Василий Алферов - Утро года

• Название: Утро года
• Автор: Василий Алферов
• Издательство: Куйбышевское книжное издательство
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1987

Произведения старейшего куйбышевского прозаика и поэта Василия Григорьевича Алферова, которые вошли в настоящий сборник, в основном хорошо известны юному читателю. Автор дает в них широкую панораму жизни нашего народа — здесь и дореволюционная деревня, и гражданская война в Поволжье, и будни становления и утверждения социализма. Не нарушают целостности этой панорамы и этюды о природе родной волжской земли, которую Василий Алферов хорошо знает и глубоко и преданно любит.

---

Угрюмо молчавший Роман Сахаров неожиданно спросил отца:

— Этот Дударь, случаем, не слыхал о том, есть в той заморской земле вот такие тузы, как наш Табунов, или нет?

— Слыхал, — ответил отец. — Там, рассказывал Грицай, всяких тузов много.

— Тогда и разговору не может быть о вольготной жизни, — безнадежно махнул рукой Роман. — Ежели мы здесь, у себя, нуждой умываемся да горем утираемся, то у тех заморских басурманов и совсем пропадем, как мухи в студеный день. Надо вольготной-то жизни на своей земле добиваться, вот что.

Отцу нравилось, когда Роман говорил вот так складно и дельно. Но легко сказать: «Надо вольготной жизни на своей земле добиваться!» А как ее добиваться? Никто толком не знал.

К сорока годам своей жизни отец стал все больше и больше подумывать о том, есть ли на свете правда. Эта мысль засела ему в голову с тех пор, как однажды Табунов обманул его при расчете за работу.

По характеру своему отец был человеком смирным, доверчивым, мечтательным и вдобавок суеверным. Он легко поддавался на всякие уговоры, верил на слово каждому. И вот, зная его слабый характер, к нему давно «подбирала ключи» кулугурка тетка Прасковья. Она уговаривала его перейти в их веру, и тогда бог обязательно поможет ему: избавит от нужды. Тетка Прасковья расхваливала свою веру, что она самая справедливая, и хаяла церковников. Она говорила о скором приезде в Заречье старообрядческого начетчика, который с самим богом запросто толкует. Уж он-то про все знает!..

Ездил этот начетчик по приглашению и без приглашения, повсюду проповедовал «свою веру». В Заречье он приехал зимой и пробыл здесь три дня. И все эти три дня в старообрядческой молельне проходили жаркие беседы. Народу — битком. Приходили и старый, и малый. Каждому хотелось не только послушать «душеспасительные» слова начетчика, но и взглянуть на него хотя бы одним глазом.

Начетчик был одет в черную добротную поддевку. Борода у него густая, кургузая и тоже черная. Лицо смуглое, изрытое оспой. На остром длинном носу — темно-синие очки. Говорил он мягким бархатным баском, вкрадчиво, не торопясь. Каждое слово чеканил так, что оно ложилось плотно и запоминалось надолго.

Мой отец не пропустил ни одной беседы. Не отставал и я от него, все три дня гонялся за ним. Сидел на беседах смирно, слушал внимательно, хотя ровным счетом не понимал что к чему.

А слепой начетчик начинал издалека, говорил о патриархе Никоне, при котором несколько веков назад произошел раскол среди русского православного люда. Это он, Никон, перетряхнул слово божье, наложил на него антихристову печать искажения, заставил молиться людей «щепотью», а не двумя пальцами, как молились исстари.

Рассказав о Никоне, начетчик заговорил о значении молитвы для православного человека:

— Перед силою молитвы, — гудел он, — отступает искушение, она побеждает страдание, воскрешает мертвых, передвигает горы, останавливает бури, помогает в нужде и горе…

От этих слов меня вдруг всего перекоробило. Я хотел крикнуть: «Неправда это!.. Почему же мы с Яшкой всю ночь молились, а Симка наш все равно умер?..» Сколько зареченские мужики и бабы молили бога, чтобы он остановил суховеи, послал на поля дождичка, но бог так и не сжалился над зареченцами… Как же это так молитва может воскрешать мертвых и передвигать горы? А сколько моя мать и тетка Ольга плакали и молились о помощи? Несчетно раз! А толку никакого…»

Будто угадав мои мысли и желая возразить мне, начетчик высоко поднял указательный палец и заговорил, понизив голос:

— Однако многие люди только о том и молятся, чтобы бог сделал их богатыми, устранил все препятствия с их пути. Такая молитва греховна, и она не дойдет до бога. Прошение о хлебе насущном и о прочих нуждах должно следовать позже. Прежде надо заботиться о загробной жизни, потому что она вечна, а земная — миг.

С места неожиданно поднялся Роман Сахаров и громко сказал:

— Всю эту побаску я по-своему понимаю: бедным рай обещают на небе, а богатым подай его на земле…

— Погоди, Роман, не перебивай, — вежливо попросил кулугурский наставник Кузьма Ложкин. — После покалякаешь.

А начетчик, пропустив мимо ушей слова Романа Сахарова, продолжал:

— Христиане прежде всего должны считать себя слугами господа бога и жить для неба, а не для земли.

От этих слов у Романа «сильно закололо в животе». Он взяв шапку в охапку, поспешно вышел на улицу.

…После отъезда начетчика с отцом произошла перемена. Он невзлюбил этого чернобородого таинственного слепца. А сказанные им слова: «Жить для неба, а не для земли, и считать себя слугами господа бога» казались ему не совсем убедительными.

Решив жить для себя, а не для неба, отец захотел узнать, что думает теперь мать, наслушавшись всех этих проповедей. Он как-то сказал ей в шутку:

— Я, Дуня, в другую веру хочу перейти. Послушал я начетчика и понял, что правда, выходит, на их стороне. Да и Прасковья давно советует: «Переходи, говорит, Григорий, к нам… Жить полегче станет».

Лицо матери, до того спокойное, густо покраснело и передернулось в судороге.

— Ты что это, ополоумел? — проговорила она после некоторого молчания, в упор глядя на отца широко открытыми глазами.

— Будто нет, — улыбнулся отец. — Чего ты так испугалась, чай я не волк.

— То-то вот и оно, что не волк, а овца безрогая, — возбужденно говорила мать. — Тебе не начетчиков надо слушать и не Прасковью, а поближе к Роману липнуть. Он хоть словом живым утешит, а эти только и тычут пальцами в небо…

— Так что же, по-твоему, их вера хуже нашей? — засмеялся отец и предусмотрительно пересел на другой конец скамейки.

— Я не знаю, чья лучше, чья хуже, а только прямо скажу: не люблю я кулугуров. Ежели в их веру перейдешь, то меня только и видел…

— А куда ты денешься? — спокойно спросил отец.

Мать точно кипятком обдало.

— Куда денусь? — вскочила она со скамьи и подбежала к отцу. — Пойду вон на Волгу и утоплюсь.

Мать села к столу, уронила на руки голову и заголосила на всю избу. Отец спохватился и, подойдя к матери, ласково сказал:

— Да я пошутил это… Ну их всех ко псам! — махнул он рукой.

Больше отец никогда не заводил разговора об этом.

Широкая масленица

Не для всех приносила масленица веселье и радость. Не каждый ел блины из пшеничной сейки да яичницы. Кому была масленица, а кому — великий пост. В конце нашей улицы, точно напоказ, сгрудились все безлошадные и бескоровные — одна «голь-шмоль», как называл безлошадников Табунов. Взять первого Романа Сахарова: кроме пятка кур да глухого дымчатого кота никакой животины не имелось. Рядом с ним можно поставить Яшкину мать — тетку Ольгу, дядю Максима, Ивана Версту, моего отца и многих других.

Моего отца масленица раздражала больше, чем кого-либо.

— Расстройство одно! — хмуро говорил он каждый раз. — Вот Табуновы да Цыганковы блинами объедаются, а тут, дьявол ее возьми, спину гнешь не разгибаючи, а испечешь кое-как один разок, облизнешься и зубы на полку. Никогда досыта блинов не поешь!..

— А ты, Григорий, в блин-то завертывай ломоть хлеба, вот тогда и блинами наешься, — советовал дядя Роман. — Покойный Архип, дедушка Матвейки Лизуна, всю жизнь, говорят, так делал, да еще хвалился: «Меня старуха закормила блинами!..»

— У тебя, Роман, одни побаски на уме! — сердился отец. — Я всурьез говорю. Тут, можно сказать, жена всю шею перепилила: у добрых людей, говорит, масленица, веселье, а у нас все нет ничего. Какая это жизнь?..

— Жена у тебя, известно, горластая, словами будто крапивой обжигает. Карахтер у нее беспокойный, но баба справедливо говорит: жизнь у нас никудышная. Моя баба тоже мне уши прожужжала, во все чины произвела меня: уж я и такой и сякой, сухой и немазаный!.. А я говорю ей: «Постой, голубица, не кричи. Надо спешить не языком, а делом».

— Твои притчи, Роман, мне не по зубам, — со вздохом говорит отец. — А мы сложа руки сидим и ничего не делаем, что ли? Ты объясни вот что: почему одни полной грудью дышат, а другие задыхаются?

— Справедливости на земле нет, вот поэтому, — спокойно ответил Роман.

— А как же добиться этой самой справедливости?

— Ну, брат, это дело мудреное и нелегкое, — покачал головой Роман. — Об этом мы Орлика спросим. Он, я думаю, лучше знает.

— Неужели Орлик приедет? — сразу оживился отец. — Уж и не верится что-то…

— Пишет: «Ждите, нынешним летом обязательно приеду в гости…»

Отец, казалось, обрадовался предстоящему приезду Орлика больше, чем сам Роман. Стал он веселый, довольный, будто Орлик рассказал ему, что справедливости на земле добиться не так уж трудно.

…А масленица шла своим чередом. Внимание всех привлекали два табуновских зятя, приехавших из соседних сел на блины к теще и тестю. Они катались по улицам Заречья со своими молодыми женами на рысаках и, развалившись, сидели в санях городского фасона. Хмельные и сытые, они пели какие-то незнакомые песни. А когда сворачивали в наш курмыш, то каждый из них кричал своему кучеру: