Павел Вяземский - Письма и записки Оммер де Гелль

• Название: Письма и записки Оммер де Гелль
• Автор: Павел Вяземский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-280-01336-6

«Письма и записки Оммер де Гелль», якобы принадлежащие французской писательнице Адель Омер де Гедль (1817–1871), «перевод» которых был впервые опубликован в 1933 году, в действительности являются весьма умелой и не лишённой живого интереса литературной мистификацией сына поэта, критика и мемуариста кн. П.А.Вяземского Павла Петровича Вяземского (1820–1888), известного историка литературы и археографа. В записках наряду с описанием кавказских и крымских впечатлений французской путешественницы упоминается имя М.Ю.Лермонтова, что и придавало им характер скандальной сенсационности, развеянной советскими исследователями в середине 30-х годов нашего века.

(Из аннотации к изданию)

---

— Об этом мы поговорим после, — сказала я, чтобы прекратить разговор.

Таким образом, несчастный вымещает на мужиках то, что русская аристократия заставляет его выстрадать, и это печальное отмщение, в своих собственных интересах, не должно чересчур раздражать крестьян, которые мечтают время от времени об ужасном возмездии.

— Несколько раз, — сказала нам жена управляющего, — покушались его убить, и хотя виновные дорого платились за свою дерзость, однако когда-нибудь он может сделаться жертвою ненависти, более ловкой и счастливой. За неделю до нашего приезда была такая попытка, — и она рассказала со всеми подробностями об этой более смелой, чем все остальные, попытке со стороны одного крестьянина, уже давно бывшего его врагом. Однажды, после продолжительного обхода по полям, управляющий сел отдохнуть в глубине оврага, осененного несколькими деревьями. От усталости и жары он начал засыпать, положив около себя два пистолета. Но инстинктивный страх, преобладавший в его сне, позволял ему слышать малейший шум вокруг себя: тело, было объято сном, но душа бодрствовала. Вдруг подозрительный шорох поразил его слух; он тотчас же открывает глаза и видит перед собою мужика, который наклонился поднять один из его пистолетов. Взгляд крестьянина обнаруживал такую свирепость и движения его — такое спокойствие, что нельзя было сомневаться в его намерениях. Управляющий, полуприподнявшись на локтях, с удивительным хладнокровием, зевая, его спросил: что он хотел делать с пистолетом? Мужик, трусливый, как вор, тотчас же принял глупый и лживый вид, свойственный только русским крепостным, и отвечал, что интересовался устройством его. Говоря это, он передал оружие хозяину, не выказав при этом ни малейшего смущения. Этот несчастный чуть было не умер под кнутом. — Малороссиянка прибавила к этому рассказу с совершенно русскою наивностью, что ему было бы гораздо лучше умереть сейчас же, на месте.

Боясь помешать занятиям г. де Гелля, я ушла с женою управляющего в маленький соседний зал. Между прочим спросила у нее, не удивится ли ее муж, если бы мне вздумалось присутствовать при наказании, которое мне так хотелось видеть хотя бы один раз.

— Будьте уверены, сударыня, что мой муж ждет ваших приказаний и начнет не иначе как только в вашем присутствии. Они назначены нарочно для вас; мой муж наскоро собрал людей отовсюду. Боюсь только одного: останетесь ли вы нами довольны?

Я постаралась разубедить ее и продолжала дружески беседовать с нею о разных разностях. Мне не было необходимости слишком торопиться и, кроме того, многое надо было выяснить. Я вовсе не желала, чтобы кто-нибудь воображал, что дело это было улажено. Г. де Гелль занялся у стола приведением в порядок своих заметок, на что имел для этой работы более двух часов. Лошади были заказаны к половине шестого и должны были возвратиться еще с поля. Эти лошади исполняли барщину. Я захотела покататься на них, допустив себе подобную роскошь. Я предупредила ее, что моя прогулка по деревне имеет целью попытаться еще раз походатайствовать перед управляющим за виновных или, по крайней мере, облегчить им наказание.

Нескромная болтливость жены и хвастовство мужа меня сильно озадачили. Он посвятил нас слишком скоро во все подробности своего управления. Всякая администрация, какая бы она ни была, имеет свои секреты и не выставляет их напоказ. Сохранять благопристойность необходимо. Странствуя по России в продолжение двух лет, я принимала довольно деятельное участие в административном управлении с целью ближе познакомиться с первоначальными основаниями хозяйства. Это не было в обычае, и я невольно чувствовала фальшивую ноту. Конечно, никто не станет надевать белых перчаток, чтобы пороть мужиков, и отнюдь не будет разглашать об этом. Наивность его жены заставила меня надолго призадуматься. Засечь до смерти — скверное дело и всегда влечет за собой хлопоты и расходы. Странно, почему она жалела того мужика, который хотел убить из пистолета ее мужа, за то, что он не умер под палкой? Путешествие по Сибири, которое ждет его с сотнями палочных ударов и вырванными ноздрями, конечно, есть казнь, могущая вполне удовлетворить ее.

Позднее причина этого была объяснена мне очень просто: дела с судебными властями причиняют большие убытки, которые не могут быть отнесены на счет господской конторы. Я знала из достоверных источников, что управляющий был на очень хорошем счету у генеральши. Генерал, с своей стороны, имел к нему неограниченное доверие. Впрочем, он не играл большой роли, как будет видно из дальнейшего рассказа. Генеральша сама командовала полком, бригадой и дивизией, и ею все были очень довольны. Его адъютанты, между прочим, обязаны были прислуживать ей, и надо сказать, что генеральша всегда умела отлично выбрать их и даже с двоякою целью. Я знала формулярный список генеральши от ее родного брата. Эти злые намеки на нее исходили от брата. Не берусь отвечать за это. Многие соседние помещики отзывались мне с похвалою об управляющем, как о человеке сведущем в делах и очень исправном в отношении соседей. Он был очень строг к крестьянам и не прощал им ни малейшей оплошности.

— Он иногда слишком суров и слишком требователен, он только что заставил меня высечь рукою палача трех человек, которые должны были идти в сибирские рудники, — сказал мне сам губернатор, — улики против крестьян были очень слабы, но все же принцип власти восторжествовал.

Я похвалила его за быстрое и справедливое правосудие к французу, окруженному врагами. Я играла ногами, желая подразнить его.

— Ваши маленькие, хорошенькие ножки с убедительным красноречием ходатайствуют за вашего соотечественника. Я готов сослать шесть других, будь они невинны, как только что рожденные слоны, — сказал он с грубой, довольно глупой улыбкой.

Я окончательно очаровала губернатора; я имела этого честного человека в кармане, в чем позже убедилась. Он долго не хотел расстаться со мною и возобновил разговор, сказав:

— Все у него в порядке, и порядок этот, в самом деле, удивительный, место исправника всегда к его услугам, я ему говорил об этом.

«Боже мой, — чуть не вырвалось у меня, — да я его совсем не знаю и нисколько не интересуюсь им». Но, к счастью, промолчала.

При прощании он просил позволения посетить меня.

— Уведомьте меня только заранее, и я готова принять вас во всякое время дня и ночи.

Зачем это пустословие и жалобы против аристократии, которая так далека от мысли оскорблять честолюбие управляющего и с удовольствием смотрит на увеличение его капитала?

От самого Екатеринослава длинная дорога прошла незаметно; я только и слышала похвалы своему соотечественнику. Право, я этим возгордилась. Я не имела обыкновения посвящать своего мужа во все мои поступки и цели и часто удлиняла наш предполагаемый путь. Также скрыла от него и удивление относительно нашего милого и любезного парижанина. Генеральша, приглашая меня посетить ее пороги, говорила об управляющем, как об оригинале, извлекавшем пользу из распутных девок, которых она время от времени посылала ему в заточение. Я ей это обещала. Едва прошло три недели, как наш маршрут был установлен, Я не замедлила известить ее об этом. Я не знала, дошло ли мое письмо по назначению. Я только что получила два письма от милой генеральши.

…Все воспоминания сбивчиво проходили передо мною и наполняли мою бедную голову. Мне едва было девятнадцать лет…

Мы мигом приехали к нашему соотечественнику. Как теперь слышу громкое ржание заводских лошадей, которые оглашали воздух своими призывами. Не показывает ли это, что все эти растения и животные, которые спешат возродиться, предчувствуют непродолжительность весны? В ожидании любопытство мое было искусственно возбуждено. Я сильно жаждала вкусить плода от древа знаний, так как уже сорванные мною были очень вкусны. Говорят, аппетит приходит во время еды. Это неправда, я страдала от недостатка пищи. Мне дали искусственное возбуждение, что было далеко от моих расчетов. Я хотела наблюдать природу, изучать живое, а меня заставляли сделать, по крайней мере, 50 верст кругом, чтобы присутствовать на театре марионеток.

Болтая все время с женою управляющего, которую, наконец, удалила своею рассеянностью, я удостоверилась, что доверенный генеральши не мог быть простым скоморохом. Мои сомнения исчезли пред очевидностью. Это был, действительно, человек серьезный и добросовестный, прежде всего, человек долга, а я-то воображала его не иначе, как римским проконсулом с обликом парижского парикмахера, с вывескою: помещение для любви как днем, так и ночью. Вся его фигура изображала девиз его вывески: к удовольствию дам. Его физическая сила соответствовала его профессии. Он был очень хорошо сложен, хотя и небольшого роста, плечист, но немного тучный для своих лет, нос чересчур длинный (говорят, длинный нос никогда не портит красивого лица) и прекрасные волосы. К тому же он носил большой хохол a la girafe, как у нашего доброго короля Людовика-Филиппа, очень тщательно завитый, приподнятый чуть не до небес. Я никак не могла привыкнуть к его хохлу. У него были прекрасные глаза; взгляд его скорее был жестокий и сохранял это выражение даже в то время, когда глаза его принимали ласковый вид; взгляд был пронизывающий. Он казался задумчивым, хотя смешная походка никогда не оставляла его. У него были великолепные зубы, прелестные руки, которые он выставлял с грацией, и ноги, напоминающие парижанку.