Томас Пинчон - Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять»

• Название: Рассказы из авторского сборника «Выкрикивается лот сорок девять»
• Автор: Томас Пинчон
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-89091-111-2

Томас Пинчон (р. 1937) — один из наиболее интересных, значительных и цитируемых представителей постмодернистской литературы США на русском языке не публиковался (за исключением одного рассказа). «Выкрикивается лот 49» (1966) — интеллектуальный роман тайн удачно дополняется ранними рассказами писателя, позволяющими проследить зарождение уникального стиля одного из основателей жанра «черного юмора».

---

Гровер Снодд был чуть постарше Тима и считался гениальным ребенком, правда с некоторыми оговорками. Он был юным гением, не лишенным недостатков. Например, его изобретения не всегда работали. А в прошлом году он подрядился делать домашние задания всем подряд, по десять центов за каждую работу. Однако, как уже нередко бывало, попался на собственной неосторожности. Взрослые каким-то образом (по словам Гровера, с помощью «кривой», показывающей, насколько хорошо каждый может учиться) вычислили, что за успехами закоренелых двоечников и троечников стоит именно он. «Против закона средних чисел не попрешь,— сказал Гровер,— и против кривой не попрешь». Учителя начали всерьез обрабатывать его родителей, чтобы те перевели сына в другую школу. В любое место. Куда угодно. Может, Гровер и был докой во всех школьных предметах, разбирался во всем, от вулканической лавы до набегов индейцев, но ему, как заметил Тим, явно не хватало хитрости, чтобы скрывать, насколько он действительно умен. Всякий раз, когда ему предоставлялся случай, Гровер поддавался искушению показать свой ум. Решая кому-нибудь задачку на определение площади треугольного двора, Гровер не мог удержаться и приплетал малость тригонометрии — этого слова половина класса и выговорить толком не могла, или использовал интегралы — это слово иногда попадалось в комиксах про космические путешествия, но так и оставалось для них пустым звуком. Впрочем, Тим и другие относились к этой слабости Гровера вполне терпимо. Почему бы при случае не пустить пыль в глаза? Ему итак порой приходилось нелегко. Он не мог говорить со сверстниками о высшей математике и вообще о высших материях. Гровер как-то признался Тиму, что раньше обсуждал внешнюю политику со своим отцом, пока однажды они не поссорились из-за серьезных расхождений во взглядах на Берлин. «Я знаю, что им надо делать,— кричал Гровер (он всегда кричал — на стены или на какой-нибудь массивный предмет, оказавшийся поблизости, — чтобы показать, что злится не на вас, а на нечто, имеющее отношение к миру взрослых, скроенному ими по своим меркам, большому миру, в который его не допускали, злится на их косность и упертость, преодолеть которые он пока мог только внутри себя),— я точно знаю, что они должны делать». Однако когда Тим поинтересовался, что именно они должны делать, Гровер ответил: «Не важно. Мы поспорили из-за какого-то пустяка. Но теперь не разговариваем друг с другом, а это не пустяк. Теперь дома родители меня не трогают, а я не трогаю их». В этом году он бывал дома только в выходные и по средам. В остальные дни он ездил за двадцать миль в колледж, Беркширский мужской колледж, созданный по образцу Уильямс-колледжа[119], только поменьше. Там он посещал различные курсы и рассуждал о высших материях. Школа победила Гровера, избавилась от него, Учителям и так забот хватало, и к тому же им хотелось, чтобы все сами делали домашние задания. Очевидно, отец Гровера тоже не возражал против колледжа, особенно после их ссоры по поводу Берлина.

— Дело не в том, что он глупый или злой,— орал Гровер на керосиновую печку в их доме.— Не в этом дело. Всё гораздо хуже. Он разбирается в вещах, на которые мне наплевать. А я разбираюсь в том, чего ему никогда не понять.

— Тебе виднее,— сказал Тим.— Слушай, Гровер, а что такое «суггестивная терапия»?

— Что-то вроде лечения самовнушением,— ответил Гровер.— Тебе так собираются вывести бородавку?

— Да. — Тим рассказал о красной мази, которая светилась зеленым светом под лампой.

— Ультрафиолетовая флуоресценция,— сказал Гровер, явно смакуя слова,— никак не действует на бородавки. Доктор хотел ее заговорить, но теперь у него ничего не выйдет, я ему все карты спутал. — И он захохотал, катаясь по полу, словно его щекотали. — Бородавки исчезают когда захотят, вот и все. Они себе на уме.

Гровер веселился всякий раз, когда ему удавалось расстроить планы взрослых. Тиму и в голову не приходило выяснять почему. Самого Гровера не особенно заботили побудительные мотивы. «Они думают, что я умнее, чем есть на самом деле,— как-то признался он.— По-моему, им не дает покоя идея "гениальном ребенке", о том, каким он должен быть. Вроде тех, что показывают по телевизору. И они хотят, чтобы я был таким же». Тиму вспомнилось, что в тот день Гровер был особенно зол, потому что не сработало его новое изобретение — натриевая граната состояла из двух отделений — одно с натрием, другое с водой, — разделенных тонкой перегородкой. Предполагалось, что при разрыве перегородки натрий вступит в контакт с водой и оглушительно взорвется. Но то ли перегородка была слишком прочной, то еще по каким-то причинам — взрыва не получилось. Что еще хуже, Гровер накануне прочитал книжку Виктора Эплтона[120] «Том Свифт и его магическая камера». Он как бы случайно постоянно натыкался на книжки про Тома Свифта, хотя выработал целую теорию о том, что в этом был чей-то злой умысел, что не он натыкался на книжки, а ему их подбрасывали, и происходило это при непосредственном участии его родителей и/или учителей. Книжки про Тома Свифта были прямым вызовом Гроверу, словно он должен был соревноваться с героем этой серии, выдумывать еще более хитрые изобретения и зарабатывать на них еще больше денег, да к тому распоряжаться ими более благоразумно, чем Том Свифт.

— Ненавижу этого Тома Свифта! — выкрикнул Гровер.

— Тогда перестань читать эти книжки,— предложил Тим.

Но Гровер не мог; он пытался, но никак не мог от них отказаться. Казалось, книжки про Тома Свифта, словно аппетитные кусочки хлеба, выскакивают из невидимого, поставленного тайным недоброжелателем тостера, и Гровер их тут же проглатывает. Они были его пагубным пристрастием; ему всюду мерещились летающие военные корабли, электрические винтовки.

— Бред какой-то,— сказал он.— Этот парень — жалкий хвастун, говорит как идиот, к тому же он сноб и…– стукнув себя по голове, чтобы вспомнить слово,— и к тому же расист.

— Кто?

— Помнишь, у Тома Свифта есть цветной слуга по имени Искорени Сэмпсон? Или просто Кор. Том Свифт ужасно с ним обращается. Они что, хотят, чтобы я тоже стал таким, начитавшись этой ерунды?

— Кажется, я понял, — возбужденно произнес Тим, сразу сообразив что к чему,— Наверное, они хотят, чтобы ты также обращался с Карлом.

Тим имел в виду Карла Баррингтона, их чернокожего приятеля. Он с родителями недавно переехал в Минджборо из Питтсфилда. Баррингтоны поселились в Нортумберлендских Усадьбах, новом жилом районе, отделенном заброшенным карьером и несколькими ржаными полями от старой части Минджборо, где жили Гровер и Тим. Как и они с Этьеном Шердлу, Карл был любителем розыгрышей, причем не просто любил посмотреть и посмеяться, но любил сам придумывать и устраивать новые розыгрыши, поэтому они вчетвером и проводили почти все время вместе. Предположение, что Кор из книжки имеет какое-то отношение к Карлу, озадачило Гровера.

— Они что, не любят Карла? — спросил он.

— Нет, он здесь ни при чем. Им не нравятся его мама и папа.

— Что они такого сделали?

Тим изобразил на лице что-то вроде «и ты еще спрашиваешь», потом сказал:

— Питтсфилд — большой город. Мало ли чем они занимались в городе. Может, устраивали игру в числа.[121]

— Похоже, ты насмотрелся всякой чепухи по телевизору,— уличил его Гровер. Тим кивнул в ответ и засмеялся.

— А твоя мать знает, что ты гуляешь со мной и с Карлом и что мы устраиваем всякие безобразия? — спросил Гровер.

— Я ей ничего не говорил,— ответил Тим.— Она мне не запрещала.

— И не говори.

Тим ничего и не говорил. Они не то чтобы позволяли Гроверу командовать, просто все прекрасно понимали, что он хоть и ошибается иногда, но все же знает гораздо больше их, и поэтому его слушались. Если он говорит, что бородавка не сойдет, что она себе на уме, то никакие фиолетовые лампы и зеленая флуоресценция не помогут. Бородавка останется.

Тим посмотрел на бородавку, немного злясь на нее, как будто она действительно обладала собственным разумом. Будь он на несколько лет младше, он бы дал бородавке имя, но он уже понимал, что только маленькие дети дают имена предметам. Он продолжал сидеть в баке стиральной машины, который еще в прошлом году представлялся ему кабиной космического корабля, слушал шум дождя и думал о том, как будет стареть, стареть и станет совсем старым, но быстро отбросил эти размышления, пока они не привели его к мысли о смерти, и решил спросить Гровера, узнал ли тот что-нибудь о другом средстве — о жидком азоте. «Азот — это газ,— сказал Гровер, когда Тим спросил его об этом после визита к врачу.— Я не слышал о том, что он бывает жидким». И все. Но может быть, сегодня он что-нибудь выяснил. Никогда нельзя было догадаться, с чем он вернется домой из колледжа. Однажды он притащил разноцветную модель молекулы протеина, которая теперь хранилась в их логове вместе с японским телевизором, запасом натрия, грудой старых автомобильных запчастей, добытых на свалке, принадлежащей отцу Этьена Шердлу, бетонным бюстом Альфа Лэндона[122], похищенным во время одного из еженедельных набегов в парк Минджборо, сломанным стулом в стиле Миса ван дер Роэ[123], найденным в одном из старых домов, а также разрозненными частями канделябров, кусками гобеленов, тиковыми балясинами и меховым пальто, под которым, надев его на шею бюста, они иногда прятались, как в палатке.