Павлюченков Алексеевич - «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

• Название: «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.
• Автор: Павлюченков Алексеевич
• Издательство: ООО «Издательство "Собрание"»
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9606-0053-8

Философия нигилизма по отношению к советской эпохе в свою очередь не прошла испытание временем, выступив лишь в качестве идеологического сопровождения кризисных процессов в обществе. Актуальность опыта КПСС не исчезла с поражением коммунистической доктрины. Обращение к истории периода советского коммунизма говорит о том, что для него были присущи те же традиционные противоречия, которые изначально определили феномен российской цивилизации и ее устойчивое своеобразие. Книга содержит конструктивную критику политической истории большевистского периода. Проводится анализ исторических оснований системы советского коммунизма и ее связи с современными проблемами государственного строительства.

Для всех интересующихся историей России начала XX века.

---

Последнее публичное выступление Ленина — 20 ноября 1922 года на пленуме Моссовета в Большом театре явилось полным символического смысла. По воспоминаниям одного из депутатов, во время доклада Каменева по залу пронесся шепот: «Обещался приехать Ленин». Едва Ленин показался в проходе на сцену, где заседал президиум, в зале раздались оглушительные аплодисменты и крики: «Да здравствует Ильич!» Ленин, едва вступив на сцену, начал делать усилия, чтобы снова скрыться за дверь, но члены президиума его задержали. Невзирая на все жесты Ленина, аплодисменты не прекращались в течение 20―25 минут. Хлопали до самозабвения, до боли в руках. Все хотели быть ближе к вождю и рвались вперед. Сцена и зал поменялись местами. Со сцены были видны четыре этажа нагромоздившихся друг на друга тел. Нижние товарищи, придавленные сверху, уже не могли двигать конечностями и только сдавленно хрипели. Когда ликующие крики стихли, Каменев предоставил слово Ленину, но едва тот произнес: «Товарищи!», — как вновь раздался новый гром аплодисментов, который длился еще полчаса. Иностранные представители в ложах, в плену окружающего неистовства и своей дипломатии, также аплодировали все время[405]. Только после почти часового сюрреалистического исступления аудитории Ленин смог начать говорить. Сказалась его нечеловеческая воля. Больной человек такого выдержать не смог бы, это было под силу только человеку из бронзы. Ленин-человек этой толпе уже был не нужен, требовался Ленин-монумент, а человек должен был умереть.

Из глубин революционного общества уже давно восходила аура обожествления вождя. Шли переименования населенных пунктов, портреты вождя появлялись на папиросных коробках и прочих неожиданных местах. Сам Ленин еще в годы войны пытался через Оргбюро внести ясность в стихийный порядок присвоения его имени различным населенным пунктам и коммунам. Сразу после смерти вождя ЦК и ЦКК давали указания соответствующим учреждениям о прекращении печатания портретов т. Ленина на обложках различных товаров в качестве рекламы.

Крестьянин Фомин из Рязанской губернии счел своим долгом сообщить вождю свое мужицкое мнение по текущему моменту. В апреле 1923 года он направил Ленину письмо. Содержание письма стандартно, любопытно другое. Корреспондент помимо прочего указывает, что «коммунисты служат все церковные молебны и приглашают попов с иконами к себе на дом и за это ублаготворяют их земельными наделами». Выступает против религии и культа, но как! Обращается к вождю: «О, великий Мыслитель, ты и Учитель свободы для трудового, бедного и угнетенного народа по всем отраслям жизни его». Его послание полно перлами народного красноречия о солнце, о свете, о надежде и тому подобных лучах неестественного происхождения. Это даже не монотеизм, а признаки настоящего языческого культа[406].

Конфуций внушал своим ученикам: ничего не бывает рано, ничего не бывает поздно, все бывает только вовремя. Эпохальные вожди уходят в свое время, потому что они даже не вожди, а воплощенные идеи. Идеи отживают, вместе с ними оканчивает свое земное существование и их материальное олицетворение. Плеханов скончался ровно тогда, когда завершился оппозиционный этап революции, Ленин уходит, когда заканчивается ее идеалистический период.

Приемный сын А.И. Ульяновой-Елизаровой Г.Я. Лозгачев впоследствии делился воспоминаниями об увиденном в Горках в 1923 году. Он писал, что не имел представления о том, в каком состоянии находится Ленин, которого строго оберегали от взглядов людей, и когда увидел его, то был поражен. «Это был седой старик с отросшей бородой». Он сидел в кресле-коляске, которую толкал начальник охраны Пакалн. Он не мог говорить и только левой рукой силился показать, куда нужно его везти. В конце 1923-го года наступило улучшение и внешне В.И. стал похож на того Ленина, которого все привыкли видеть. Но только он сидел в кресле с неподвижной правой рукой и по-прежнему не мог говорить, а лишь повторял: «Вот, вот, вот» — вместо всех других слов. Во время встреч казалось, что он смотрит сквозь собеседника куда-то в одному ему видимую даль. И хотя жалоб не слышалось, в глазах виднелась застывшая боль. Однажды в конце декабря «В.И. при мне взглянул на газету и с досадой, почти со злобой отшвырнул ее от себя. Газета была развернута на той полосе, где было напечатано "Дискуссионный листок"»[407].

Тогда среди окружения Ленина в Горках сложилось твердое мнение, что Владимир Ильич к следующему 1924 году будет здоров и весной его можно будет вывезти в Крым. О лечении в Крыму говорили и врачи, для организации отдыха Ленина в Махалатку даже выехал сотрудник охраны[408]. Но этого не случилось.

Надо отдать должное, великий революционер покинул политическую авансцену в свой срок. Он не выдержал соприкосновения с возникшим в ходе революции, обновленным и много более могущественным, нежели отдельная личность, государственным организмом, который жаждал реализации своей абсолютной власти и социального творчества. Здесь революционный идеалист Ленин оказался чужим и ненужным, а Сталин, как совершенно справедливо говорил Троцкий, являлся плоть от плоти нового бюрократического аппарата. Однако здесь, перефразируя известное выражение Ленина, можно сказать, что бюрократизм также мало может быть поставлен Сталину в вину лично, как небольшевизм Троцкому. Все они были сильны и могущественны постольку, поскольку являлись человеческим воплощением неких фундаментальных общественных тенденций и приобретали и утрачивали эту силу и могущество соразмерно возвышению или угасанию последних.

Из противоречивых предсмертных начертаний вождя его преемниками было с благодарностью взято лишь то, что соответствовало захватившей политическое первенство тенденции к упрочению государственного абсолютизма и автократии. Согласно высказанным Лениным пожеланиям, XII съезд партии, проходивший в апреле 1923 года, избрал ЦК из 57 членов и кандидатов, вместо 46, а также расширил состав ЦКК с 7 до 60 членов и кандидатов. Далее, следуя тем же указаниям Ленина, съезд принял решение о создании единой системы контроля ЦКК-РКИ. И это также как нельзя кстати соответствовало интересам партаппарата, погашая в деле контроля относительно самостоятельный советский надзор, который зачастую служил ведомственным противовесом партийной системе и причинял ей неудобства своим посторонним нескромным взглядом.

Напротив, Троцкий, который прекрасно видел расстановку сил в высшем эшелоне, понимал, что с выведением ЦК из схемы реальной власти он остается в Политбюро в полнейшем одиночестве и без ближайшей опоры в лице части дружественно настроенных цекистов. Поэтому еще при подготовке к XII съезду выяснилось его категорически отрицательное отношение к этой части заветов вождя, касающихся перестройки высших партийных органов[409], что, впрочем, только дало лишний козырь в руки его противников, позднее подкрепивших свои обвинения Троцкого в антиленинизме.

Внимательным современникам революции по ходу развития ее событий все более становилось очевидным, что партия большевиков форсированными темпами превращается во что-то еще невиданное историей, вырастает в некую оцепеняющую взор громаду, качественно отличную от ее незначительного фракционного прошлого, партийных программ 1903 года и святоотеческих основ коммунистической идеологии XIX века. ЦК партии социалистов-революционеров в одном из своих документов в феврале 1920-го года констатировал: «Заканчивается действительное перерождение большевизма из его первоначальной анархо-охлократической фазы в фазу бюрократическую с окончательным оформлением советской аристократии и советской бюрократии»[410]. Эсеры, в общем, дали верную оценку сути внутренней эволюции большевизма, но тогда было еще далеко преждевременным говорить о том, что этот процесс вступает в свою заключительную стадию. Ему предстоял длительный период трансформации партии в устойчивый и обособленный социальный организм, могущий стать ядром обновленного патерналистского общества. Однако существо дела уже прояснилось вполне, в том числе и для самих большевиков, — партия «стала государством» со всей присущей государству иерархичностью и полиморфностью.

В России государственный радикализм всегда был традиционным средством стабилизации общества. Большевизм не стал здесь исключением, одним из главных результатов революции явилось упрощение, выпрямление социально-экономической структуры, очистка казенного костяка национального хозяйства от наслоившейся веками разного рода паразитической коррозии. Нивелировкой, упрощением общества были созданы необходимые предпосылки для его последующей модернизации, которая, безусловно, по некоторым очень важным критериям современной цивилизации оказалась движением вспять. Возвращение, откат к первоосновам жизни ради сохранения самой жизни, неизбежно связано с решительным отказом как от проявлений явной деградации, так и от результатов пышного увядания отчужденной от народа рафинированной культуры высших слоев общества, между которыми, в сущности, невозможно провести четкую грань.