Вера Андреева - Эхо прошедшего

• Название: Эхо прошедшего
• Автор: Вера Андреева
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

Роман «Эхо прошедшего» Веры Андреевой, дочери известного русского писателя Леонида Андреева, 115-летний юбилей со дня рождения которого отмечается в этом году, является продолжением книги «Дом на Черной речке».

Вера Леонидовна была знакома со многими замечательными людьми: Мариной Цветаевой, Константином Бальмонтом, Сашей Черным, Александром Вертинским. Рассказам о встречах с ними, а также о скитаниях вдали от родины, которые пришлись на детство и юность писательницы, посвящена эта книга.

---

…Наши юные друзья, наверное, в силу своей молодости и жизнерадостности, не смогли вникнуть в трагизм пьесы, но и на них произвела впечатление мрачная фигура «Некоего в сером».

— Как это он страшно сказал: тише, человек умер! — и свеча у него в руке погасла, и он вдруг вышел из своего угла, прошел через всю сцену… — мне даже ночью приснилась его квадратная спина — брррр! — говорил мне Джузеппе — Пеппино из «палаццо», блестя расширенными глазами. Этот Пеппино даже стал именовать меня «синьорина Вэра».

С тех пор мы часто ловили на себе восхищенные взгляды обитателей виа Роверето, и я снова испытала смесь неловкости, гордости и благоговения перед именем нашего папы, которое — неизвестно за какие заслуги! — носила и я, слабо светясь его отраженным светом.

Гротескную песенку, назойливую в своей пошловатой наивности, которую без устали наигрывают стилизованные музыканты на балу у Человека, конечно, тотчас же усвоили все мальчишки нашей улицы и до омерзения насвистывали: «Что танцуешь, Катенька? — польку, польку, папенька!» Странно звучал в итальянском воздухе этот мотивчик, знакомый мне с детства. Его певала наша прислуга, званная Зеленая Лошадь, в той, другой, столь не похожей на теперешнюю, жизни в доме на Черной речке. В той жизни был мамин кабинет, весь розовый и светлый, — черным пятном выделялся рояль, а на стене у двери небольшая картинка — трио музыкантов, играющих на балу у Человека. Контрабасист высок и толст, как его инструмент, — вид у него мрачный и сосредоточенный. Скрипач до невероятия худ и высок — его длинное тело как бы извивается под пение скрипки, на лице вдохновение и неземное блаженство. Третий — виолончелист — среднего роста, толстоват и лысоват, играет с несколько брезгливым выражением.

Один раз я уговорила Нину пойти со мной гулять. Мы купили винограду — каждой из нас досталась огромная кисть: мелкие виноградинки были так тесно спресованны, что их бока носили следы вмятен и их приходилось чуть ли не выковыривать из монолитной массы. Почему-то было особенно приятно идти неторопливым шагом все дальше и дальше, держа в руке большую кисть и выбирая оттуда кисленькие ягоды. До сих пор помню их вкус, который слился в моей памяти с панорамой вечереющей Кампаньи, с выжженными солнцем полями, сизыми волнами, уходящими вдаль к совсем прозрачным, невесомо парящим над горизонтом голубым горам. Мы забрели так далеко, что уже перестали слышать шум города, и погрузились в тишину, такую проникновенную, что слышно было только шуршание сухой травы под ногами.

Солнце уже близилось к закату — черные тени от арок далекого акведука гигантскими шагами прошли через равнину и покорно легли у ног первых розовых домов города. Каждый предмет, мало-мальски возвышающийся над землей, отбрасывал тень, и все эти тени, постепенно утоньшаясь, устремлялись к городу, как бы указывая на него остриями, как бы призывая глядеть на него в безмолвном ожидании чуда, которое вот-вот свершится. Все замерло, ни звука не доносилось из города, только далекие дома все больше розовели, и блеснуло вдруг что-то, как молния, в сиреневой дымке — это луч солнца отразился от золотого креста на куполе собора святого Петра. Все ждало чуда, и не понимала я тогда, что оно уже творится, уже свершается на глазах у меня, потому что разве не чудом надо назвать видение нетленной красоты, явившееся мне, четырнадцатилетней девочке, с такой томительной силой, что преодолело оно время и сохранилось в памяти на всю жизнь.

Мы долго стояли под пиниями — солнце склонялось все ниже, тени заполнили собой всю равнину, подошли вплотную к городу и потушили розовый свет его домов. Но все еще таяли в зеленоватом небе воздушные очертания далеких гор, а небо как бы еще посветлело и вознеслось над потемневшей землей.

* * *

По воскресеньям входная плата во все музеи Рима не взималась, и мы отправлялись в какой-нибудь музей. Празднично одетые римские обыватели чинно прохаживались по залам музеев, как бы приглашая полюбоваться своей собственностью. Не без основания римляне считали, что все Венеры, Аполлоны и гладиаторы пусть и отдаленные, но все же их родственники.

У нас вскоре среди бесчисленных статуй Ватиканского, Капитолийского и других музеев появились любимцы, к которым мы всегда в первую очередь стремились. Таким был для меня Аполлон Бельведерский, покоривший мое воображение непринужденной грацией движения, с которым он, свободно и гордо подняв прекрасную голову, держал в откинутой руке конец своего легкого одеяния. Особым восхищением Саввки пользовалась маленькая молоденькая — лет шестнадцати? — Венера в музее «Дель пополо», кажется. У нее были отбиты руки и совсем не было головы, но юное тело было божественно прекрасно и трогательно невинно, и всем делалось радостно глядеть на нее и думать, каким совершенным творением может быть человеческое тело в своей прекрасной наготе.

Чаще всего мы ходили в Ватиканский музей, который, как известно, расположен во дворце в центре загадочного «государства в государстве», именуемого Ватиканом. Чтобы пройти во дворец, нужно было пересечь площадь святого Петра, потом обойти под самыми стенами собор, и только тогда открывался вход в музей, возвышавшийся сплошной громадой справа. Влево за низкой стеной был виден Ватиканский сад с кущами апельсиновых деревьев — оранжевые плоды красиво выделялись на темной зелени. Сплошной поток посетителей беспрепятственно проходил в ворота, по обеим сторонам которых стояла швейцарская папская стража. Почему именно швейцарская, я уже не помню, но красочно одетые в средневековые костюмы часовые с алебардами неизменно возбуждали большое любопытство посетителей. У них были короткие камзолы в обтяжку с широкими полосатыми в складку рукавами. Складки сверху были желтого цвета, а при сгибе внутри оказывалась синяя материя. Такими же полосатыми были короткие широкие штаны с напуском, ноги обуты в башмаки с пряжками. Один синий, другой желтый чулок обтягивал икры и ляжки часовых, на голове красовалась широкополая шляпа с пером. Что-то несерьезное, игрушечное было в облике этой папской гвардии, несмотря на алебарды. Казалось, что это веселый маскарад. Гораздо большее впечатление на нас производили другие папские гвардейцы, неподвижно стоявшие у подножия широких лестниц и на перекрестках бесконечных коридоров. На этих часовых были наглухо застегнутые черные мундиры с золотыми пуговицами, а на головах золотые, ярко блестевшие шлемы с гребнем на макушке, откуда падал на спину густой хвост из конских волос.

Однажды я побывала и в других залах дворца, отведенных уже не под музей, а для жизни самого папы римского. При помощи тети Толи, которая перешла в католичество и стала очень ревностной посетительницей католических церквей и верноподданной папы, мне удалось присутствовать на посвящении в кардиналы и лицезреть папу.

Тетя Толя распорядилась одеть меня во все белое.

— Голова должна быть прикрыта, — говорила она, — белой шалью. Так одеваются девушки, а замужние женщины должны быть одеты в черное, с черной шалью на головах.

Я очень понравилась себе в белых кружевах — совсем Исидора Каваруббио де лос Льянос — мстительная мексиканка из «Всадника без головы», испортившая столько крови ни в чем не повинному Морису Джеральду.

Тетя Толя была очень импозантна в своих черных кружевах и строго одергивала меня за неуместные, по ее мнению, вопросы и неприличное любопытство, которое я проявляла, войдя во дворец. Мы прошли мимо величественной стражи в золотых шлемах с хвостами, долго шли через анфилады роскошных комнат, потом поднялись по широкой лестнице — ступеньки были чрезвычайно широки и низки — всего на несколько сантиметров они возвышались друг над другом, делая лестницу пологой и очень удобной для подъема. Наверное, все сделано для удобства папы, думала я, лифтов-то нет…

В большом зале, где происходило посвящение в кардиналы, были ряды скамеек, разделенные широким проходом, как в католических храмах. На них сидела, тихо переговариваясь, масса народу, ожидая появления папы. Впереди, несколько на возвышении, стоял полукругом ряд богато убранных кресел, посередине полукруга возвышался весь в золоте и инкрустациях великолепный трон, украшенный рубинами и сапфирами, горевшими красными и синими огнями. Кресла и трон пустовали еще довольно продолжительное время, но вот сбоку один за другим медленным и торжественным шагом стали выходить кардиналы в длинных красно-лиловых мантиях. Они поднимались на возвышение и садились в кресла. Когда все расселись, я заметила, что одно крайнее кресло слева осталось свободным.

— Наверное, это место для будущего кардинала? — шепнула я тетке, и она утвердительно кивнула головой.

Вдруг сзади послышался шум, все присутствующие встали и как по команде опустили головы в благоговейном молчании. Я скосила глаза на проход и увидела великолепно одетых прислужников, держащих на плечах золотые ручки носилок, на них восседал в кресле под балдахином с бахромой сухой носатый старик в расшитой блестящей мантии и высокой тиаре на голове — крест на ней так и сверкал бриллиантами. Сзади носилок шли еще двое прислужников с огромными опахалами из страусовых перьев, которыми они равномерными движениями обмахивали старика. Папа милостиво кивал направо и налево, благословляя народ поднятой рукой. Большой перстень при каждом повороте руки сыпал снопами разноцветных огней. Что-то варварски великолепное было в этом зрелище, что-то древнеязыческое. Наверное, так носили египетских фараонов и библейских царей.