Томас Пинчон - Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять»

• Название: Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять»
• Автор: Томас Пинчон
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-89091-111-2

Томас Пинчон (р. 1937) — один из наиболее интересных, значительных и цитируемых представителей постмодернистской литературы США на русском языке не публиковался (за исключением одного рассказа). «Выкрикивается лот 49» (1966) — интеллектуальный роман тайн удачно дополняется ранними рассказами писателя, позволяющими проследить зарождение уникального стиля одного из основателей жанра «черного юмора».

---

Экипажи прибыли к отелю «Шепард» одновременно. Все вышли и направились в здание — кроме Порпентайна.

— Зарегистрируй меня, — крикнул он Гудфеллоу, — мне нужно кое с кем встретиться.

«Кое-кто» оказался швейцаром отеля «Виктория», в четырех кварталах к юго-западу. Пока Порпентайн сидел на кухне и спорил об особенностях дичи с развеселым поваром, с которым познакомился в Каннах, швейцар пересекал улицу, чтобы с черного хода попасть в британское консульство. Через пятнадцать минут он вышел обратно и вернулся в отель. Вскорости на кухню поступил заказ: обед. В слове creme была ошибка, и оно читалось как «chem.»; «Lyonnaise» написали без е на конце[112]. Оба слова были подчеркнуты. Порпентайн кивнул, поблагодарил всех и вышел. Он поймал извозчика, проехал по улице Шариа эль-Магхраби, пересек роскошный парк, в который она упиралась, и вскоре оказался перед зданием «Лионского Кредита». Рядом была маленькая аптека. Он зашел туда и спросил, готова ли настойка опия, рецепт которой он принес вчера. Ему протянули конверт; оказавшись вновь в экипаже, он его вскрыл. Им с Гудфеллоу прибавили по пятьдесят фунтов: хорошая новость. Значит, они оба смогут жить в «Шепарде».

В отеле они принялись расшифровывать инструкции. В министерстве не подозревали о готовящемся покушении. Не удивительно. Откуда им это знать, когда их волнует только один неотложный вопрос: кто будет контролировать долину Нила? Порпентайн задумался о том, что произошло в мире дипломатии. Он знал людей, работавших под началом у Палмерстона, скромного и веселого старичка, для которого работа была забавной игрой в пятнашки, когда изо дня в день ты ловишь или пятнаешь, или тебя пятнает холодная рука Призрака.

— Выходит, мы сами себе хозяева, — заметил Гудфеллоу.

— Ага, — согласился Порпентайн. — Предположим, мы работаем по принципу: чтобы поймать вора, стань на его место. Сами придумаем, как разобраться с Кромером. Предусмотрим все возможности, разумеется. И тогда пусть им даже представится шанс, мы все равно успеем их опередить.

— Выследим генерального консула, как выслеживают дичь, — оживился Гудфеллоу, — Почему мы не сделали этого, когда…

— Не важно, — отрезал Порпентайн.

В ту ночь Порпентайн нанял экипаж и до глубокой ночи кружил по городу. Кодированная инструкция предписывала лишь ждать удобного случая: Гудфеллоу воспользовался этим и поехал с Викторией на представление итальянского театра под открытым небом в саду Эзбекия. Ночью Порпентайн побывал в квартале Розетти у одной девицы, любовницы мелкого клерка из британского консульства; у торговца украшениями в квартале Муски, который финансировал махдистов, а теперь, когда движение потерпело крах, старался тщательно скрыть свои симпатии; у эстетствующего дальнего родственника слуги мистера Рафаэля Борга, британского консула, — юнец из-за неприятностей с наркотиками бежал из Англии в страну, не выдававшую преступников; и у сутенера по имени Варкумян, который утверждал, что знает каждого каирского убийцу. В три утра, пообщавшись с этой приятной компанией, Порпентайн вернулся в свой номер. Но возле двери он остановился, так как услышал в комнате шум. Оставалось только одно: в конце коридора находилось окно, снаружи был карниз. Порпентайн поморщился. Но ведь всем известно, что шпионы только и делают, что карабкаются по карнизам над улицами экзотических городов. Чувствуя себя последним дураком, Порпентайн вылез на карниз. Взглянул вниз: падать пришлось бы футов пятнадцать в жиденькие кусты. Он зевнул и бодро, хотя и неуклюже, стал продвигаться к углу здания. Там карниз сужался. Добравшись до угла, он перенес ногу на другую сторону и секунду стоял, словно разделенный пополам от бровей до живота, но вдруг потерял равновесие и сверзился вниз. Падая, выкрикнул непристойное английское ругательство; затем с треском рухнул в кустарник, перевернулся и остался лежать, шевеля пальцами. Выкурив полсигареты, он встал и увидел возле своего окна дерево, на которое легко можно было взобраться. Пыхтя и чертыхаясь, он полез наверх; взгромоздился на одну из ветвей, как на коня, и заглянул внутрь.

Гудфеллоу лежал на постели Порпентайна с девушкой — в свете уличных фонарей ее утомленное тело казалось белоснежным, и на фоне этой белизны глаза, рот и соски напоминали маленькие темные синячки. Она баюкала Гудфеллоу, окутав его белобрысую голову сетью или кружевом сплетенных пальцев, а он плакал, и слезы рисовали жилки на ее груди. «Прости, — повторял он, — Трансвааль, ранение. Мне сказали, ничего серьезного». Порпентайн не понимал, как это могло случиться, и стал перебирать варианты: а) Гудфеллоу проявил благородство, б) на самом деле он импотент, а длинный список побед, о которых ему рассказывалось, — чистое вранье, в) он попросту не хотел связываться с Викторией. В любом случае Порпентайн, как всегда, почувствовал себя лишним. Он в замешательстве повис, держась одной рукой за ветку, пока окурок не ожег ему пальцы, отчего Порпентайн негромко ругнулся и тут же забеспокоился: он осознал, что разозлил его не окурок. И не слабость Гудфеллоу. Он спрыгнул в кусты и остался лежать, размышляя о том, где проходит его черта: он гордился тем, что не преступил ее в течение двадцати лет службы. Но теперь ему показалось, что черта немного сдвинулась, и он впервые почувствовал себя уязвимым. Его, распростертого навзничь в кустах, захватила волна суеверного ужаса. Словно для него на несколько секунд наступил апокалипсис. Если такой причины, как эта, оказалось достаточно, чтобы почувствовать его наступление, значит, всеобщий апокалипсис начнется не иначе как в Фашоде. Но постепенно самообладание вернулось к Порпентайну — вместе с бодрящим сигаретным дымом; он наконец поднялся, поплелся к дверям отеля, слегка пошатываясь, и оказался перед своим номером. На этот раз он притворился, будто потерял ключи, стал робко стучаться, чтобы у девицы было время собрать шмотки и через запасной выход улизнуть к себе. Когда Гудфеллоу открывал, Порпентайн ощутил то же смущение, которое за эти годы ему не раз довелось испытать.

В театре давали «Манон Леско». Следующим утром, стоя под душем, Гудфеллоу пытался спеть «Donna non vidi mai»[113].

— Хватит, — сказал Порпентайн.

— Ты не хочешь услышать, как это должно исполняться? — взревел Гудфеллоу. — Сомневаюсь, что ты способен чисто спеть даже тра-ля-ля-ля.

Порпентайн не стал спорить. Он решил пойти на безобидный компромисс. «A dirle io t’amo, — бодро запел он, — a nuova vita l’aima mia si desta»[114]. Получилось кошмарно; можно было подумать, что когда-то он работал в мюзик-холле. Какой там де Грие! Де Грие, едва увидев ту молодую леди в окне дилижанса, идущего из Арраса, уже понял, что должно случиться. Этот шевалье не позволял себе ложных выпадов, он не разгадывал загадок, не вынужден был вести двойную игру. Порпентайн ему завидовал. Одеваясь, он насвистывал арию. Картина слабости, увиденная ночью, вновь предстала перед его глазами во всем цвете. Он подумал: если я преступлю черту, то назад пути уже не будет.

В два часа того дня генеральный консул показался на пороге консульства и сел в экипаж. Порпентайн наблюдал за ним из окна номера на четвертом этаже отеля «Виктория». Лорд Кромер был прекрасной мишенью, но этим не мог воспользоваться какой-нибудь специально нанятый противоположной стороной убийца, пока друзья Порпентайна были на страже. Археолог утащил Викторию и Милдред на экскурсию по базарам и гробницам халифов. Гудфеллоу тем временем сидел под окном в крытом экипаже. Он осторожно (как было видно Порпентайну) поехал за консулом, держась на безопасном расстоянии. Порпентайн вышел из отеля и пешком направился по Шариа эль-Магхраби. Дойдя до перекрестка, справа от себя он увидел церковь; громко звучал орган. Его потянуло зайти. Так и есть, сэр Аластэр упражняется. Лишенному слуха Порпентайну понадобилось минуть пять, чтобы понять, с каким остервенением сэр Аластэр переключал регистры и бил по педалям. В тесном пространстве готического здания музыка создавала запутанный узор в виде причудливых лепестков. Это была буйная, очень похожая на южную растительность. Мысли сэра Аластэра путались, пальцы не слушались — то ли он думал о том, что мало заботится о чистоте вообще и о чистоте своей дочери в частности, то ли была виновата музыкальная форма, то ли сам Бах — и Бах ли это был? Порпентайн не брался об этом судить, так как в музыке не разбирался и был немного туг на ухо. Но так и не смог уйти, пока музыка резко не прекратилась и в церкви не осталось одно лишь эхо. Лишь тогда он незаметно вышел обратно, на солнце, поправив свой шейный платок, словно в этом была вся разница между цельностью и разладом.

Вечером Гудфеллоу доложил, что лорд Кромер палец о палец не ударил ради своей безопасности. Порпентайн вновь заглянул к брату его слуги и узнал, что их совет дошел до лорда. Он недоуменно пожал плечами и назвал генерального консула простофилей; завтра наступало 25 сентября. Он вышел из отеля в одиннадцать и в коляске отправился в пивную в нескольких кварталах к северу от сада Эзбекия. Он сел за небольшой пустой столик у стены и стал слушать слезливую мелодию, которую исполняли на аккордеоне, — наверняка такую же старую, как Бах; он закрыл глаза, сигарета свесилась у него изо рта. Официантка принесла мюнхенское пиво.