Виктор Фрадкин - Дело Кольцова

• Название: Дело Кольцова
• Автор: Виктор Фрадкин
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-264-00681-4

Документальное повествование о последних четырнадцати месяцах жизни расстрелянного по приговору «тройки» писателя — публициста, «журналиста номер один» той поры, организатора журнала «Огонек», автора книги «Испанский дневник» М. Кольцова представляет уникальные материалы: «навечно засекреченное» дело № 21 620 — протоколы допросов М. Кольцова и его гражданской жены; переписку с А. Луначарским, М. Горьким. И. Эренбургом, А. Фадеевым; воспоминания Э. Хемингуэя, брата писателя — публициста художника Б. Ефимова и многих других известных людей. Публикуемые впервые документы воссоздают страшную картину эпохи Большого Террора.

---

Ни малейшего неудовольствия по адресу Эренбурга Сталин не проявил. Видимо, Хозяина вполне устраивало, а возможно, и было запланировано «особое мнение» Эренбурга по отношению к руководству делегации.

Очевидно, оно было нужно Хозяину, как доказательство и свидетельство плюрализма во взглядах и мнениях, существующих в советском обществе.

ЭПИЗОД С АНДРЕ ЖИДОМ

Еще одна «претензия» следствия к Михаилу Кольцову — визит в Советский Союз французского писателя Андре Жида, точнее, не сам визит, а книга, написанная Жидом, в которой он делится своими впечатлениями об увиденном им в СССР. Как уже отмечалось, Сталин был весьма заинтересован в визитах известных деятелей культуры в страну для популяризации советского строя за границей. Андре Жид был именно таким человеком: известный писатель, имевший авторитет и популярность во Франции, — короче говоря, «инженер человеческих душ», каковым его, как и Ромена Роллана, назвал Горький в своем выступлении на 1-м Съезде писателей, повторяя выражение Вождя. Очевидно, что кандидатура Андре Жида, как персоны грата для поездки в СССР, была утверждена весьма высокой инстанцией. К агитации за поездку Жида в СССР подключили Эренбурга.

Было, надо сказать, одно обстоятельство, дискредитировавшее писателя в глазах Сталина, — это сексуальная ориентация Жида. Эренбург, имевший с Жидом несколько встреч, во время которых он уговаривал писателя поехать в СССР, писал: «Незадолго до своей поездки в Советский Союз он (Жид) пригласил меня к себе: „Меня, наверно, примет Сталин. Я решил поставить перед ним вопрос об отношении к моим единомышленникам…“ Хотя я знал особенности Жида, я не сразу понял, о чем он собирается говорить Сталину. Он объяснил: „Я хочу поставить вопрос о правовом положении педерастов…“». Надо думать, что об этом разговоре Эренбург сообщил в Москву, и, вполне возможно, что о нем доложили Сталину, когда тот потребовал характеристику Жида. И скорее всего, именно по этой причине Сталин Жида не принял, хотя надо сказать, что Вождь, как правило, встречался со всеми наиболее авторитетными писателями Запада, посещавшими СССР.

Эренбург дает Жиду следующую характеристику: «А основной его чертой было величайшее легкомыслие. Одни восторгались его смелостью; другие, напротив, упрекали его в чрезмерной осторожности; а мотылек летит на огонь не потому, что он смел, и улетает от человека не потому, что осторожен, он не герой и не шкурник, он только мотылек». В одном Эренбург прав: чем, как не легкомыслием объяснить тот факт, что в самом начале тридцатых годов совершенно неожиданно Жид объявил себя сторонником коммунизма и СССР, не зная истинного положения вещей в «стране победившего социализма». Но, как показало дальнейшее, в общей оценке личности Андре Жида Эренбург явно ошибся.

Визит Жида в СССР начался 17 июня 1936 года. Одной из целей его поездки была встреча с Горьким, но эта встреча не состоялась — 18 июня Горький скончался. Смерть «Буревестника» покрыта тайной, и до сих пор нет полной ясности: то ли он умер из-за болезни, то ли был убит по приказу Сталина. Но даже если бы Жид приехал в Советский Союз на несколько дней раньше, он все равно не смог бы увидеться с больным Горьким — к тому никого не пускали. Французского писателя Луи Арагона, приехавшего из Парижа по приглашению Алексея Максимовича вместе с женой, известной писательницей Эльзой Триоле, и бывшего вместе с ними Михаила Кольцова не впустили даже в приусадебный парк. Они долго просидели перед воротами в автомобиле и видели, как оттуда выехала машина, увозившая докторов — это было утро смерти Горького. Вот, что пишет об этом сам Арагон:

«…18 июня, перед усадьбой… Автомобиль. Водитель спорит со стражей, цепь на воротах опускается. Это доктор. Может быть, после его визита мы будем иметь право? Михаил ходит к страже и обратно к нам. Еще проходит час. Снова выезжает автомобиль. Михаилу удается приблизиться к нему. Доктор его знает, они переговариваются… Горький умер. Нам ничего не оставалось, как уехать. У Михаила были слезы на глазах. И он все время говорил, что Старик очень хотел нас видеть перед тем, как умереть… Тогда еще никто не знал, не думал, что эта смерть после долгой болезни была убийством…

Я не хотел идти на похороны, ужас как было жарко, длинный путь на кладбище, пешком, усталость… Михаил пришел в гостиницу, умолял, настаивал… „Горький так хотел вас увидеть!“ Обещал, что мы будем шагать сейчас же вслед за правительством… „Горький так бы этого хотел“… Наконец мы уступили…»

Вечером 20 июня состоялись торжественные похороны Горького и траурный митинг. Андре Жид вместе с сопровождавшим его Михаилом Кольцовым находились на одной из трибун Красной площади. Неожиданно к Кольцову подошел сотрудник НКВД и попросил его подняться на мавзолей. Оказалось, что с ним хочет говорить сам Сталин. Кольцов пересказал эту беседу своему брату:

— Товарищ Кольцов, а что, этот самый Андре Жид пользуется там, на Западе, большим авторитетом?

— Да, товарищ Сталин, пользуется большим авторитетом.

Сталин скептически посмотрел на Кольцова и произнес:

— Ну, дай боже. Дай боже.

На этом беседа была окончена.

Михаил Кольцов, как председатель иностранной комиссии Союза писателей, принимал и сопровождал Жида во время его пребывания в Москве. Как всегда, устраивались встречи с писателями, представителями творческой интеллигенции, рабочими, детьми. В общем, всевозможные показушные мероприятия, банкеты. И естественно, старались скрыть все негативное и по возможности избежать встреч и бесед с людьми, с точки зрения власти, ненадежными. Сам Андре Жид вспоминал:

«…На другой день после нашего прибытия в Москву ко мне явился с визитом Бухарин. Он был еще очень популярен. Однако незаметно надвигалась уже опала, и Пьер Эрбар, пытавшийся опубликовать в своем журнале его замечательную статью, столкнулся с сильным сопротивлением. Все это надо было знать, но я узнал только позже. Бухарин пришел один, но не успел он переступить порог роскошного номера, предоставленного мне в „Метрополе“, как вслед за ним проник человек, назвавшийся журналистом, и, вмешиваясь в нашу беседу с Бухариным, сделал ее попросту невозможной. Бухарин почти тотчас поднялся, я проводил его в прихожую, и там он сказал, что надеется снова со мной увидеться.

Спустя три дня я встретился с ним на похоронах Горького — или даже, точнее, за день до похорон, когда живая очередь двигалась мимо украшенного цветами монументального катафалка, на котором покоился гроб с телом Горького. В соседнем, гораздо меньшем по размерам зале собрались различные „ответственные лица“, включая Димитрова, с которым я еще не был знаком и которого я подошел поприветствовать. Рядом с ним был Бухарин. Когда я отошел от Димитрова, он взял меня под руку и, наклонясь ко мне, спросил:

— Могу я к вам через час зайти в „Метрополь“?

Пьер Эрбар, сопровождавший меня и все слышавший, понизив голос, сказал мне так:

— Готов держать пари, что ему это не удастся.

И в самом деле, Кольцов, видевший, как Бухарин подходил ко мне, тотчас отвел его в сторону. Я не знаю, что он мог ему сказать, но, пока я был в Москве, я Бухарина больше не видел.

Без этой реплики я бы ничего не понял. Я подумал бы о забывчивости, необязательности, подумал бы, что Бухарину в конце концов не столь важно было меня увидеть, но я никогда не подумал бы, что он не мог.

Обед, назначенный на 8 часов, начался в половине девятого. В 9. 15 еще не покончили с закусками. (Мы — Эрбар, Даби, Кольцов и я — купались в парке культуры, сильно проголодались.) Съел несколько пирожков. Открываю встречу в доме отдыха. В 9. 30 приносят овощной суп с большими кусками курицы, объявляют запеченные в тесте креветки, к ним добавляются запеченные грибы, затем рыба, различное жаркое и овощи. Я ухожу, чтобы собрать чемодан, успеть написать несколько строк в „Правду“ по поводу событий дня. Возвращаюсь как раз вовремя — чтобы заглотать большую порцию мороженого. Я не только испытываю отвращение к этому обжорству, я его осуждаю. (Нужно объясниться с Кольцовым.) Оно не только абсурдно, оно аморально, антисоциально.

…Обычно любезный, Кольцов кажется особенно откровенным. Я хорошо знаю, что он не скажет ничего лишнего, но он говорит со мной таким образом, чтобы я мог почувствовать себя польщенным его доверием. Демонстрируя доверительность, он начинает:

— Вы не представляете, с какими новыми и необычными проблемами нам приходится сталкиваться на каждом шагу и которые мы вынуждены решать. Представьте себе, наши лучшие рабочие-стахановцы в массовом порядке бегут с заводов.

— И как вы это объясняете?

— Ну, это просто. Они получают такую громадную зарплату, что не могут ее потратить, даже если бы захотели, на нее пока еще мало что можно купить. Вот в этом и заключена для нас большая проблема. Дело в том, что люди откладывают деньги, и, когда у них накопится несколько тысяч рублей, они компаниями отправляются роскошно отдыхать на нашу Ривьеру. И мы не можем их удержать. Поскольку это лучшие рабочие, они знают, что их всегда примут обратно. Через месяц-другой — как только кончатся деньги — они возвращаются. Администрация вынуждена их принимать, потому что без них не обойтись.