Василий Алферов - Утро года

• Название: Утро года
• Автор: Василий Алферов
• Издательство: Куйбышевское книжное издательство
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1987

Произведения старейшего куйбышевского прозаика и поэта Василия Григорьевича Алферова, которые вошли в настоящий сборник, в основном хорошо известны юному читателю. Автор дает в них широкую панораму жизни нашего народа — здесь и дореволюционная деревня, и гражданская война в Поволжье, и будни становления и утверждения социализма. Не нарушают целостности этой панорамы и этюды о природе родной волжской земли, которую Василий Алферов хорошо знает и глубоко и преданно любит.

---

— Счастливая она у вас: в хорошую семью выходит, в простую, нескаредную. Куском попрекать не станут. И Анашка парень не такой уж дурной, как о нем славу пустили. Ералашный немножко, но это не беда. Женится — переменится.

Яшку и меня пригласили «продавать» невесту. Так уж было заведено испокон веков: ребятишки садились за стол и требовали выкуп. Жених с дружкой, свахами и другими родственниками приезжали за невестой на лошадях, украшенных розовыми лентами. Под дугой, увитой такими же лентами, заливался валдайский колокольчик. В избе за загородкой девки заунывно пели провожальную песню:

Недолго же цветику в садике цвести,
Недолго Мавруньюшке в девушках сидеть.
Ей не год сидеть, не неделюшку —
Распоследнюю час-минуточку…

Но прежде чем усадить невесту в сани и увезти в церковь, под венец, за нее надо было уплатить выкуп. Яшку и меня усадили в передний угол. Мы уже знали, что нужно говорить в этом случае. В избу вошел дружка и, поздоровавшись, сказал:

— Ну, сватьюшки, собирайте невестушку к венцу. Наши кони у ворот стоят и ждать долго не велят…

— Придется обождать! — громко сказали мы с Яшкой.

— Это кто тут голос подает? — с притворной строгостью спросил дружка и сильно ударил по столу ременной плетью. — Вон из-за стола!

— Вынь да положь рупь серебра! — отчеканили мы.

— Ишь вы какие!.. Хватит с вас и полтины, — проговорил дружка и положил на стол серебряный полтинник. — Вылазьте!

— Нет, не вылезем!

— Что, мало?

— Ну да, мало! — сказал Яшка. — Маврунька у нас хорошая.

— Во-он что! — подмигнув, протянул дружка. — Ну, раз такое дело — получайте.

К нашей неожиданности, дружка положил на блюдечко не полтину, а целый рубль! И мы, получив полтора рубля серебром, вышли из-за стола.

Перед самым отъездом к венцу Маврунька заголосила:

— Размила моя мамынька,
Да родимый мой тятенька…
Улетает от вас не голубка сизая,
А дочка ваша любимая…

После венца гуляли у Ефима, потом шли к дяде Захару — к Маврунькиному отцу и к другой близкой родне. Молодых сажали в передний угол. Им кричали: «Горько, горько!..» И тогда Анашка с Маврунькой, красные от смущения и от невыносимой жары, целовались. Когда гуляли у Ефима, гости пели:

У голубя золотая голова,
У голубки позолочена.
У Ананьюшки хорошая жена,
У Ефимыча пригожая жена.
У него жена — свет Мавруньюшка,
Свет Мавруньюшка да Захаровна…

А потом дружка подносил гостям по полной чарке водки, смешанной с нюхательным табаком, чтобы сильнее дурманило голову.

В избе становилось все оживленнее и оживленнее. Посмелел и Анашка, немного подвыпивший. Он сидел под самыми иконами в атласной рубахе лилового цвета, будто какой-то новоявленный апостол. Его огромный огненно-рыжий чуб пылал неугасимым костром. Анашка то и дело наклонялся к Мавруньке и шептал ей что-то на ухо. Она, потупив глаза, улыбалась, кивала головой и беззвучно шевелила губами.

Но вот кончилась свадьба, пролетела как сказочно красивый сон, и снова наступили черные, однообразные дни.

Мы с Яшкой частенько заглядывали к Дядькиным. Это нас Маврунька привадила. Тихонько от домашних она каждый раз совала нам какой-нибудь гостинец — по горсти тыквенных семечек или по кусочку пирога с картошкой.

— Нате вот, спрячьте, — говорила она полушепотом.

А один раз Маврунька поглядела на нас пристально, потом горько, чуть заметно, улыбнулась и сказала:

— Безжалостные вы… продали меня, вот и майся всю жизнь.

Нам с Яшкой вдруг стало нестерпимо жарко, языки наши отнялись, и мы не могли выговорить ни одного слова. Наклонив голову, мы стояли молча, чувствовали себя так, будто и в самом деле были виноваты перед Маврунькой.

А через два года Маврунька стала такой же мученицей, как и другие бабы. Глаза ее не улыбались, потухли, потускнели от грусти и заботы. В них была видна только усталь от непосильной работы да от бессонных ночей, проведенных возле зыбки.

Кресты и жаворонки

Великий пост тянется целых семь недель — до пасхи. Самое тоскливое время года! В этот пост обычно каждый говел: всю неделю изо дня в день ходил в церковь, молился, а потом исповедовался и причащался. Люди постились, не ели ничего скоромного — ни мяса, ни молока, ни даже рыбы. Есть скоромное разрешалось только маленьким ребятишкам да больным.

— А почему Ахмет в великий пост баранину ест? — спросил я как-то мою мать.

— Ему можно — он другому богу верует.

— Какому другому?

— Вот пристал! Ну, не нашему, и все…

— А их бог добрее нашего. Он ездит на башкирском коне в лисьей шапке и бедным помогает.

— Это кто тебе сказал? — посмотрела на меня мать.

— Дядя Роман, — ответил я.

— Ну, его только слушай! Он, пожалуй, наговорит с три короба.

— А что, неправда?

— Отвяжись, не знаю я!…

Великий пост хотя и был тягостным, скучным, однако мы, ребятишки, ждали его не без интереса. Каждый год он приносит с собой два радостных дня, в которые нам пекли кресты и жаворонки. Кто пек из пшеничной сейки, а у кого ее не было — из ржаной муки. В середине поста мастерили кресты, а неделей позже, ближе к теплу, — жаворонки.

К крестам ребятишки проявляли особенный интерес, потому что в каждый крест что-нибудь да запекалось: медная монета или щепка, игла или стальное перо, кусочек кожи или тряпка.

Нам пекла мать всегда только ржаные кресты. Но это нисколько не смущало нас. Тут важно было другое: что в них запекла мать? Каждому хотелось, чтобы попался «счастливый» крест — с копейкой. Это означало, что весь век свой будешь жить без нужды. Неплохо, если крест попадется с иглой или тряпочкой: «Ну, портным станешь!» — говорила мать, участливо следившая за тем, как мы разламывали кресты. А когда крест попадался с кусочком кожи, мать тоже радовалась: «Свой сапожник будет».

И копейка, и тряпочка с иглой, и кусочек кожи, и перо, сулившее стать писарем, — все это радовало до бесконечности. Шутка ли! С ремеслом в руках не пропадешь, всегда на хлеб можно заработать. А отец говорил, что и на квасок останется. Но вот когда крест попадался с запеченной в него щепкой, то уж тут радости мало, потому что щепка означала гроб и раннюю смерть.

Один крест мать пекла на Яшкину долю. Мне чаще всего попадались кресты с иглой или с тряпочкой и очень редко с копейкой.

А Яшке, как нарочно, все со щепкой да со щепкой. Зато Симке почти каждый раз попадался крест с медной монетой или с пером и ни разу со щепкой.

А в честь чего пекли жаворонки? Почему этим птичкам такой почет и уважение? Потому что жаворонки — первые вестники долгожданной весны, а их песни — самые близкие, самые родные мужицкому сердцу. Это они, жаворонки, а не какие-нибудь другие птицы радуют душу пахаря или жницы, когда те от зари до зари трудятся в поле. Поют и поют без умолку, звенят тоненькими чудесными колокольчиками, подвешенными на невидимой нитке в тихом голубом мареве.

Испеченные из теста жаворонки немножко похожи на правдашних птичек: есть у них и хвост, и крылышки, и носик, и глаза. Микитка Табунов и Петька Марьин всегда хвалились своими жаворонками. Еще бы! У них из белой муки, румяные, глаза из изюмин. А наши черные, как земляные, и вместо изюмин горошины вставлены.

— Ладно, не тужи, сынок, — успокаивал меня отец, когда я собирался идти на поветь и звать пернатых гостей. — На будущий год у тебя лучше всех будут жаворонки…

— А какие? — не дав договорить отцу, спросил я.

— С крашеными крыльями да с глазами из леденцов!

— А где таких возьмем?

— В городе. Дядя Максим в Сызрань пойдет, ему и накажем — принесет.

— И Яшке принесет?

— А то как же, обязательно.

Мы с Яшкой, как и все ребятишки, взбирались на поветь и, подбрасывая вверх своих ржаных пучеглазых жаворонков, кричали нараспев:

Жаворонки, прилетите,
Тепло лето принесите;
Нам зима-то надоела
И весь хлеб у нас поела!..

В этот день почему-то не только нам, ребятишкам, но и взрослым было как-то радостнее и светлее. Все прищуро поглядывали на яркое солнышко, на частый забор длинных сосулек и говорили:

— Ишь как пригревает! Нынче ранехонько придет к нам веснушка-то. Благодать!

Но до нового урожая оставалось более пяти месяцев. Для тех, у кого лишний хлеб лежал в сусеках, к кому с поклоном приходили неимущие и просили дать пуда два-три за отработку, кто вгонял каждый пуд втридорога, тому легко было переждать этот срок. А чем он дольше, тем для него выгоднее…

Полынь — горькая трава