Юрий Софиев - Синий дым

• Название: Синий дым
• Автор: Юрий Софиев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 9965-18-113-9

«Синий дым» — наиболее полное собрание сочинений известного поэта Русского Зарубежья Юрия Софиева (1899–1975), который в 1955 году вернулся на родину и жил в Алма-Ате.

В книгу вошли стихи из прижизненного сборника «Годы и камни» (Париж, 1936) и посмертного — «Парус» (Алматы, 2003), а также включены стихотворения из рукописных тетрадей, записных книжек и дневников поэта. Заключают книгу мемуары «Разрозненные страницы» — об эмигрантских скитаниях, о встречах с выдающимися людьми того времени.

Примечание: автор электронной версии книги бесконечно признателен Надежде Михайловне Черновой — хранителю архивов Софиевых-Кнорринг, составителю и издателю их книг, и автору произведений об этих безусловно интереснейших поэтах русской эмиграции — за тот гигантский, многолетний труд на благо Русской Литературы и сохранение памяти о культуре Русского Зарубежья и за бесценную возможность ознакомиться с этими редкими изданиями.

Тираж 50 экз.

---

2. «Пепельной скалою Собор Парижской Богоматери…»

Пепельной скалою
Собор Парижской Богоматери.
Я — у портала.
Он — наверху.
«Ужо тебе!»
Давно мы спорим.
Крылатый,
Каменный,
Уверенно-спокойный,
Высунув язык
И щёки подперев,
Он смотрит вдаль —
К истокам и свершеньям.
Рушит полог неба,
Пылает над Парижем.
Бормочет сонно Сена,
Барки у причалов обтекая.
У каменного корабля Собора
История стремительно течёт.

3. «История! Податливый судья…»

История!
Податливый судья.
— Деталь отбрасывая
Письменно и устно —
Расчётливо итоги подводя,
Готова оправдать любую гнусность.
Деталь!
Людская беззащитная беда
— Насилия, предательства и пытки —
Такие мелочи
Проходят без следа.
Чуть снисходительно:
— Эксцессы и ошибки.
О, горечь нестерпимая противоречий —
Мятежный Каин,
Смертный демиург,
Дух творчества,
Сомнений
И
Исканий,
Вновь обнажи свой нож,
Чтоб порешить не Авеля,
А ветхого Адама.
Очисти путь грядущему.
Спаси планету.
А если всё сначала?
Гибельно и ложно.
Но где-то на предельной глубине
— Не разума, а сердца —
Невозможно!

4. «Комочек праха — трепетное сердце…»

Комочек праха — трепетное сердце,
— Символ человечьей жизни —
Из жалости,
Любви
Тепла
И доброты.
Всегда готово к подвигу
И жертве,
Всегда страдая,
Сострадая
И горя,
Живое человеческое сердце,
Как ты унижено
С великой мудростью твоею,
Казалось бы,
Столь верной и простой.

Давно мы спорим.
Он — смотрит на меня
Насмешливо,
С холодным превосходством
Разума,
Над детской беззащитностью
Сердца.
Расщеплен атом!
Космос покорён!
Впервые
Яблоко,
Подброшенное человеком,
На землю
Не упало.
Он — торжествует,
— Символ разума и смерти.
Он знает:
Жизнь возможна
Лишь при гибнущем светиле.
………………………………
Новая ярчайшая звезда —
Лишь взрыв распада —
Завершена
Смертью.
Он — презирает жизнь.
Он — смотрит на меня,
Наш гений века.
Освобожденный гордо от всего —
Поскольку «всё позволено»,
И всё оправдано
«Во имя»…

Он — гнёт природу,
Исправляет,
Подстёгивает —
На потребу.
Он — хлопочет
В Академиях наук
И в Анатомиях убийств
И разрушений,
………………….
Pro patria
Или
«Во имя гуманизма и всеобщего блага».
Двадцатый, небывалый, умный век!
Все страданья вынесем за скобки
И по заслугам воздадим ему?
Нет!

5. «Бараки. По проволоке — ток…»

Бараки.
По проволоке — ток.
На вышках
Пулемёты,
Фары,
Бдительность,
Собаки.
А люди?
Можно ли назвать
Людьми…
— В затылок!
Под топор!
А петлю!
На мыло!

Было!

И для того, кто чист и человечен,
Немыслимо, невыносимо
Забыть
Майданек,
Аушвиц,
Колыму
И Хиросиму.

Бей,
Бей в набат,
Простое человеческое сердце!
Буди людей,
Зови людей
К восстанию
На всей планете,
От края и до края!
Пусть будет без границ и вышек
Общий человечий дом!
Ведь если мы тебя не свалим,
Дьявол, с пьедестала,
И властно не загоним В стойло,
То,
Рано или поздно,
Дьявол-Мыслитель,
Ты нам подпишешь
Смертный приговор,
Копытом или когтем
Кнопку нажимая…

ДНЕВНИК ЛЮБВИ (1927)[35]

1. «Дождик — пускай он молчит…»

Дождик — пускай он молчит.
Не хочу ни домой, ни спать.
Безмерным волненьем всклокочено
Сердце моё опять.
Что же я буду делать,
Подобный летящей тени?
Ставлю мою несмелую,
Нежность тихую на колени.
Я боюсь взбаламутить муть,
А твой голос опасен, как сталь,
Когда ты читаешь про жуть,
Про звёзды, любовь и печаль.
В глубинах моих безотрадность
И сам я — на пустыре шест.
А ты прости мою жадность,
Бесстыдную жадность
К твоей душе.

1926.

2. «Учёный муж на кафедре бубнил…»

Учёный муж на кафедре бубнил,
Довольно скучно, о гражданском праве.
Ни рук мы не жалели, ни чернил,
И знаков препинания не ставя,
Записывали лекцию в тетради.
Вдруг написала,
С правом не поладив:
«Несмелой синевой цветёт февраль.
Ты помнишь, завтра
Едем мы в Версаль!»

И в этот памятный парижский вечер
Я посмотрел тебе в глаза,
И тяжестью упала мне на плечи
Тень от ресниц твоих,
Густых и длинных.

Вслух
Этот трепет словом называть
Казалось мне совсем излишним.
Ты медленно взяла мою тетрадь
И написала в ней четверостишье:

«Отдать тебе все дни мои глухие
И каждый взгляд, и нежный звонкий стих,
И все воспоминанья о России,
И все воспоминанья о других».

3. «Мы миновали все каналы…»

Мы миновали все каналы,
Большой и Малый Трианон.
Над нами солнце трепетало
И озаряло небосклон.

Мы отходили, уходили
Под сводом сросшихся аллей,
Не слышали автомобилей,
Не видели толпы людей.

И там, в глуши, у статуй строгих,
Под взглядом их незрячих глаз,
Мы потеряли все дороги,
Забыли год, и день, и час.

Мы заблудились в старом парке —
В тени аллей,
В тени веков.
И только счастье стало ярким,
Когда рванулось из оков.

27. V. 1927.

4. «Дождь был холодный. В осенний вечер…»

Дождь был холодный.
В осенний вечер
Промокло пальто твоё,
Плащ мой промок.
Каждый заранее таил эту встречу.
Помню, бистро,
Где согрел нас грог.
Было мне радостно и тревожно,
И всё же — не грусть, а почти печаль.
Таким неверным и невозможным
В тумане дождя Казался Версаль.
А на пустынных бульварах горели
Зеленоватые фонари.
Скользкие блики на мокрой панели.
Только не помню —
Мы говорили?

5. «Лежать, уставясь в лампу тупо…»

Лежать, уставясь в лампу тупо,
Оглядываясь на часы.
А в голове, как пестик в ступе,
Как жало жалящей осы — «Уснуть!»
Назойливо и неотступно.

И злобствовать:
Тупые свёрла,
Сверлите воспалённый мозг!
И разъедать больное горло
Колючим ядом папирос.

Medon.

6. «В мансарде тихого парижского предместья…»

В мансарде тихого парижского предместья,
Засоренной рисунками друзей,
Где с музою застенчивою вместе
Одолевала тяжесть многих дней,
Где сомовский всегдашний Блок,
Лицейский Пушкин и Ахматова,
Где забиралась в уголок
Поплакать нежная Эрато.

Вот в этой комнате —
Всё по-иному!
Всё, давным-давно
И хорошо знакомо,
Приобрело нежданно новый смысл.

Мне отведённое я дерзостно превысил!
Под страшной тяжестью
Сутулю хмуро плечи.
Взошло над днями трудными моими,
Преображая жизнь,
Вселенную и вечность,
Твоё суровое
Неласковое имя.

Medon, 1927.

7. «Пересчитаешь ступени…»