Вера Андреева - Эхо прошедшего

• Название: Эхо прошедшего
• Автор: Вера Андреева
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1986

Роман «Эхо прошедшего» Веры Андреевой, дочери известного русского писателя Леонида Андреева, 115-летний юбилей со дня рождения которого отмечается в этом году, является продолжением книги «Дом на Черной речке».

Вера Леонидовна была знакома со многими замечательными людьми: Мариной Цветаевой, Константином Бальмонтом, Сашей Черным, Александром Вертинским. Рассказам о встречах с ними, а также о скитаниях вдали от родины, которые пришлись на детство и юность писательницы, посвящена эта книга.

---

Все обитатели виа Роверето знали, что мы русские, и с большим любопытством расспрашивали, правда ли, что по улицам Москвы ходят белые медведи и волки вбегают прямо в городские квартиры. Они с недоверием слушали наши объяснения о русских печах, создающих в квартирах тепло и уют. Мы рассказывали им, что, несмотря на легендарные сугробы и трескучий мороз, русские любят прогулки на лыжах и катание на санках.

— Как, даже маленькие дети выходят в такой мороз на улицу?! — вопрошали они с уважением.

Нас же чрезвычайно удивляло, как это почти у всех итальянцев отморожены руки. Это было самым распространенным явлением в жаркой Италии. Наше недоумение по этому поводу рассеялось с наступлением римской зимы, когда градусник стал показывать да-три градуса тепла и даже опускался к самому нулю. Начались дожди, с пасмурного неба сыпалась пронизывающая морось, в домах же итальянцев не было ничего для борьбы с холодом — никаких печей, никаких каминов, никаких электрических обогревателей. Все было предоставлено капризам природы, и только надежда на приход весны согревала несчастных южан. Кафельные полы, насквозь продувные окна еще усиливали сырость и неуют комнат. В нашем финском доме мы никогда так не мерзли, как в этом «каменном холоде», по выражению папы. Единственным способом борьбы с холодом были бутылки с горячей водой. Целая батарея из бутылок (у каждого из нас была своя персональная) выстраивалась вечерами на кухне. Только с такой грелкой можно было заснуть в отсыревших холодных постелях.

Мы с Тином составляли довольно странную пару в своих блужданиях по городу. Тин — маленький, худенький мальчик, в свои двенадцать лет даже слишком маленький и худенький. Я — рослая, опять-таки не по летам высокая четырнадцатилетняя девочка. В особенности среди мелких итальянцев я чувствовала себя как слон в игрушечном магазине, старалась сгорбиться, чтобы стать незаметной. Только благодаря настойчивым напоминаниям мамы — «не горбись, выпрямись!» — я не стала непоправимо сутулой.

Где только мы не побывали с Тином во время этих хождений! Сначала мы шли по виа Номентана, по направлению к центру города. За порта Пиа начинались кривые, иной раз круто спускавшиеся вниз и поднимающиеся вверх улочки, застроенные старыми, облупленными и обшарпанными домами бедноты.

Густой запах поджариваемых на оливковом масле овощей вырывался всегда из лишенных каких бы то ни было занавесок окон. По таким улочкам надо было ходить, все время ожидая, что вот-вот на голову вам выплеснут помои или выкинут обглоданный хребет какой-нибудь рыбины. Один раз Саша Черный явился домой в шляпе, живописно увешанной спагетти: в своей всегдашней рассеянности он не заметил, что на него опорожнили целый горшок этой излюбленной «паста шутта» под красным соусом. На самом верху его шляпы красовался здоровый огрызок арбузной корки.

Несмотря на описанную небезопасность хождения по улочкам итальянской бедноты, нас непреодолимо привлекал этот открытый всем взорам кипучий и беззаботный мир.

Один раз мы с Тином предприняли далекое путешествие на виа Аппиа. Конечно, было безумием идти туда через весь город пешком, но это нас не испугало. Главное было знать, по каким улицам нужно передвигаться, куда заворачивать и где именно начиналась легендарная дорога римских легионеров. К сожалению, мы полагались только на объяснения прохожих. Мы бесконечно колесили по пыльным улицам, было страшно жарко, хотелось пить, но мы упорно продолжали путь. Наконец наш стереотипный вопрос стал встречать более определенный ответ. Казалось, виа Аппиа уже совсем близко, хотя ничего похожего на просторы равнины Кампаньи и древние акведуки знаменитой дороги не было видно. Наконец мы вышли на бесконечно длинную унылую улицу, обрамленную глухими заборами и зданиями, похожими на вокзальные пакгаузы. Куда подевалась виа Аппиа со всеми своими красотами? Но навстречу нам выезжает повозка, груженная ящиками, и мы подоспели к погонщику со своим набившим оскомину вопросом:

— Прэго, дов э виа Аппиа?

На лице почтенного мужика появилась странная какая-то улыбка, и он загадочно ответил:

— Какой смысл спрашивать, когда стоишь на этой улице?!

— Как это?! — воскликнули мы дуэтом. — Мы идем на виа Аппиа, а это что за улица?

— Так это и есть виа Аппиа, — усмехаясь саркастически, сказал мужик, которого мы тут же люто возненавидели. — Виа Аппиа Нуова! А вы хотели пройти на виа Аппиа Антика? — догадливо, но ехидно спросил он. — Так это не здесь, в противоположной стороне, километрах этак в десяти — двенадцати отсюда…

Какую ошибку мы сделали! Но кто же знал, что нынешние римляне настолько бесчувственны к красотам древности, что могли назвать бездарнейшую улицу своей фабричной окраины этим священным для нас именем?!

Посрамленные и уничтоженные, мы с Тином скорбно пустились в обратный путь. Мы шли, понуро шаркая стоптанными сандалиями, солнце жарило нам голову. Я бросала сочувственные взгляды на маленькую фигурку Тина, мне так жалко было его, ведь у него еще был порезан палец на ноге. Обмотанный черной от грязи тряпицей, палец сиротливо то высовывался, то скрывался обратно из отверстия его заскорузлой сандалии.

— Болят ноги? — бормотнул он. — Ничего, вот уже скоро виа Номентана…

Короткий взгляд, короткий вопрос, но как много скрыто под кажущимся безразличием! Я не одна, мы вместе, Тин разделяет со мной все невзгоды и напасти, он понимает, он сочувствует — мы вдвоем! Конечно, все это бесформенно и туманно шевельнулось в душе. Это теперь я понимаю и ясно вижу все оттенки объединявшего нас чувства дружбы и любви, тогда же мне стало неизвестно, отчего стало легче и бесконечная виа Номентана показалась совсем уж не такой бесконечной, да и ноги вовсе не так уж болели…

Мы наконец попали на знаменитую дорогу с мамой, которая знала здесь каждый камень. Воспоминание о виа Аппиа живет нетленно в моей душе. Я так живо ее помню, как будто бы я видела ее вчера.

Был небольшой подъем и крутой поворот налево между двух больших, довольно хорошо сохранившихся гробниц.

— Цицилия Метелла, — сказала мама.

Вот и дорога! Она оказалась гораздо меньше, чем я ее себе представляла: узенькая, прямая, она тянулась к видневшимся в голубоватой дымке невысоким горам. Казалось, ничего особенного в ней не было. Вымощенная большими неровными камнями, ничем между собой не скрепленными, она была чуть ниже окружающих серых полей. По сторонам виднелись остатки бывших гробниц, — наверное, когда-то они были облицованы мрамором, вокруг росли кипарисы, но теперь гробницы представляли собой бесформенные груды камней. Запустением веяло от этих жалких развалин, трудно было представить себе, что вот по этой дороге двигались стройные ряды римских легионеров в хвостатых шлемах, в сандалиях, длинные ремешки которых обвивались вокруг их мускулистых бронзовых икр.

Вдруг я заметила в неровных камнях дороги продолговатые углубления. Ну конечно, это колеи, выбитые колесами повозок. Только подумать, сколько же их должно было проехать, чтобы сточился камень!.. Да, больше двух тысяч лет прошло с тех пор! Две тысячи лет лежат эти камни. По ним двигались, тяжело переваливаясь, груженые повозки на двух больших колесах, запряженные мулами, их погоняли угрюмые рабы, пыль оседала на мраморе пышных гробниц. И я вспомнила маленькую картинку в мамином берлинском кабинете. Удивительно верно передал папа щемящее ощущение мертвого забвения — как будто прервало время свой полет и смотрит пустыми безжизненными глазами в замершую душу.

Пусто все кругом. Давно замолкли звуки божественной латинской речи, но все та же выжженная солнцем земля Кампаньи простиралась до синих гор, она вся потрескалась от зноя, высохшая трава, колючки, и только проворные ящерицы шмыгали среди них — так же шмыгали они две тысячи лет тому назад, так же будут шмыгать и тогда, когда меня не будет. О равнодушие времени: рушатся города, новые возникают на месте их, исчезают народы и государства, в развалинах лежат великолепные творения рук человеческих и самая память о них исчезает с лица земли. Как жалок человек, обреченный забвению, со всеми своими чаяниями, нежностью, тоской о несбывшихся надеждах — страшно смотреть в безжизненные глаза вечности, это глаза Горгоны Медузы, их нечеловеческий взгляд убивает все живое.

Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.

Мама уехала с Саввкой — в Неаполь, в Сорренто, на Капри — опять то же мучительное странствие по местам, где проходило ее счастье, те же горестные воспоминания о папе. На этот раз ее спутником был Саввка — живой, любознательный, горячий. Но в его ли силах было заменить скорбный образ папы с его, столь похожими на Саввкины, чертами? Конечно, он отвлекал маму своей кипучей энергией от печальных мыслей, от болезненного погружения в прошлое. Конечно, он избегал все Санты Лючии и улички Неаполя, излазил все склоны Везувия, пробежал по отрытым от пепла улицам несчастной Помпеи, взбирался на кручи острова Капри, изнюхал все запахи олеандров и глициний, перекупался во всех Лазоревых гротах и заливчиках Капри, перепробовал всех жутко наперченных улиток и осьминогов, тушеных и жаренных в оливковом масле, съел чудовищное количество дынь и арбузов. И, наевшись как-то раз арбуза, заразился тяжелейшей марокканской дизентерией. Мама привезла его из Неаполя уже больного, с высокой температурой, и начались тягучие дни. Мама никого, кроме врачей, не подпускала к Саввке. Она не спала, не ела, вид у нее был совершенно безумный — остановившийся взгляд, растрепанные волосы, в которых вдруг стала заметна седина.