Хескет Пирсон - Бернард Шоу

• Название: Бернард Шоу
• Автор: Хескет Пирсон
• Издательство: Ростов н/Д: изд-во «Феникс», 1997. - 544 с.
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-222-00176-8

Бернард Шоу — первый ум в английской драматургии нашего века, мудрый и остроумнейший собеседник, оставивший глубочайший след в мировой культуре. Вот почему интерес к этой незаурядной личности не ослабевает уже на протяжении полувека.

Книга Хескета Пирсона — уникальная попытка проникнуть в сложный духовный мир писателя, фактически предоставив ему самому писать о себе. Добрая половина книги написана от первого лица и представляет собой бесценный материал о жизни и творчестве Бернарда Шоу.

---

С фабианцами он сработался. Такими людьми интересно руководить: умеют думать, заботливы, умны, с чуткой гражданской совестью, начитанны, с критической жилкой, страшно серьезны, но при случае могут и посмеяться над собой, и все — социалисты, открыта и бесповоротно. Своей второй брошюрой они решительно отмежевались от других социалистических кружков (эту брошюру написал уже, конечно, Шоу) и от языка и настроений тех, кто выяснял, «откуда столько бедных». Тут все пропитано «образованностью» и антибуржуазностью.

Взгляните хотя бы на эти выдержки:

«В наш век уж так заведено: бьется человек, выбивается в люди — и давай другими помыкать».

«Действующая ныне система передачи государственной земли и капитала в аренду частным лицам со всей очевидностью поделила общество на враждебные классы: на одном полюсе — отменный аппетит за пустым столом, на другом — яства и немощные едоки».

«Неразумно, прикрываясь интересами дела, доверять государственные земли частным лицам, ибо они с похвальным постоянством эти земли губят».

«Правительство в теперешнем его виде имеет столько же оснований представлять государство, сколько лондонский дым — называться погодой».

Но Шоу понимал, что верность Марксу Фабианское общество сохранит, лишь отменив литературные фейерверки и ввязавшись в войну с фактами и цифрами в руках. Он нашел для этого и подходящего человека.

В 1879 году на дебаты в Общество изысканий захаживал широкобровый молодой человек — коренастый, с миниатюрной кистью и маленькими ножками, чертами лица походивший на Наполеона III. Он занимал важный пост в государственном аппарате и в политике был последователем Милля. Это был Сидней Уэбб.

Шоу признавался мне: «За всю жизнь мне только раз удалось сделать стоящее дело — я повстречал в дискуссионном клубе Сиднея Уэбба и навязался со знакомством. Мы отлично дополняли друг друга. Чего не знал я, то знал он, и, наоборот, — впрочем, последнее бывало редко. Он знал все ходы и выходы, а я толкался в открытую дверь. Он англичанин, я ирландец. В делах политики и власти он собаку съел, а я был молокососом. Он был чертовски способным человеком и держался с достоинством, я же был — богема. Он был неутомимым исследователем, я больше полагался на догадку и наитие. Художник и метафизик, я был в его глазах уродом, правда, умным, занятным и в общем-то излечимым. В довершение всего он был человек простой, холостой, самостоятельный — как скажет, так и сделает. У меня же был драматический склад характера, я не чувствовал за собою цельности и мог свободно раствориться в пятистах лицах, как Шекспир или Мольер, Дюма или Диккенс. Словом, откуда ни посмотреть — лучшего союзника мне было не найти. И я ухватился за него так крепко, как только мог».

Если продолжить сей перечень контрастов в маколеевском духе, то обнаружится, что героями этого содружества были оба партнера. Драматические способности Шоу делали его яркой фигурой; он так ловко выезжал на них, что нередко вызывал упреки в саморекламе. Таланты Уэбба, напротив, заявляли о себе без помпы. С газетами Уэбб не умел и не любил иметь дела, а Шоу без газет было просто нечего делать. Уэбб относился к себе ровно, без надуманных сложностей и в герои не лез — в герои его тащил за уши Шоу для собственного удовольствия. Да, быть возле Шоу и не оказаться героем было не так уж просто.

В те давние дни, когда Шоу еще ничего не натворил, кроме романов, к которым не желал притронуться ни один издатель, — в те дни он высказался, что его репутация возрастает с каждым очередным провалом. Он похвалялся, что таких репутаций у него накопилось пятнадцать. Иное дело Уэбб. «Какие там пятнадцать» репутаций! Удивительный и единственный в своем роде труд Уэбба одним разом принесет ему хоть и позднюю, но верную славу. Без Шоу здесь не обошлось: он предвидел этот триумф, он придумал великого Сиднея Уэбба задолго до того, как великий Сидней объявился собственной персоной. Уэбб не умел выставляться, а для Шоу позерство было второй натурой, он и для приятеля постарается. Пришлась кстати и буффонада: Уэбб был отнюдь не без юмора, но балаганить не умел, и, когда была нужда разрядить атмосферу шуткой, Шоу всегда поспевал ему на помощь.

В общем, что и говорить, пара была идеальная. Кроме того, как и всех фабианцев, их связывали стыд при виде всего, что творилось вокруг, и страстная мечта (которую дети у Толстого называли мечтой об исправлении мира)[25] сделать для людей что-нибудь получше того, что делал с ними капитализм.

Шоу поделился с Уэббом своим открытием: в Лондоне основалось некое Фабианское общество. Несколько следующих дней они провели в Уайтхолле, обсуждали, прикидывали, примеривались. Уэбб легко поддавался на уговоры. На собрании нового Общества он почувствовал себя, как и Шоу, в своей тарелке.

Еще один новобранец фабианской армии был ходячей энциклопедией. В юности на него так и сыпались награды, подарки, стипендии. Да и немудрено, что на любом испытании он выходил первым: единым взглядом он схватывал самую суть предмета и накрепко запечатлевал ее в сознании, удерживая в памяти любую мелочь, если только она заинтересовывала его. Ума — палата, и порядок в ней такой образцовый, что ее не захламить никакому новому знанию. Уэбб не умел впадать в уныние, страстно жаждал знаний, горел желанием послужить обществу, так что он и фабианцы друг другу подошли. Не беда, что руки у него не в мозолях, что не умеет он залатать прокол на шине или забить гвоздь: у него хорошо работает голова, на слове его не поймаешь — такой забьет одними фактами.

Привлекли фабианцы и Сиднея Оливье, красавца аристократа с революционными взглядами, который служил вместе с Уэббом в Министерстве колоний. Опекаемое доселе Блэндом вкупе с женой, умной и обаятельной Эдит Несбит, Общество вскоре перейдет под руководство четверки: Шоу, Уэбба, Оливье и его университетского приятеля Грэама Уоллеса. Все четверо стали членами хэмстедского Клуба истории, выросшего из кружка по изучению марксизма. Здесь «одна молодая русская дама обрушивала на нас «Капитал» по-французски, покуда хватало нашего терпения и мы не начинали ссориться».

В Хэмстед, на собрания клуба Шоу, Уэбб и Оливье отправлялись вместе. Члены клуба собирались дважды в месяц сначала на частных квартирах, потом в хэмстедской абонементной библиотеке. Обсуждалась история европейской экономики, толковалась мудрость всех социальных преобразований, от Мора до Маркса и Прудона. Закладывались основы небезызвестного «фабианского» социализма.

Члены клуба не жаловали друг друга особой обходительностью, и все же им понадобилось какое-то время, чтобы привыкнуть к Шоу. Он ликвидировал трения, громогласно и в самых нелестных тонах раскрывая групповые секреты. Предмет споров быстро забывался: всех объединял отпор, который следовало дать филиппикам Шоу. Самая внешность Шоу, казалось, помогала юмористу: бледное лицо и клочья оранжевой растительности на скулах и подбородке. Кто-то даже уподобил это лицо «недоваренному яйцу в мешочек».

Первые фабианцы являли собой пестрое сборище философствующих анархистов, отчаянных мятежников, атеистов, противников денег, христианских социалистов, поборников единого налога, блаженных жертв неразборчивого чтения, прихвативших, к примеру, вторую часть «Фауста» Гёте и утопистов. На весь этот калейдоскоп лиц снисходительно взирал типичный провинциальный тори демократ Блэнд — чем, скажите, не Парламент?

Когда же прибыло подкрепление в лице Шоу и Уэбба, стало ясно, что без конституционализма не обойтись: хватит, никаких уступок анархистам! На вопрос, скоро ли победит социализм, Шоу уже не ответит: «Две недели, самое большее». Он со всей серьезностью объявит обманом и ловушкой позицию бунтарей: если вчера капитализм был еще в силе, социализм назавтра не настанет, хотя бы мы и пошли сегодня на штурм Бастилии. Только беду накличут эти пылкие умы, и Шоу обращался к чувству юмора фабианцев, благодаря которому мятежники уже не могли воспринимать себя чересчур серьезно. Легкий, дерзкий на язык Шоу, иной раз ради позорного осмеяния своих оппонентов городивший сущую чепуху, отпугнул многих эмоциональных реформистов, которые окрестили «кабинетных социалистов» черствыми циниками. Новые руководители, однако, были рады сбыть этих реформистов с рук — те и ушли ни с чем.

Впервые имя Шоу было упомянуто в газетном отчете в связи с его выступлением в январе 1885 года на конференции о заработной плате в промышленности. Фабианское общество выбралось из кабинетного сумрака и прислало на конференцию двух своих представителей.

Шоу начал речь словами: «Председатель попросил не высказываться в духе, задевающем чувства определенных классов. Так вот, я обращаюсь к новейшему классу — к взломщикам, и если представитель его находится в зале, то пусть он мне поверит: я не порицаю его профессию. Я отдаю должное его высокому умению и смелости. Я понимаю, как многим он рискует: никакой хват-капиталист с ним не сравнится — ведь под угрозой свобода, жизнь, выпивка. А сколько людей обязаны громиле куском хлеба?! Адвокаты, полисмены, надзиратели, строители тюрем; перепадает и палачам… Полагаю, присутствующие здесь акционеры и землевладельцы согласятся, что я не хочу обидеть их больше, чем взломщиков. Я хочу всего-навсего пояснить, что эти три социальные разновидности наносят обществу один и тот же вред».