Вера Андреева - Эхо прошедшего

• Название: Эхо прошедшего
• Автор: Вера Андреева
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

Роман «Эхо прошедшего» Веры Андреевой, дочери известного русского писателя Леонида Андреева, 115-летний юбилей со дня рождения которого отмечается в этом году, является продолжением книги «Дом на Черной речке».

Вера Леонидовна была знакома со многими замечательными людьми: Мариной Цветаевой, Константином Бальмонтом, Сашей Черным, Александром Вертинским. Рассказам о встречах с ними, а также о скитаниях вдали от родины, которые пришлись на детство и юность писательницы, посвящена эта книга.

---

— И ты не устаешь? — восклицала мама.

Но тетя Толя, безостановочно дымя папиросой, улыбалась в ответ:

— Привычка!

Что только тетя Толя не делала, чтобы прокормить свое семейство, — она играла на скрипке в кафе, шила платья, как заправская портниха, хотя никогда портняжному искусству не училась. Но была в ее жизни, несмотря на бедность (частенько бывало, что у тети Толи не было ни сольдо на завтрашний день), какая-то легкость и беззаботность, что опять-таки очень удивляло маму. Как можно шутить и веселиться, когда не знаешь, что будешь есть завтра? Но каждый раз все как-то обходилось — то появлялась новая заказчица, и тетя Толя, просидев над машинкой всю ночь, изумляла ее готовым платьем, то подворачивалась какая-нибудь свадьба в ресторане, где она играла; веселые гости хорошо платили, и тетя Толя возвращалась под утро, еле волоча ноги, но веселая и радостная. Тут же кто-нибудь отправлялся в магазин, появлялся томный Режис, и все семейство в благодушнейшем настроении садилось за стол — тетя Толя вдобавок к своим другим достоинствам была прекрасной кулинаркой. Казалось бы, обыкновенная сушеная и дико соленая треска, — что вкусного можно из нее приготовить? Но тетя Толя сначала отмачивала ее в нескольких водах, потом поджаривала в оливковом масле с огромным количеством лука, потом заливала рыбу острым, искусно поперченным соусом из свежих помидоров, и получалось восхитительное блюдо, которое можно было есть и горячим, и холодным.

Я приходила к тете Толе, чтобы помочь по хозяйству и присмотреть за Элианой. В маленькой комнате с вечно открытой дверью на галерею царил обыкновенно жуткий беспорядок: похоже было, что в комнате только что произошел взрыв адской машины, так скомкана была постель, так разметаны как бы взрывной волной смытые занавески. Я приносила ведро с водой, тряпку, метлу и методически начинала уборку. Маленькая Элиана с почтением следила за моими действиями, сидя на некрашеном стуле с плетеным соломенным сиденьем, мебели итальянской бедноты.

Элиана и Марио очень часто гостили целыми неделями у нас на виа Роверето, и тогда мы с Элианой бывали неразлучны. Ходили вместе в магазины и на базар, часами гуляли по окрестностям нашей улицы. Элиана поражала меня смекалкой и сообразительностью, — видимо, сказывался опыт полукочевой и полуголодной жизни в римских трущобах. Рядом с ней я казалась себе неуклюжей, наивной, глупо мечтательной. Это Элиана — шестилетний ребенок! — посоветовала мне напудрить нос маминой пудрой и натереть губы лимонной корочкой для придачи им красноты. Действительно, от трения и действия лимонной кислоты губы слегка припухали и делались, — правда, ненадолго — красивого вишневого цвета. Элиана вертелась перед зеркалом с ужимками настоящей обезьяны и с обезьяньей же способностью перенимать жесты и выражения. Не могу сказать, что вертлявость, вездесущность и, главное, слишком ранние сведения о жизни взрослых нравились мне. Я даже краснела при некоторых ее выходках и словах, которые казались мне циничными, — я не понимала тогда, что это всего лишь внешние, попугайные и обезьяньи свойства, наносные свойства ее характера и что на самом деле это просто очень живой и наблюдательный ребенок.

Я брала с собой Элиану, и мы шли гулять. Сейчас же за «палаццо» наша виа Роверето кончалась и переходила в тропинку, которая вела вдоль невероятно грязного и вонючего ручья. Ручей этот сначала был просто болотом. Дальше мы шли к темному огромному акведуку, пересекавшему долину, — его толстые столбы были сделаны из обнажившихся мелких кирпичей, изрытых и изъеденных временем. Это был один из сохранившихся акведуков древнеримской постройки. В нем шла в город с гор чудесная, холодная как лед знаменитая «аква Марча» — та самая, которую мы так любили с Тином пить из чугунных колонок на улицах Рима.

Под самым акведуком, несмотря на зной, было всегда прохладно от густой тени и сыро. Там был расположен длинный ряд бассейнов для стирки белья. Вокруг бассейнов всегда толпились женщины и стоял страшный шум от их крикливых голосов и ударов вальков по мокрому белью. Женщины с подоткнутыми передниками, с засученными рукавами на белых, как будто вываренных руках при нашем приближении затихали и провожали нас недоуменными взглядами: наверное, им было странно наше фланирование и непонятна сама идея прогулки в будний день.

Как-то мы забрели на другую сторону ручья. Элиана устала и стала хныкать. Я взяла ее на закорки и понесла, сгибаясь от тяжести. Мне предстояло пройти через ручей по редким и скользким камням. С Элианой за плечами я храбро ступила на первый камень, прыгнула на второй, и тут нога у меня поскользнулась, и я рухнула вместе с несчастной девчонкой в самое глубокое место ручья. При падении Элиана сорвалась с моей спины и, исторгши пронзительный крик, скрылась под водой. Я, тоже изрядно намокнув, тут же вскочила и выловила Элиану, которая успела наглотаться воды и со страху даже не ревела. Зато откашлявшись, она подняла такой рев, что я рысью понеслась по тропинке, и у меня в голове гвоздила только одна мысль: она простудится — и я буду виновата. Ведь вода в ручье была совершенно ледяная, и Элианины крики уже прерывались яростным чиханием. Запаренная, как лошадь, я проскакала мимо остолбеневших прачек — тут уж мне было все равно, что они подумают. Все тем же аллюром доставила я Элиану домой прямо в объятия тети Наташи.

Ничего с нами и не сделалось после этого купания, но я зареклась предпринимать с Элианой столь продолжительные путешествия.

Мама договорилась с миланским издательством Чезаре Кастелли о переводах отцовских сочинений на итальянский язык и об их издании в Италии. Сочинения Леонида Андреева были изданы еще в нашу бытность в Риме. Потом мама заключила договор с одним из римских театров о постановке пьесы «Жизнь человека». Это был большой праздник для всех нас и для всей нашей улицы, так как мы раздали на премьеру много билетов нашим уличным друзьям и соседям.

Незабываемое впечатление произвела пьеса на меня и на всех зрителей этого большого театра. Звучный итальянский язык как нельзя лучше передал чеканные слова знаменитого пролога, который бесстрастно читал голосом наемного чтеца «Некто в сером». «…Гуардате, эд, аскольтате, вои, кви венути а ридере э дивертирвы…» — «Смотрите и слушайте, вы, пришедшие сюда для забавы и смеха…» — бросал он тяжелые, как глыбы, грозные в своей непреложности, прекрасные слова о бренной жизни Человека.

Александр Блок, чей хаос перекликнулся с хаосом Леонида Андреева, который он в себе носил, как он говорит в своей статье «Памяти Леонида Андреева», вспоминает о прологе из «Жизни Человека»:

…«Что-то есть в этих словах, что меня до сих пор волнует: „Смотрите и слушайте, вы, пришедшие сюда для забавы и смеха. Вот пройдет перед вами вся жизнь человека с ее темным началом и темным концом. Доселе не бывший, таинственно сохраненный в безграничности времени, не мыслимый, не чувствуемый, не знаемый никем…

…Ледяной ветер безграничных пространств бессильно кружится и рыскает, колебля пламя, — светло и ярко горит свеча. Но убывает воск, снедаемый огнем. Но убывает воск…

…И вы, пришедшие сюда для забавы и смеха, вы, обреченные смерти, смотрите и слушайте: вот далеким и призрачным эхом пройдет перед вами, с ее скорбями и радостями, быстротечная жизнь человека“».

«Что-то есть в этих словах, что до сих пор меня волнует», — так сказал Блок, поэт, познавший всю возвышенную и грозную красоту русского языка и воплотивший ее в своих бессмертных стихах. Что же должен сказать простой смертный человек, пришедший «для забавы и смеха» в театр? Он раздавлен каменными глыбами этих слов, потому что открылась на один страшный миг завеса, милосердно скрывавшая до сих пор холод безграничных пространств — туда, куда непреложно ведет его «железное предначертание». Но «тает воск, снедаемый огнем», воск свечи, о которой сказано: «В ночи небытия вспыхнет светильник, зажженный неведомой рукой, смотрите на пламень его — это жизнь человека». И так жалок и беспомощен маленький человек…

В самые тяжелые минуты своей жизни я повторяла эти слова как молитву, как заклинание, и странное успокоение медленно проникало в душу, и цепенела она в мертвенном забытьи, которому не дано ни крика, ни слез.

…Наши юные друзья, наверное, в силу своей молодости и жизнерадостности, не смогли вникнуть в трагизм пьесы, но и на них произвела впечатление мрачная фигура «Некоего в сером».

— Как это он страшно сказал: тише, человек умер! — и свеча у него в руке погасла, и он вдруг вышел из своего угла, прошел через всю сцену… — мне даже ночью приснилась его квадратная спина — брррр! — говорил мне Джузеппе — Пеппино из «палаццо», блестя расширенными глазами. Этот Пеппино даже стал именовать меня «синьорина Вэра».