Павел Вяземский - Письма и записки Оммер де Гелль

• Название: Письма и записки Оммер де Гелль
• Автор: Павел Вяземский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-280-01336-6

«Письма и записки Оммер де Гелль», якобы принадлежащие французской писательнице Адель Омер де Гедль (1817–1871), «перевод» которых был впервые опубликован в 1933 году, в действительности являются весьма умелой и не лишённой живого интереса литературной мистификацией сына поэта, критика и мемуариста кн. П.А.Вяземского Павла Петровича Вяземского (1820–1888), известного историка литературы и археографа. В записках наряду с описанием кавказских и крымских впечатлений французской путешественницы упоминается имя М.Ю.Лермонтова, что и придавало им характер скандальной сенсационности, развеянной советскими исследователями в середине 30-х годов нашего века.

(Из аннотации к изданию)

---

— Это очень жаль. Я думала, что выпороть брюхатую женщину дело вовсе не диковинное.

— Погодите немного, денька два или три, мне нужно распорядиться о двух швеях. Они вчера выбегали ночью из дома и шлялись в саду. Я хочу доведать, не с сыном ли моим они изволили забавляться.

Генеральша очень раскраснелась, и бурые пятна начали уже появляться по ее лицу. Я отклонила ее предложение пойти смотреть, как допрашивают.

— Если вы желаете, то не иначе как после завтрака. Я вовсе не желаю являться пред всеми с разгоревшимся лицом.

— Какая вы кокетка, — и, посмотрев в зеркало, заметила пятна, покрывающие ее лицо. Я начала их целовать и сказала:

— Я вас безмерно люблю с вашим оживленным лицом.

— Мой сын также меня находит особенно красивой, когда я оживлена.

№ 116. ДЕЛЕССЕРУ

Аделаидино. Четверг, 17/29 сентября 1839 года

СОВЕРШЕННО КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

Я предвидела плачевную кончину султана и не решалась писать вам раньше его кончины; теперь можно говорить пооткровеннее. Я видела покойного довольно часто в моей школе. Он держал себя всегда прилично и со свойственною туркам сдержанностью; но мне не нравилось, что он то одну, то другую требовал в свой гарем. В начале 1838 г. он уже стал звать по нескольку из моих девиц. Он сначала, предаваясь своему бешеному исступлению, жестоко истязал некоторых и потом, в порыве delirium tremens, велел связать себя и нещадно бить жгутами из полотенец. В мае 1838 г., к счастью, кончался трехлетний контракт, который меня самое связал по рукам и по ногам. Все вспоминаются его умные, проницательные глаза, несмотря на пятидесятилетний возраст, который ему уже было близко достичь, когда его смерть внезапно похитила. Это мне пишет г-жа Г<рациани>, жена Н., драгомана, которая близко стояла к делу. Кадальен, наш константинопольский почт-директор, вам близко известный, меня извещает совершенно конфиденциально о случившемся несчастии.

В ту ночь, когда он погиб, все служители были удалены по его приказанию, как это уже давно водилось. Его поутру нашли мертвым. Г-жа Грациани с двумя прислужницами должна была уехать в Сиру, покуда все успокоится. Бедные девушки (их было четырнадцать) погибли все среди ужасов, произведенных рассвирепевшими служителями. Дело не подлежит огласке. Все меры приняты, чтобы оно не вышло наружу, несмотря на то, что Капитан-паша поднял тревогу. Что касается до ваших личных, интересов, то вам беспокоиться нечего. Лапьер уже говорил с Решидом-пашой. Вам необходимо написать частное письмо на имя Решид-паши, который приехал и вступил в должность. Пришлите подлинный контракт. Ваше дело в дружеских руках с приезда Решида, а то пришлось бы ждать и не дождаться. Он 3 сентября вернулся из Парижа и расспрашивал Лапьера о вашей судьбе и о вашем деле. Мне пишут, чтобы я не торопилась приезжать в Константинополь. Я пока блаженствую на берегах Буга, который древними назывался Гипанисом, так же, как и Кубань. Капитан-паша знал, что делает, когда передался со своей эскадрою Меглит-Алию. Не пеняйте, что мои известия запаздывают. Вот я переберусь в Одессу и напишу, когда узнаю что-нибудь новое. Бумаги доставлены епископу в Тифлис. Ленуар был у меня в Аделаидине. Он опять отправляется в горы. Я ему дала вид на проезд в Пятигорск для заработка. Он выглядит чистокровным русским мужиком, т. е. очень грязным. С ним едут двое и Игнат Казаков. Я их снабдила видами. Решид меня известил, что мне еще рано возвращаться в Константинополь, а деньги уже переданы Аллеону. Это главное. Здесь все готово и ожидают со дня на день графа Орлова. Пятый корпус совсем наготове к отплытию. Я еду в Алупку с графинею Воронцовою и там возьму мои сорок морских купаний. Я получила известие о смерти султана одновременно с его постыдным поражением при Незибе. Если что узнаю у Воронцовых, то непременно вам тотчас напишу.

№ 117

Екатеринослав. 20 июня 1 3^0 года

Пока графиня В<оронцова> ездила в Константинополь на «Полярной звезде» в первых числах мая с г-жами Мипчиаки, Фонтон и Фролинг, мы отправились с графом на пароходе «Петр Великий». Графиня вернулась со своей эскадрой 18 июня на пароходе «Император Николай». Воронцов вернулся 14 июня. Я успела съездить в Ростов и простилась с ним в Екатеринославе 6 июня. Я забыла тебе сказать, что пароходом командовал лейтенант Барановский. Графиня его считает своим предметом; только это между нами. Его граф услал в Константинополь на три года.

№ 118

Среда, 24 июня 1840 года

Наша первая остановка, проезжая Днепровские пороги, была у одного управляющего имением; в нем совершенно неожиданно мы узнали француза с чистейшим парижским акцентом, какой мне редко приходилось слышать. По правде сказать, это не было для меня неожиданностью. Я получала письмо за письмом от одной генеральши, моего лучшего друга, и в продолжение полутора месяцев много слышала об этом парижанине как от генеральши, так и от соседних помещиков. Он был женат на малороссианке и занимал уже два года должность приказчика (управляющего) одного из имений генерала или, вернее, его жены. С полной готовностью он предоставил в наше распоряжение весь дом, из чего было видно, с каким удовольствием он принимал своих соотечественников. Превосходный мед, сливки и арбузы были поданы в изобилии, но, несмотря на все наши просьбы, мы не могли склонить управляющего разделить с нами эту закуску, что произвело на нас тяжелое впечатление. Этот человек, рожденный в стране, где кастовые предрассудки почти не существуют, добровольно унижал себя в наших глазах, считая недостойным сесть рядом с нами, как будто бы он был крепостным и привык к рабству с самого детства. Он вкратце рассказал нам о своей печальной жизни, полной неудачи, бедности, о своей горячности и буйстве, свойственных ему, как сыну Парижа, о своих усилиях и надеждах и о разных вещах, которые должны были вскоре исчезнуть из окружающей его обстановки жестокостей и оскорблений, способных вызвать даже любовь к отечеству. Этим и объясняется его отношение как к помещикам, так и к крестьянам; он сделался так же груб, жесток и эгоистичен, как самый закоренелый русский, в чем он сам признавался с цинизмом, который нас возмутил.

Я имела случай видеть мимоходом, но так близко, как только возможно, деяния и подвиги представителя нашей прекрасной Франции, обладавшего способностью держать в ежовых рукавицах своих многочисленных подчиненных и в течение двух лет окончательно навести на них ужас. Вся деревня приходила в изумление от наказаний, ежедневно налагаемых им за малейшие проступки, в чем мы имели очень осязательное доказательство вскоре же после нашего приезда. В то время, как он разговаривал с нами, пришли доложить управляющему, что, согласно его приказанию, две женщины и трое мужчин были приведены на место наказания, чтобы получить по нескольку ударов кнутом. И что же? Несмотря на ужас, внушаемый нам подобною казнью, несмотря на наши просьбы, он приказал каждому дать по пятидесяти палочных ударов и вдвое увеличить, если будут сопротивляться. Его уклончивость и в то же время самодовольство делали его невыносимым; маленький его рост, высокие каблуки и в особенности большой хохол a la girafe, который всегда носит наш добрый король Людовик-Филипп, делали его окончательно смешным. Он удалился, сказав, что идет распорядиться наказанием, и, уходя, бросил взгляд знатока на мои маленькие ноги, обутые в голубые, небесного цвета туфли, вышитые золотом, которые я держала напоказ и с нетерпением передвигала ими. Он и обратил на них внимание, отвешивая нам свои поклоны.

Мы остались втроем с женою управляющего, которая болтала без умолку. Она нам рассказала, что была вдовою смотрителя смирительного дома в Киеве. После смерти мужа она оставила свой дом, которым сама управляла. Генеральша, принявшая в ней участие, взяла ее к себе, и вот уже шесть лет, как она управляет домом.

— Мы дворяне, и я имею крепостных, доставшихся мне в наследство от отца и мужа, который был русский дворянин; он должен был купить несколько крестьян, чтобы продавать правительству как рекрутов. Если бы он не был дворянином, то не мог бы продавать их от своего имени. Но, видите ли, все французы обладают страшным честолюбием. Госпожа не позволяет нам садиться в ее присутствии — ни мне, ни ему. Мы даже и подуматъ-то об этом не смеем. В Польше, где я провела свое детство, большие паны вообще обходятся с бедными дворянами, как со слугами, между тем как они сами имеют крестьян. Я бы у вас охотно купила Марусю. Это товар, легко сбываемый, пока он молод. Я вам дам за нее 700 рублей ассигнациями, но надо ехать в Екатеринослав. Если же до тех пор вы выбьете ей зуб — за нее не будет и полцены.

— Об этом мы поговорим после, — сказала я, чтобы прекратить разговор.

Таким образом, несчастный вымещает на мужиках то, что русская аристократия заставляет его выстрадать, и это печальное отмщение, в своих собственных интересах, не должно чересчур раздражать крестьян, которые мечтают время от времени об ужасном возмездии.