней не задумывались ученые и политики, В книге сквозь призму «антиатомной» темы в научной фантастике рассматриваются проблемы войны и мира, возможности безъядерного мира и выживания человечества. Автором собраны своеобразные досье, отражающие мнения по этим вопросам известных писателей, режиссеров, ученых, журналистов, политиков, общественных деятелей, причем как сторонников мира, так и апологетов войны.

Книга адресована широкому кругу читателей.

---

Лишь когда мы осознаем, что не только пресловутому "врагу", но и себе самим — и даже целой Природе — становимся опасны, мы, хочется верить, наконец-то одумаемся. Тогда "придем, и нас рассудят". Только не случилось бы это слишком поздно…

На вселенский же уровень выводит атомную проблему и писатель-фантаст из Баку (а по профессии ученый-астрофизик) Павел Амнуэль. В его рассказе, с некоторым вызовом названном "Через 20 миллиардов лет после конца света" (1974), независимо проводятся две сюжетные линии.

Один из внутренних "рассказов" — монолог… разумной Вселенной. Некогда, до Большого Взрыва, развиваясь и давая развиться возникшему в ее недрах разуму, она не уследила за его непомерными притязаниями, не сопряженными с подлинной мудростью. И взорвал тот разум и себя, и ее, Вселенную; и все 20 миллиардов лет она расширяется, разрывается на части, связи между ее "клетками" постепенно слабеют, и разум уходит. Умирая, Вселенная озабочена только, как передать этим, вновь появившимся (и, кажется, опять неспособным унять вечное любопытство), что они — не первые. Что все это уже происходило однажды — и чем закончилось?..

Второй сюжет этого же рассказа, что ли, приземленнее. Очередная ошибка компьютеров системы НОРАД, принявшей на сей раз за "советские боеголовки" аномальные шаровые молнии, чуть не приводит к ядерной катастрофе. И у одного из тех, кто вовлечен в разгорающийся конфликт, мелькнула мысль… отрывки мыслей, сходные с переживаниями той — "умирающей". Случайность — или поданная весть услышана?

Инциденты с ядерным оружием, точное число которых из-за засекреченности большинства данных восстановить затруднительно, получили в американском военном министерстве кодовое название "Сломанная стрела". Официально Пентагон не отрицает 32 "Сломанных стрел" за период 1950–1980 годов[43]. А исследователи Стокгольмского международного института исследований проблем мира (СИПРИ) насчитали более 125 за три послевоенных десятилетия[44]. Иначе говоря, в среднем по одному в каждые полтора месяца… Так что проблему не назовешь высосанной из пальца.

Однако первый — во всех смыслах — пласт рассказа превращает его в событие значительное не только в советской фантастике. Как и роман Михайлова, рассказ Павла Амнуэля и так "глобальную" ядерную проблему поднимают до высот поистине космических.

Может быть, таковой она на самом деле и является? И только ощутив нашу вселенскую ответственность, мы наконец угомонимся…

Библейского пафоса полон и первый советский фильм на тему ядерной войны "Письма мертвого человека" (1986). Его авторы — Борис Стругацкий и вчерашние дебютанты режиссер Константин Лопушанский и писатель-фантаст Вячеслав Рыбаков.

Досье по теме "Ультиматум":

КОНСТАНТИН СЕРГЕЕВИЧ ЛОПУШАНСКИЙ

Род. в 1947 г.

Советский кинорежиссер. Окончил Казанскую государственную консерваторию и Высшие режиссерские курсы, кандидат искусствоведения. Государственная премия РСФСР (1987)

Досье по теме "Ультиматум":

ВЯЧЕСЛАВ МИХАЙЛОВИЧ РЫБАКОВ

Род. в 1953 г.

Советский писатель-фантаст. Окончил Ленинградский государственный университет (по профессии — востоковед, специалист по средневековому Китаю). Кандидат исторических наук. Дебютировал в фантастике в 1979 г. Государственная премия РСФСР (1987).

Государственную премию они получили за свой первый фильм. Как все-таки изменилось за последние годы и массовое сознание — мрачную и по своему безысходную, одним словом, "упадочную" картину зритель назвал одним из лучших фильмов года! — и вкусы тех, кто премии присуждает.

Картина снята в скудной цветовой палитре, и это вполне соответствует обстановке, воспроизведенной на экране. Мрак вползает в мир подземного убежища, как ни стараются развеять тьму немногие уцелевшие в ядерной катастрофе. Не помогают ни педальная динамо-машина, питающая тусклую лампочку, ни внешняя бравада одних и упование на бога (черта, сильную личность, чудо!) других. Постатомное человечество дичает в своем убежище; однако авторы задаются вопросом: а было ли оно вообще когда-нибудь цивилизованным?

В фильме много интересных, тревожных наблюдений, есть, на мои взгляд, и просчеты; он вызвал споры. Но никого — вероятно, даже тех, кто картину в целом не принял, — не оставят равнодушным финальные кадры.

Под музыку Форе, которая просто чудом каким-то прорвалась в гул и скрежет, составлявшие звуковой фон картины, бредет по заснеженной — не простая эта зима — пустыне группа детей в противогазах. Брейгелевские семь слепых… Куда?

Неясно. Каждый зритель волен сам для себя решать этот вопрос.

Авторский текст кончается на фразе из нового, "постъядерного" Евангелия, сочиненного детьми: "Пока человек идет — остается надежда". По мнению некоторых рецензентов фильма, дети идут к нам, сидящим в зале, пробиваются к нашему сознанию и совести. Хотелось бы верить… Однако мне кажется, что надежды в финале картины нет. Не может быть.

Я вижу, лишь стоит закрыть глаза,
Детей без крова и дома,
Бредущих от хутора одного
К расстрелянному другому.
Над ними в мерцающих облаках
Я вижу детей тревоги,
Бредущих, одолевая пургу,
Без родины и дороги.
Ищут землю, где нет войны никогда,
Где мир поселился вечный, —
Все дальше бредут они, и череда
Становится бесконечной [45].

Мог ли великий антифашист Бертольт Брехт знать, с каким чувством мы будем читать его стихотворение — мы, "дети тревоги" — спустя всего четверть века! Когда мне на глаза попались эти строки, я уже не мог отделаться от впечатления, что они должны были бы прозвучать в картине.

С молодым сценаристом писателем-фантастом из Ленинграда Вячеславом Рыбаковым мы дружим много лет. Хорошо помню, сколь долгим и кружным путем шел он к "Письмам…". Сначала был рассказ — совсем о другом, — до за него "зацепился" взгляд режиссера; последующая работа увела их далеко в сторону от первоначального варианта. А после выхода картины на экран писателю показалось, что он не все сказал. Так появились два произведения, относительно которых теперь и не поймешь, они ли были задуманы раньше фильма и его, по сути, инспирировали, или, наоборот, работа над фильмом вызвала их к жизни.

Если повесть "Первый день спасения" (1987) — это как бы "дописанные" эпизоды и сюжетные ходы, слова, оставшиеся за кадром фильма, то жесткий, удивительно емкий рассказ "Зима", появившийся в том же году, — произведение целиком самостоятельное.

…Два человека остались одни на засыпанной снегом планете. "Просто" человек с вымороженной душой: он только что… сам убил своего младенца (ибо тому все равно не выжить: холодно), и странный, бородатый, восточного вида безумец с каким-то детским, все понимающим и всепрощающим взглядом. Две тысячи лет спустя снова пришедший на Землю — и молчаливо допустивший погибель тех, за кого уже однажды был распят. Он тоже оказался не в состоянии обогреть людские души.

Не скоро забудешь эту сцену. Разговор — да не разговор даже, всего-то оброненные два-три слова — Последнего Человека с Христом на планете, сперва сожженной, а после выстуженной. Или замерзшей еще до пожара, обледеневшей от нашего безразличия, самоуверенности, черствости, безрассудства?

Вспоминается другой создатель, молящий — кого? — за свои творения (из повести "Каратели" Алеся Адамовича): "Даже у богов есть свой ад: это их любовь к людям!.. О, если бы я знал, перед кем стать на колени. Если бы знал, перед кем. Просить, молить: не загубите случайное и лучшее мое творение! Не сотрите живые письмена! Никто не сможет — и я тоже не смогу! — повторить. Никогда больше. Я молить готов!.."[46]

Странная мольба, как и совершенно "библейский" исход в финале "Писем мертвого человека", уводит нашу мысль отнюдь не в область теологических изыскании. Неважно, атеист вы или верующий; священные писания различных религий столь глубоко укоренились в культуре, что к сравнениям, цитатам из них художники поневоле прибегают, когда хотят выразить явления и понятия экстраординарные, не укладывающиеся в рамки даже нашего воображения. И по отношению к ядерной войне все эти звучные слова — Апокалипсис, Армагеддон, Судный день — вполне естественны в устах не только верующих.

Но только вряд ли помогут и эти сравнения. И помощи оттуда, с небес, ждать тоже, очевидно, бессмысленно.

Понятен соблазн вернуться к мудрости, пережившей века, к чеканным и ясным заповедям типа "не убий" и "возлюби". Другие-то, созданные после, все девальвированы, несмотря на замах их сочинителей… Однако все непросто, когда дело касается нравственного выбора. Ведь и те, старые, "непорочные" моральные императивы тоже, как показывает исторический опыт, оказались слишком гибкими. С заповедью "не убий" на устах еще как убивали! Сомнительно, чтобы обращение к прошлому и сегодня остановило тех, кто привык зазубривать разного рода "заповеди" и "моральные кодексы", вместо того чтобы думать.