Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий

• Название: Зодчий
• Автор: Мирмухсин Мирсаидов
• Издательство: Иэдательство литературы и искусства имени Гафура Гуляма
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1979

Роман Мирмухсина «Зодчий» обращен к историческому прошлому узбекского народа. Действие происходит в XV веке, в годы расцвета литературы, искусства, зодчества в Средней Азии. Автор вводит нас в общественно политическую атмосферу, царившую в те времена в Мавераннахре и Хорасане — территории, расположенной между крупнейшими в Средней Азии реками Амударьей и Сырдарьей.

В романе много конкретных исторических лиц. Книга посвящена судьбе народных мастеров, их таланту.

---

Уста Абид и уста Худайберган, которые удрученно молчали, явно повеселели после слов зодчего.

— Вот эти деньги поделите между собой, — продолжал зодчий, протягивая им свою долю. — Даю от всей души! Вам должны были заплатить золотыми монетами, но из-за меня и вам не заплатили как следует.

— Нет, зодчий, не надо, мы не возьмем, — сказал уста Абид.

— Возьмите, прошу вас, иначе я обижусь.

Гаввас, Зульфикар и Заврак тоже отдали свою долю уста Абиду и уста Худайбергану.

Чули-бобо вынес новую меховую шубу и набросил ее на плечи зодчего.

— Пусть это будет памятью обо мне, зодчий, — сказал старик. — Сейчас, конечно, в ней жарковато, но зато вы будете довольны в холодные дни. От прострела спасает.

— Благодарю вас, — растроганно произнес зодчий.

В свою очередь сыновья Чули-бобо принесли каракулевые шапки и недели их на головы учеников, а также уста Абида, уста Худайбергана, затем Харунбека, Хасанбека и Хусанбека, Абуталиба и Абуали; Махсуме-бека и Бадие подарили безрукавки из красного бархата на лисьем меху.

Харунбек и ученики до вечера готовили и грузили арбы. И по вечернему холодку, сердечно простившись с чабанами и мастерами из Касана, они отправились в путь. Чули-бобо и табиб проводили зодчего до самого кишлака Ходжа Муборак. Тут они тепло простились, и у всех на глаза навернулись слезы.

Ночью того же дня маленький караван прибыл в Каравулбазар, и путники устроились на ночлег в караван-сарае.

А на следующее утро, сгорая от нетерпения, они покатили в Бухару.

Глава XXXV Отравленный кинжал

«Хорошо, когда владыки умирают, — часто говаривал зодчий. — От этого, по-моему, народ только выигрывает. Вот Шахрух, слишком долго засиделся он на троне — никому не стало лучше. Ничего он не сделал для государства, созданного его отцом, а лишь безжалостно карал талантливых прославленных людей, которые пришлись ему не по душе. Только и знает пировать да распутничать. Охотно выслушивает наговоры и сплетни, посылает в изгнание честных государственных деятелей, всячески унижает их».

Зодчий, с которым бек поступил просто подло, снова и снова вспоминал все, что произошло. Здесь он ничего и не ожидал за свой труд, ибо с самого начала решил сделать доброе дело для чабанов. Но каков бек? Ни слова благодарности, ни разу даже не приехал сказать «бог в помощь» — вот что угнетало зодчего и острой болью отдавалось в сердце. Как-никак, а человек не камень. Лишь потому, что зодчий считался изгнанником, бек не пожелал даже свидеться с ним. Не зря говорят в народе: «Кого наказывает аллах, того и святой толкает своим посохом». Он невольно подумал сейчас о тех, кто, как и он, скитался по свету. Вот хотя бы великий Фирдоуси. Вместо золота, обещанного ему Махмудом Газневи, ему доставили серебряные монеты. И когда верблюд, груженный этими монетами, входил в одни ворота, из других выносили гроб великого поэта. Мир всегда был таков. Откуда же ждать справедливости? Всегда оскорблялось и унижалось достоинство человека. Но того, что случилось в Герате, этого зодчий никогда не забудет. Да такое и нельзя забыть. Злобные и грязные сплетни о зодчем разгневали Султана Ибрагима, достигли ушей Шахруха. Слова зодчего о том, что «здания строятся для народа», Ахмад Чалаби постарался чуть ли не в тот же день передать царевичу. А как-то на пиру в доме устада Кавама зодчий, обратившись к другу, сказал: «Мусалло — творение устада Кавама — будет украшать Герат до скончания века. Будущие поколения низко поклонятся вам». И эти слова Ахмад Чалаби тоже передал царевичу, а тот — государю.

«Будущие поколения должны кланяться и благодарить не устада Кавама, а вас, ваше величество, — должно быть, нашептывал доносчик, — ибо Мусалло — это ваше творение. Так почему же нужно воздавать хвалу каким-то Кавамам и Бухари?»

Слова эти передали государю вечером, и у Шахруха, уже и без того раздраженного чем-то, болезненно забилась на виске жила. Он стиснул зубы, он разгневался на обоих зодчих, на всех зодчих мира. Особый же гнев вызывал в нем Наджмеддин Бухари.

— Я доверяю им, а эти негодяи уже и государя ни во что не ставят, — злобно проговорил он.

А позже, перед самым праздником хайит, всем именитым людям, по обычаю, были преподнесены подарки — златотканые халаты. Те, чьи имена были внесены в государев список, с поклоном подходили к визирю, надевали халаты либо получали золотые монеты, либо другие дары и весело возвращались на свои места. Пир длился до рассвета. На эти торжества были приглашены все знатные люди Герата, и лишь Наджмеддин не удостоился государевой милости. Зная, что все его друзья и ’товарищи по работе пируют во дворце, до утра пролежал зодчий без сна.

Дивились этому и Бадия с Масумой-бека. Им все казалось, что кто-то из вельмож либо ошибся, либо не выполнил государев приказ. Ведь даже такое ничтожество, как Ахмад Чалаби, и тот был приглашен во дворец! И почему Байсункур-мирза, видя, что зодчего нет на пиру, не прислал за ним своего человека? Нет, все это не так-то просто.

А в сердце зодчего ныла и ныла рана. То было прямое оскорбление, то был «отравленный государев кинжал», вонзенный прямо в сердце.

Целую неделю зодчий Бухари не выходил из дома, он понимал, что все это подстроили его недруги. Но держался он стойко, хотя и был глубоко оскорблен…

Начинало светать, когда зодчий, осмотрев в последний раз водоем, остановился и долгим взглядом окинул степь. Он вспоминал все эти уже давние теперь события и думал, что плохо, когда один и тот же государь долго задерживается на троне. Лучше, когда государи меняются чаще. «Все смертны в этом мире, нехорошо и грешно желать смерти ближнему, но все же лучше, когда умирают государи, а не бедняки», — заключил свои мысли зодчий.

Глава XXXVII Бухара

Много неожиданностей ждет путника в дальней дороге, это хорошо знал мастер Нусрат — отец Зульфикара, сам не раз совершавший дальние путешествия из Бухары в столицу. Однако ж в своём последнем послании сын сообщал, что они вместе с зодчим переезжают в Бухару и что прибудут очень скоро. И вот прошло уже полтора месяца, а от них никаких вестей. Уста Нусрат следил за всеми воротами города, в какие входили караваны; несколько караванов уже вошло в Бухару, а от сына и зодчего Наджмеддина все не было вестей. Уста Нусрата и его семью охватило беспокойство. Но вот как-то вечером по узким извилистым улицам Бухары прогромыхали три арбы.

Зодчий заявил, что поедет прямо в свою старую махаллю Эски Намазгох, что он хочет повидаться с родственниками, но Зульфикар повез их к своему дому. Харунбек одобрил его действия: «Ведь вы покинули своп дом больше двадцати лет назад. Кто встретит вас сейчас там с распростертыми объятиями? Лучше уж остановимся у господина Зульфикара Шаши. Ведь ученик — это все равно что родной сын». И зодчий согласился с его доводами. С Масумой-бека они уже не раз говорили о том, что их дочь, отвергшая красавца Худододбека, сына устада Кавама, пренебрегшая многими юношами, их непокорная и своевольная Бадия, явно благоволила к Зульфикару и ради него усмиряла непокорный и дерзкий свой нрав.

Зодчему нравилось и то, что Харунбек, человек прямолинейный и порядочный, тепло отзывался о Зульфи-каре.

Каждый из учеников зодчего обладал своими достоинствами, но Зульфикар был сдержаннее и немногословнее других, держал данное слово да и собою был хорош — стройный, сильный, статный.

Путники въехали в город через Каршинские ворота, и зодчий попросил на минуту остановиться. Он сошел с арбы и, опустившись на колени, прикоснулся пальцами к родной земле и потер их кончиками голову, затем, повернувшись в сторону Мекки, прочитал молитву. Одному из сторожей, стоявших у ворот, он протянул золотую монету, второму — серебряную. Удивленные такой щедростью, сторожа низко поклонились, решив, что в город приехал знатный вельможа, и стояли согнувшись, пока арбы не исчезли из виду. Как бы ни был сдержан человек, но, въехав в родной город, он не может остаться спокойным, сердце его сжимается от предчувствия, его охватывает волнение или тоска = сразу даже и не разобрать.

Арбы остановились на узкой улочке у ворот дома уста Нусрата.

Увидав сразу столько народу и растерявшись от неожиданности и радости, отец Зульфикара бросился обнимать всех подряд, а затем отошел в сторону и глядел, как мать, жена его, Малохатбану, рыдая, прижимает к груди сына. Затем, оторвавшись от сына, она шепнула мужу: «Пригласите дорогих гостей в дом»— и, бросившись первая во двор, быстро положила в совок гармалу[42], поднесла огонек и стала окуривать входивших во двор против дурного глаза и прочих бед. Всех она обошла со своим совком, начиная с зодчего, и только тогда, чуть успокоившись, приказала младшим детям подать тазы и кувшины и принести непочатые бруски ароматного мыла. Харунбеку и ученикам, разгружавшим арбы, поднесли в глиняных чашках кислое молоко, в которое наскоро накрошили луку, — так обычно встречают людей, проделавших долгий путь.