Ярослав Гашек - Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая

• Название: Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны. Часть вторая
• Автор: Ярослав Гашек
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1930

Первая редакция (1929 г.) перевода П. Г. Богатырева.

Сохранена орфография первоисточника за исключением явных опечаток.

---

Дверь отворилась, и появился профос, принесший четвертушку солдатского хлеба на обоих и свежей воды.

Даже не приподнявшись с соломенного тюфяка, вольноопределяющийся приветствовал профоса следующими словами:

— Как возвышенно, как великодушно с твоей стороны посетить заточенных, о святая Анежка[33] 91-го полка! Добро пожаловать, добродетельный ангел, чье сердце исполнено состраданием! Ты отягощен корзинами яств и напитков, чтобы утешить нас в пашем несчастья. Никогда не забудем мы проявленного тобою великодушия. Ты — луч солнца, упавший к нам в темницу!

— Завтра вам полковник покажет шутки, — заворчал профос.

— Ишь как ощетинился, хомяк, — ответил вольноопределяющийся. — Скажи-ка лучше, как бы ты поступил, если бы тебе нужно было арестовать десять вольноперов? Да не делай такого глупого лица, ты, ключник марианских казарм! Ты бы арестовал двадцать, а потом бы десять из них выпустил, суслик ты этакий! Если бы я был военным министром, я бы тебе показал, что значит военная служба! Известно ли тебе, что угол падения равен углу отражения? Об одном тебя только прошу: дай мне точку опоры, и я переверну весь мир вместе с тобою, гусиная начинка!

Профос вытаращил глаза, потом махнул рукой и вышел, хлопнув дверью.

— Общество взаимопомощи по удалению профосов, — сказал вольноопределяющийся, — справедливо деля хлеб на две половины. — Согласно параграфу шестнадцатому дисциплинарного устава арестованные до вынесения приговора должны довольствоваться солдатским пайком, но здесь, как видно, владычествует закон прерий: кто первый у арестантов паек перехватит.

Оба сидели на нарах и грызли солдатский хлеб.

— На профосе лучше всего видно, как ожесточает людей военная служба, — возобновил свои рассуждения вольноопределяющийся. — Несомненно профос был до поступления на военную службу молодым человеком с идеалами. Это был светловолосый херувим, нежный и чувствительный ко всему, защитник угнетенных, за которых он заступался во время драки из-за девочки где-нибудь в родном краю во время престольного праздника. Все его без сомнения любили и уважали, но теперь… боже мой! — с каким удовольствием, я съездил бы его по роже, отбил бы ему, как вобле, голову об нары и выкинул бы его вслед за головой в сортирную яму! И это, брат, тоже доказательство ожесточения от нашего военного ремесла.

Он запел:

Она и чорта но боялась.
Но тут попался ей солдат…

— Дорогой друг, — продолжал он, — как посмотришь на нашу милую монархию, неизменно приходишь к тому заключению, что дела с ней обстоят точно так же, как с дядей Пушкина[34], то есть нам остается только, как написал Пушкин:

Вздыхать и думать про себя:
Когда же чорт возьмет тебя?

Послышалось щелканье ключа в замке, и профос зажег керосиновую лампу в коридоре.

— Луч света в темном царстве! — крикнул вольноопределяющийся. — Проникновение просвещения в ряды войск! Спокойной ночи, пан профос! Кланяйтесь там всем офицерам, и желаю вам приятных сновидений. Пусть, например, вам приснится, что вы вернули мне пять крон, те самые, которые я вам дал на покупку папирос и которые вы пропили за мое здоровье. Спокойной ночи, чучело гороховое!

Вслед за этим послышалось ворчание профоса относительно завтрашней явки к полковнику.

— Опять одни, — сказал вольноопределяющийся. — На сон грядущий я посвящу несколько минут лекции о распространении зоологических познаний между унтерами и офицерами. Для того чтобы выколотить из живого военного сырья сознательное пушечное мясо, необходимо основательное знакомство с природоведением в частности по книге «Источники экономического благосостояния», вышедшей в издании Кочий[35], в которой на каждой странице встречаются слова вроде: скот, поросята, свиньи. За последнее время, однако, мы можем наблюдать, как в наших наиболее прогрессивных военных округах вводятся новые наименования для новобранцев. В одиннадцатой роте капрал Альтгоф употребляет слово «энгадинская коза». Ефрейтор Мюллер, немец с Кашперских гор, бывший учитель, называет новобранцев «чешскими вонючками», фельдфебель Зондернуммер — «бычачьими лягушками» и «йоркширскими боровами» и сулит каждому новобранцу сделать из него чучело, причем проявляет такие специальные знания, точно сам происходит из семьи чучельника. Начальство старается втемяшить в солдат любовь к отечеству своеобразными средствами, как то: диким ревом, пляской вокруг рекрута, воинственным рыком, напоминающим африканских дикарей, собирающихся содрать шкуру с ни в чем неповинной антилопы или готовящихся зажарить филе из какого-нибудь припасенного на обед миссионера. Немцев это, конечно, не касается. Когда фельдфебель заводит речь о «свинской банде», он поспешно прибавляет «чешской», чтобы немцы не обиделись и не приняли это на свой счет. При этом все унтера 11-й роты дико вращают глазами, словно собака, которая проглотила из жадности намоченную в прованском масле губку и подавилась. Слышал я однажды разговор ефрейтора Мюллера с капралом Альтгофом относительно плана обучения ополченцев. В этом разговоре преобладало слово «блямба». Сначала я подумал, что они между собою поругались и что распадается единство австрийской армии, но я основательно ошибся. Разговор шел всего лишь о солдатах. «Если, скажем, этакая чешская свинья, — авторитетно поучал капрал Альтгоф ефрейтора Мюллера, — даже после того как по команде «ложись!» раз тридцать вываляется в грязи, не может научиться стоять прямо и без шевелений, то дать ему раза два в рыло — толку мало. Съезди ему кулаком в брюхо, другой рукой нахлобучь ему фуражку на уши, скомандуй «кру-гом!», наподдай его, когда повернется, ногой по заднице и увидишь, как он после этого начнет вытягиваться во фронт. А прапорщик Дауерлинг только смеяться будет». А теперь, товарищ, я расскажу вам о прапорщике Дауерлинге, о котором среди рекрутов 11-й роты идут целые предания, словно о каком-нибудь мексиканском бандите. Дауерлинг пользуется репутацией людоеда, антропофага из австралийских племен, съедающих людей другого племени, когда, они попадутся к ним в руки. Весь блестящий жизненный путь Дауерлинга отмечен судьбою. Вскоре после рождения его уронила нянька, и по сию пору на голове прапорщика есть заметное углубление. После такого блестящего начала, окружающие стали очень сомневаться, что он без последствий и безболезненно перенесет сотрясение мозга и что из него после этого выйдет что-нибудь путное. Один лишь его отец полковник не терял надежды и, наоборот, утверждал, что такой пустяк ему в дальнейшем повредить не может, так как молодой Дауерлинг, когда подрастет, посвятит себя военному призванию. После суровой борьбы с четырьмя классами городского училища, которые он прошел экстерном (причем один из двух его репетиторов преждевременно поседел и рехнулся, а другой покушался броситься с башни св. Стефана в Вене), молодой Дауерлинг поступил в юнкерское училище. В юнкерских училищах никогда не обращалось внимания на степень образованности поступающих туда молодых людей, так как образованность не сочеталась с понятием об австрийских строевых офицерах. Идеалом военного образования было умение играть в солдатики. Образованность влияет облагораживающе, а этого на военной службе не требуется. Чем офицерство грубее, тем лучше.

Юнкер Дауерлинг далеко не преуспевал даже в тех предметах, которые каждый из юнкеров так или иначе усваивал. И в юнкерском училище он доказал, что в детстве его уронила нянька. Об этом несчастья ясно говорили его ответы на экзаменах, которые отличались такой непроходимой глупостью, что преподаватели не называли его иначе, как «наш идиотик». Его глупость настолько била в глаза, что смело можно было предсказать, что через пару десятилетий он попадет в Терезианскую[36] военную академию или в Военное министерство. После объявления войны всех молодых юнкеров произвели в прапорщики. В список новопроизведенных попал и Конрад Дауерлинг, который был назначен в 91-й полк.

Вольноопределяющийся перевел дух и продолжал.

— В издании Военного министерства вышла книга: «Выучка или воспитание?», из которой Дауерлинг вычитал, что на солдат нужно воздействовать террором, причем степени террора соответствует и степень дисциплинированности. Дауерлинг принял этот принцип за основу своей деятельности и достиг больших успехов. Солдаты, чтобы избежать его криков, целыми отделениями подавали рапорт о болезни, но это ни разу не увенчалось успехом. Кто подавал рапорт о болезни, попадал под усиленный арест. Кстати, известно ли вам, что такое усиленный арест? Целый день вас гоняют по плацу, а на ночь — в карцер. Таким образом, в роте Дауерлинга больные вывелись, Все больные из его роты сидели в карцере. Дауерлинг сохранял на учении непринужденный казарменный тон, начинающийся со слова «свинья» и кончающийся загадочным зоологическим термином «свинская собака». Впрочем, он был очень либерален и предоставлял солдатам свободу выбора. Например, он говорил: «Выбирай, верблюд: в рыло или три дня усиленного ареста?» Если солдат выбирал три дня усиленного ареста, Дауерлинг давал ему сверх того в рыло и прибавлял в виде объяснения: «Боишься, трус, за свою харю, а что будешь делать, когда заговорит тяжелая артиллерия?» Однажды, выбив глаз одному рекруту, он выразился так: «Подумаешь, что за важность? Ему все равно подыхать:. То же самое говорил и фельдмаршал Конрад фон Гетцендорф: «Солдатам все равно подыхать».