Ярослав Гашек - Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая

• Название: Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая
• Автор: Ярослав Гашек
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1930

Первая редакция (1929 г.) перевода П. Г. Богатырева.

Сохранена орфография первоисточника за исключением явных опечаток.

---

Предстояло еще одно дело. Одновременно с вольноопределяющимся Мареком был переведен из арестантского дивизионного суда на гауптвахту самозванец взводный Тевелес, который недавно появился в полку, куда был послан из загребской больницы. Он имел большую серебряную медаль, нашивки вольноопределяющегося и три звездочки. По его показаниям он участвовал в геройских подвигах 6-й маршевой роты в Сербии, и от всей роты остался он один. Следствием было установлено, что с 6-ю маршевою ротой в начало войны действительно отправился какой-то Тевелес, который, однако, не имел прав вольноопределяющегося. Потребована была справка от бригады, к которой после бегства из Белграда 2 декабря 1914 года была прикомандирована 6-я маршевая рота и было установлено, что в списке представленных к награде и отличенных серебряными медалями никакого Тевелеса не встречается. Был ли, однако, рядовой Тевелес в белградский поход повышен на взводного — выяснить не удалось, ввиду того что вся 6-я маршевая рота вместе со всеми своими офицерами после битвы у церкви св. Саввы в Белграде пропала без вести. В дивизионном суде Тевелес защищался тем, что действительно ему была обещана большая серебряная медаль и что поэтому он купил ее у одного босняка. Что касается галуна вольноопределяющегося, то его он нашел в пьяном виде и дальше носил, так как был постоянно пьян, ибо организм его ослабел от дизентерии.

Открыв собрание, прежде чем приступить к обсуждению этих двух вопросов, полковник Шредер указал, что перед отъездом, который уже не за горами, следует почаще встречаться. Из бригады было сообщено, что там ждут приказов от дивизии. Команда должна быть в боевой готовности, и ротные командиры должны бдительно следить за тем, чтобы все были на месте. Затем он еще раз повторил все то, о чем разводил рацеи вчера. Дал опять обзор военных событий и указал, что ничто не в состоянии сломить боевой дух армии и что солдаты рвутся в бой.

На столе перед ним была прикреплена карта театра военных действий о флажками на булавках, но флажки были перепутаны и фронты продвинуты. Вытащенные булавки с флажками валялись под столом.

Весь театр военных действий ночью разворотил до неузнаваемости кот, которого держали в полковой канцелярии писаря. Ночью кот, после того как нагадил на австро-венгерский фронт, хотел кучку зарыть, повалил флажки и размазал кал по всем позициям, оросил фронты и передовые позиции и запакостил все армейские корпуса.

Полковник Шредер был страшно близорук.

Офицеры маршевого батальона с интересом следили за тем, как палец полковника Шредера близится к кучкам.

— Путь на Буг, господа, лежит через Сокал, — изрек полковник с видом прорицателя и продвинул, не глядя, указательный палец к Карпатам, при этом влез в одну из тех кучек, с помощью которых кот старался сделать карту театра военных действий рельефной.

— Wahrscheinlich, Katzendreck, Herr Oberst[106], — сказал за всех очень вежливо капитан Сагнер.

Полковник Шредер ринулся в соседнюю канцелярию, откуда послышались громовые проклятия и ужасные угрозы, что он заставит всю канцелярию вылизать языком оставленные котом следы.

Допрос был короток. Выяснилось, что кота две недели тому назад притащил в канцелярию младший писарь Цвибельфиш. По выяснении дела Цвибельфиш собрал все свои монатки, и старший писарь отвел его на гауптвахту и посадил впредь до дальнейших распоряжений господина полковника.

Этим, собственно, совещание закончилось.

Вернувшись к офицерам, весь красный от злобы, полковник Шредер забыл, что следовало еще потолковать о судьбе вольноопределяющегося Марека и взводного Тевелеса.

Он лаконично заявил:

— Прошу господ офицеров быть готовыми и ждать моих приказаний и инструкций.

И так и остались под стражей на гауптвахте вольноопределяющийся и Тевелес, и, когда позднее к ним присоединился Цвибельфиш, они могли составить «марьяж», а после марьяжа приставали к своим караульным с требованием, чтобы те повылавливали всех блох из матрацев.

Потом к ним сунули ефрейтора Переутку из 13-й маршевой роты, который, когда вчера распространился по лагерю слух, что отправляются на позиции, исчез и утром был найден патрулем в Бруке «У Белой розы». Он оправдывался тем, что хотел перед отъездом посмотреть знаменитый стекольный завод графа Гарраха у Брука, на обратном пути он заблудился и только утром, совершенно изнеможденный, добрел к «Белой розе». (Между тем он спал с Розочкой из «Белой розы».)

☆

Ситуация осталась попрежнему невыясненной. Будет полк отправлен или нет? Швейк по телефону выслушал в канцелярии 11-й маршевой роты самые разнообразные мнения: пессимистические и оптимистические. 12-я маршевая рота телефонировала, что будто бы кто-то из канцелярии слышал, что предварительно будут производиться упражнения в стрельбе по движущейся мишени и что только после этого полк тронется в путь. Этот оптимистический взгляд не разделяла 13-я маршевая рота, которая телефонировала, что только что из города вернулся капрал Гавлик, который слышал от одного железнодорожного служащего, что вагоны поданы уже на станцию.

Ванек со злобой вырвал из рук у Швейка трубку и закричал, что железнодорожники ни хрена не знают и что он сам только что пришел из полковой канцелярии.

Швейк самоотверженно оставался на своем посту у телефона и на вопросы: «Что нового?» — отвечал, что еще ничего определенного нет.

Так он ответил и на вопрос поручика Лукаша.

— Что у вас нового?

— Еще ничего определенного нет, господин обер-лейтенант, — стереотипно ответил Швейк.

— Осел! Повесьте трубку.

Потом пришло несколько телефонограмм, которые после долгих переспросов Швейк принял.

В первую очередь та, которая не могла быть продиктована ему еще ночью из-за того, что он не повесил трубку и спал. Телефонограмма эта касалась списка сделавших и не сделавших противотифозную прививку.

Затем Швейк принял запоздавшую телефонограмму о консервах. Вопрос этот был выяснен уже вчера.

Затем телефонограмма всем батальонам, ротам и частям полка:

«Копия телефонограммы бригады № 75692. Приказ № 172 по бригаде.

При отчетности о хозяйстве полевых кухонь следует при наименовании потребных продуктов придерживаться нижеследующего порядка: 1 — мясо, 2 — консервы, 3 — свежие овощи, 4 — сушеные овощи, 5 — рис, 6 — манная крупа, 8 — картофель, вместо прежнего порядка: 4 — сушенью овощи, 6 — сырые овощи».

Когда Швейк прочел все это полковому писарю, Ванек торжественно заявил, что подобные телефонограммы кидают в капанир.

Это придумал какой-то болван из штаба армии, а потом это расходится по всем дивизиям, бригадам и полкам.

Швейк принял еще телефонограмму, которая была так быстро продиктована, что Швейк успел записать на блоке что-то вроде шифра:

«Вследствие точнее разрешается или же самостоятельно напротив во всех случаях подлежит возмещению».

— Все это лишнее, — сказал Ванек, после того как Швейк страшно был удивлен тем, что он написал и трижды вслух прочел все это. — Одна ерунда, хотя, — чорт их знает! — может быть, это шифрованная телефонограмма. У нас нет в роте шифровального отделения. Это также можно выбросить.

— Я то же самое думаю, — сказал Швейк, — если бы я объявил господину обер-лейтенанту, что он точнее разрешается или же самостоятельно во всех случаях подлежит возмещению, то он обиделся бы на это.

— Некоторые бывают, скажу я вам, такие щепетильные, что прямо ужас! — продолжал Швейк, поглощенный своими воспоминаниями. — Ехал я однажды на трамвае с Высочан в Прагу, а в Либне подсел к нам некто пан Новотный. Как только я его узнал, я пошел к нему на площадку и стал с ним заговаривать, что мы земляки, оба из Дражова. Он на меня разорался, чтобы я к нему не приставал, что не знаком со мной и не знает меня. Я стал ему объяснять, чтобы он припомнил, что я еще маленьким мальчиком ходил к нему с матерью, которую звали Антония, отца же звали Прокоп, и был он прикащиком. Он и после этого не хотел признаться, что мы знакомы. Так я ему привел в доказательство еще более интимные подробности, что в Дражове было два Новотных — Тонда и Иосиф, и он как раз тот Иосиф, о котором мне писали, что он застрелил свою жену за то, что она упрекала его за пьянство. Но тут он размахнулся, а я увернулся, и он разбил стекло на передней площадке, большое, перед вагоновожатым. Ну, нас высадили и отвели, а в комиссариате выяснилось, что он потому так щепетилен, что звали его вовсе не Иосиф Новотный, а Эдуард Дубрава, и был он из Монтгомери в Америке, а сюда приехал навестить родственников[107].

Телефон прервал его рассказ, и какой-то хриплый голос из пулеметной команды опять спросил — поедут ли? Об этом будто бы с утра идет совещание у господина полковника.

В дверях показался бледный, как полотно, зауряд-прапорщнк Биглер, самый глупый в роте, старавшийся в учебной команде вольноопределяющихся отличиться своими познаниями. Он кивнул Ванеку, чтобы тот вышел за ним на лестницу. Там они имели продолжительный разговор.