Павел Вяземский - Письма и записки Оммер де Гелль

• Название: Письма и записки Оммер де Гелль
• Автор: Павел Вяземский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-280-01336-6

«Письма и записки Оммер де Гелль», якобы принадлежащие французской писательнице Адель Омер де Гедль (1817–1871), «перевод» которых был впервые опубликован в 1933 году, в действительности являются весьма умелой и не лишённой живого интереса литературной мистификацией сына поэта, критика и мемуариста кн. П.А.Вяземского Павла Петровича Вяземского (1820–1888), известного историка литературы и археографа. В записках наряду с описанием кавказских и крымских впечатлений французской путешественницы упоминается имя М.Ю.Лермонтова, что и придавало им характер скандальной сенсационности, развеянной советскими исследователями в середине 30-х годов нашего века.

(Из аннотации к изданию)

---

— Помилуйте, за что же? Я полиции очень рада, она у нас бывает изредка, и ее присутствие поднимает значение дома, только с условием, — сказала она, смеясь, — чтобы не мне приходилось платить. Оно больно накладно. Все работницы, мне доверенные, не имеют права выходить из дома; только разве для сопровождения наших мамзелей, чтобы что-нибудь снести. Я не понимаю, откуда они набираются духом своеволия. Я уже третьего дня призывала квартального надзирателя и вчера опять принуждена была наказать двоих. Майор мне обещал обратить на них внимание. Вот видите, мне самой пригодилось. Я их, правду сказать, немного бесчеловечно отделала. Я очень рада, что полиции пришлось их опять наказывать. Вы знаете, здесь город. Если что случится, я не буду в ответе. Хотите их посмотреть? Новоприезжим в Россию бывает всегда интересно посмотреть наши порядки.

Девки эти были в беспамятстве; однако тяжело дышали. Пятеро, казалось, еще более страдали.

— Через пятнадцать дней они все примутся за работу как ни в чем не бывало, — сказала мне мистрис Жаксон. — А две остальных скоро прикажут долго жить. Посмотрите сами, — прибавила она, переворачивая их очень бесцеремонно.

Она несколько раз повторяла эту операцию: обе девки падали, не давая никаких признаков жизни, они падали как какие-нибудь мешки, и казалось, что пол, на который они падали, не причиняет им никаких ощущений при столкновении с их избитыми телами.

— Они не ранее двух-трех дней издохнут. Эти полицейские солдаты знают свое дело, у них наказанный всегда может встать и умирает не ранее трех дней; оно и выходит, что совершенно согласно с законом.

Мистрис Сквейрс обратилась с угрозой к двум сестрам умирающих и отправила их на работу. Я, признаться, нашла, что мистрис Сквейрс слишком снисходительна, слишком либеральна и что она все думает, что имеет дело с благородными девицами. Мисс Пенелоп, которая гораздо энергичнее, только спросила княжен, прежде чем отдать приказания; обе девушки были их крепостные. Княжны обе бросились целовать мисс Пенелоп.

— Прикажите их наказать, но ради бога, чтобы мы могли надеть наши салопы к гулянию в четверг.

Квартальный надзиратель с четырьмя солдатами принялся за наказание. Княжны вернулись за ширмы и, став передо мной на колени, стали целовать мои ножки и забирались выше колен. Я им не воспрещала это делать, потому что щекотало мое самолюбие видеть двух настоящих княжен, имеющих три тысячи крестьян, у моих ног.

Княжны, по окончании наказания, вручили квартальному, улыбаясь и приседая, каждая по двадцати пяти рублей. Квартальный, пылая новым рвением, принялся с четырьмя служителями их <девок> кормить тумаками. Мисс Пенелоп к ним присоединилась. Княжны этому обрадовались, приветствовали ее криками: «еще, еще!»

Генеральша отвела меня в сторону и сказала мне, что брат ее очень любит и очень влюблен в меня.

— Вы ее никогда не будете иметь, — сказала она брату, — пока не накажете наложницу свою и не прогоните ее. Вы, всего лучше, подарите ее г-же Гелль, пусть она с ней делает, что хочет. Эти девки бог знает что о себе думают: они воображают себя дамами. Продайте мне ее. Я вам дам за нее тысячу франков. Я ее отделаю как следует. Вы не знаете, какая ужасная история? Девки, которых я велела выпороть и которые перед тем напились пьяными, — это все одна история: наложница брата и сестра ее, вдова, выпустили водку, чтобы напоить моих работниц. Вообразите себе, что за смелость! Наложница моего брата не хотела, чтобы моим племянницам сшили их салопы к четвергу, вообразите. Я уже вдову велела задержать и привести с младшей сестрой, чтобы их как следует выпороть и потом допросить под розгами. Пойдите к брату и упросите его подарить вам его наложницу, я совещусь ее силой брать, хотя она моя крепостная. Главное для меня — не выпустить ее из рук. Она обманывает брата, а он не хотел верить, когда я это ему говорила, но, благодаря вашему влиянию, он уже совсем сдается. Вы не знаете, как эти девки дурно себя ведут! Они отвратительны, все заражены дурною болезнью или накануне заражения. Подите, душа моя, и присылайте мне ее скорее. Мне не терпится, чтобы она была в моих руках, побывав у вас под ногами. Дайте слово ее не щадить. Смотрите, как я из-за вас хлопочу, ради ваших прекрасных глаз. Ступайте и не засыпайте среди торжества.

Я поцеловала ей руку, она страстно обняла меня.

— Жюли вас дожидается уже у дверей. Она вас проведет кухнями. Вам приличнее идти к брату в сопровождении вашей соотечественницы, которая имеет весьма презентабельную фигуру. Она уже занялась переноской вещей из вашей гостиницы и все приготовила здесь, в ваших комнатах. Мой метр-д'отель, Жиовани, уже на месте и за всем смотрит; Жюли прибежала сюда и рассказала обо всем, что там происходит. Люди моего брата — все воры и мошенники. Знайте это и держите себе на уме. Я не хочу, чтобы он жил с этой салопницей, это уже продолжается более трех месяцев, и она у него таскает, что захочет. Брат вас с нетерпением ожидает и мне разрешил поступать с ее сестрами, как я пожелаю. Я вам уже сказывала или нет, что вдова была прежде любовницей брата, и он ее и теперь отличает. Ужас, что за свинья, право, мочи нет! Вообразите, что эти потаскушки вздумали соперничать с англичанками, которые мне ежедневно твердят, как опасно будет для всех нас, когда они станут разъезжать в колясках, в шляпах с перьями. Надо запустить брату блоху в ухо. Если им дать теперь потачку, то через десять лет будет конституция. Блоха уже у меня в руках и даже две. Я от вас ожидаю его настоящую наложницу; она преопасная бестия. Вы мне окажете настоящую услугу. Ваше влияние на брата так сильно, что вы не допустите ему долее оставаться с дурными своими привычками. Вы — мой чудный жемчуг, который я осыплю бриллиантами. Мой брат живет с тремя сестрами и тратит на них чертовские деньги. Я двоих из них привела к сознанию. Я желаю, чтобы ваше торжество было полное и чтобы вы получили за это солидную награду.

Она, право, чудесная женщина и так дорожит интересами своих приятелей. У нее что на словах, то и на сердце; но смех ее какой-то странный, и я с трудом к нему привыкаю: она раскрывает рот до такой степени, что обнажает свои десны и скалит зубы, как хищный зверь. А она очень часто смеется, и все тем же злым смехом. Я убедилась, что это только дурная привычка. Она любит смешить, и я не думаю, чтобы ее натура была действительно испорчена и что она сохраняла лишь внешность цивилизованной женщины. Я ее со всех сторон пробовала: все в ней было любезно и достойно любви; она держала себя превосходно, ее руки, ее ноги были бы достойны изучения скульптора. Она была с друзьями всегда ровного характера, ни малейшей запальчивости ни в ее характере, ни в привычках нельзя было заметить. Она была бой-баба и прямо годилась бы в министры. Если бы она мне сказала выпрыгнуть из второго этажа, я, не колеблясь бы, это совершила: такова вера была в ее непогрешимость. Только один ее смех раздражал мне нервы именно тогда, когда не было никакой причины смеяться, ее смех с пронзительными нотами; рот раскрывался донельзя, я видела ее десны — и вид десен был крайне непривлекателен. Мне брат ее часто говорил, что ее бы сечь надо, чтобы отучить так смеяться. В ту минуту, как она заливалась непомерным хохотом, ее ножки наигрывали свою игру самым привлекательным образом и мирили с ее невоздержанным смехом.

— Раз ко мне, — рассказывала она мне, — пришла из деревни (мне тогда было четырнадцать лет) женщина, жаловавшаяся на глаза. Моя мать ей дала шпанских мух. Она, вместо того, чтобы приложить их к затылку, наложила прямо на глаза. На другой день, когда мы зашли в избу, у этой женщины, разумеется, оба глаза лопнули.

Рассказывая мне это и помирая со смеху своим нестерпимым смехом, она передвигала ножки и подымала их в уровень с своими глазами, опускала их на пол и била каданс.

— В другой раз, в том же году, пришли просить о больной ноге, мать дала для натирки ноги меркурияльную (ртутную — Д.Т.) мазь. Больная женщина приняла всю мазь эту сразу внутрь; рвота и ужасные колики не замедлили явиться; она страдала ужасно. Моя гувернантка пришла осмотреть ее и решила, что больная отравлена. Еще бы! Молодая женщина умерла в престарелые годы, страдая, правда, часто желудком и зубною болью. Я ей, Христа ради, велела за птицами смотреть. Она получала по смерть свою месячную порцию. Мне мой приказчик сказывал, что она очень хорошо умерла: накануне была у причастия.

Генеральша набожно перекрестилась.

Я, кажется, вовсе забыла сказать о ее наружности. Она была смугла, но живой румянец освещал ее лицо, ее черные глаза выражали страстность ее натуры; тело ее было сплошь покрыто темными и вьющимися волосами: плечи, грудь, спина, руки — все было сплошь покрыто волосами, кроме лица и кистей рук. Говорят, что это признак ее горячего темперамента.

Я пошла к моему князю и каюсь в тех неистовствах, которые я производила. Я не от злого сердца им предавалась — такова была вся обстановка, как-то было неловко иначе действовать. Сначала я только смотрела…[65]