Павлюченков Алексеевич - «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.

• Название: «Орден меченосцев». Партия и власть после революции 1917-1929 гг.
• Автор: Павлюченков Алексеевич
• Издательство: ООО «Издательство "Собрание"»
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-9606-0053-8

Философия нигилизма по отношению к советской эпохе в свою очередь не прошла испытание временем, выступив лишь в качестве идеологического сопровождения кризисных процессов в обществе. Актуальность опыта КПСС не исчезла с поражением коммунистической доктрины. Обращение к истории периода советского коммунизма говорит о том, что для него были присущи те же традиционные противоречия, которые изначально определили феномен российской цивилизации и ее устойчивое своеобразие. Книга содержит конструктивную критику политической истории большевистского периода. Проводится анализ исторических оснований системы советского коммунизма и ее связи с современными проблемами государственного строительства.

Для всех интересующихся историей России начала XX века.

---

Эпицентр политической конструкции, начертанной уходящим Лениным своим преемникам, — в вопросе о статусе ЦК партии. После дискуссии о профсоюзах, когда большинство ЦК (не в первый раз) выступило против Ленина, у него сформировалась почти рефлексивная боязнь этого партийного органа, на чем в 1921 году искусно сыграл Сталин. В институте Цека Ленин видел главную опасность раскола, поскольку слишком велик был авторитет, велика власть и слишком разнороден в силу своей численности состав этого учреждения. Ленин предполагал вывести ЦК из схемы реальной власти. Разумеется, для этого путь простой ликвидации комитета был абсолютно неприемлемым, но для подобного рода тонких операций в арсенале предсовнаркома имелся давно проверенный и безотказный прием, к которому он прибегал, когда возникла необходимость незаметно ослабить коллегиальность и усилить авторитарное начало в той или иной отрасли управления.

Это достигалось диалектически, путем раздувания коллегиальности до той степени, когда она автоматически в силу своей внутренней логики вела к необходимости возвышения авторитарного начала. Уже упоминавшийся Н. Милютин писал, что однажды Ленин долго, до слез смеялся над рассказом, который Милютин поведал ему из виденного им в командировке в Усмань в 1918 году. Там, в некоем селе Помазове председатель сельсовета весьма находчиво проводил собрания сельчан. Он «объявлял» вопрос и садился на завалинку курить, а мужики орали, все сразу, до хрипоты. Когда земляки изнемогали орать, председатель просто объявлял свое решение, с которым все соглашались, и далее переходили к «обсуждению» другого вопроса[399].

Предложения расширить состав Цека за счет рабочих звучали еще в 1919 году на VIII съезде РКП(б), и тогда Зиновьев парировал, что «в каждой организации есть грань, за которую нельзя переходить, иначе мы лишим ЦК деловых качеств и превратим его в маленький митинг»[400]. Соображения превратить Цека в «маленький митинг», лишенный необходимых деловых качеств, показались Ленину вполне уместными только после того, как он понял, что неумолимая болезнь вычла из совокупности разнонаправленных сил в политическом руководстве стабилизирующий фактор его непосредственного влияния. Предложение довести число цекистов за счет авторитетных рабочих до 50 или даже до 100 человек[401] являлось откровенным намерением отобрать у ЦК власть и еще более сконцентрировать ее в олигархических постоянных коллегиях — Политбюро и Оргбюро. В виде компенсации за утраченные возможности ЦК награждался почетными контрольными функциями наряду с ЦКК партии.

Таким образом, в последних указаниях вождя очередь в «школу коммунизма» вслед за профсоюзами дошла и до ЦК партии. Ленин собственноручно наметил переход на качественно новую ступень закономерного процесса абсолютизации партийно-государственной власти, хотя именно этого, судя по содержанию нападок на Сталина, он и старался всеми силами избежать. Здесь проявилось главное противоречие «Завещания» вождя: пытаясь поставить заслон диктаторским амбициям Сталина и Троцкого, Ленин вынужден пойти на последовательный шаг по концентрации реальной власти в пределах узкой олигархической коллегии. Вместе с тем, он не мог не помнить по опыту сокрушительной дискуссии о профсоюзах, что и коллегии не застрахованы от внутренних и очень сильных противоречий. Тогда, в 1921 году, партию выручили авторитет и политическое мастерство Ленина, которых в не столь отдаленном будущем уже не будет. В «Завещании» он пытается найти выход в особой селективной работе по подбору идеального состава ЦК, ЦКК и Рабоче-крестьянской инспекции плюс Госплан из «истинных» рабочих от станка с острым классовым чутьем и преданных вдумчивых интеллигентов. То есть в форме ассоциированного механизма ЦК-ЦКК-РКИ Ленин конструирует себе личного заместителя, своего рода эрзац-Ленина с обер-контролерскими полномочиями над высшими органами власти, вплоть до присутствия его представителей на секретных заседаниях Политбюро и проверки его бумаг[402].

В этом пункте ленинских предложений, вызвавших единодушный протест членов Политбюро, рельефно выступил тупик, бессилие мысли политического гения разорвать заколдованный круг из необходимости сделать власть более сплоченной и вместе с тем устранить ее авторитарный, камерный характер. План ликвидации властного Цека с целью усилить Политбюро, чтобы в свою очередь поставить его под контроль «сплоченной группы» из митингового ЦК-ЦКК по своему содержанию вышел очень похожим на известную русскую народную присказку про царя, у которого, как известно, был двор, на дворе имелся кол, на колу — мочало, начинай сначала…

Совершенно правильно, что этот явно фантасмагорический план очень встревожил Политбюро, и в результате ленинская статья о реорганизации Рабкрина (предложение XII съезду партии) после драматических переживаний среди олигархов была опубликована в «Правде», но с отредактированным абзацем, касающимся контроля над Политбюро рабочими «от станка»[403]. Кроме этого, в связи с публикациями последних работ Ленина секретарям губкомов и парткомов из ЦК полетело секретное письмо с уведомлением о болезненном состоянии вождя и о том, что в статьях не отражено мнение всего Политбюро[404].

Образно говоря, именно это объективное противоречие, выразительно определившееся в последних набросках Ленина, и явилось окончательным препятствием, о которое разбился угасающий интеллект гения и померк его разум. Конкретно все вылилось в известный инцидент с разговором Сталина и Крупской и последнее бессильное письмо Ленина генсеку с угрозой полного разрыва отношений.

После Октября Ленин упустил (прозевал) Свердлова, полностью доверив ему ЦК и ВЦИК, затем Ленин ошибся в лояльности Крестинского, наконец, он «просчитался» в Сталине, полагая его послушным исполнителем своей воли. То, что у вождя хронически не складывались отношения с руководителями аппарата Цека, указывает на объективную тенденцию. Дело не в «ошибках» Ленина и личных качествах генеральных секретарей ЦК РКП(б), а в «необъятной власти» главы партаппарата, которая неизбежно приходила в противоречие с авторитетом вождя. Партийный трон не был приспособлен под двух вождей. Период фактического безвластия в Секретариате между X и XI съездами партии, когда аппарат Цека был отдан в распоряжение второстепенным функционерам, продемонстрировал то, что пост генсека объективно требовал для себя властных и искушенных людей, другим было просто не под силу служить у алтаря партийной власти.

Ленин в 1921―1922 годах намеревался совершить много антигосударственного вопреки исторической логике. Задумывал разогнать партию — остановили, хотел расшатать центральное руководство — оберегли. В 1922 году у него деликатно вынули из рук контроль над партией и заключительный скандал со Сталиным в некотором смысле стал персонифицированным выражением общей ситуации. Ленин и Сталин под занавес разошлись с глубоко неприязненным отношением друг к другу. Если верить некоторым интимным источникам, то впоследствии Сталин приватно отзывался о Ленине как о безумном фанатике, авантюристе без угрызений совести, который ничему не мог научить и направлял революцию по ошибочному пути.

Здесь кстати заметить, что присказка про царя имеет не только юмористический смысл, но наполняется конкретным содержанием, если вспомнить, что удивительно схожими обстоятельствами в свое время был отмечен путь становления абсолютной монархии на Руси. Тогда, во второй половине XVII века, институт Боярской думы также переживал процесс «демократизации» и утраты своего значения. Наряду с боярами и окольничими там появилось значительное количество думных дворян и дьяков. Если при Михаиле Федоровиче в Думу входило около тридцати членов, то при Петре I Дума насчитывала без малого сто думных чинов. Дума постепенно превратилась в громоздкое учреждение, практически парализованное своей численностью. Именно поэтому Алексей Михайлович создал при ней свое «Политбюро» — государеву комнату, а его сын Федор — Расправную палату, состоявшие из узкого круга лиц, предварительно обсуждавших вопросы, выносимые на заседания Боярской думы.

Третий элемент в царстве рабочих и крестьян

Последнее публичное выступление Ленина — 20 ноября 1922 года на пленуме Моссовета в Большом театре явилось полным символического смысла. По воспоминаниям одного из депутатов, во время доклада Каменева по залу пронесся шепот: «Обещался приехать Ленин». Едва Ленин показался в проходе на сцену, где заседал президиум, в зале раздались оглушительные аплодисменты и крики: «Да здравствует Ильич!» Ленин, едва вступив на сцену, начал делать усилия, чтобы снова скрыться за дверь, но члены президиума его задержали. Невзирая на все жесты Ленина, аплодисменты не прекращались в течение 20―25 минут. Хлопали до самозабвения, до боли в руках. Все хотели быть ближе к вождю и рвались вперед. Сцена и зал поменялись местами. Со сцены были видны четыре этажа нагромоздившихся друг на друга тел. Нижние товарищи, придавленные сверху, уже не могли двигать конечностями и только сдавленно хрипели. Когда ликующие крики стихли, Каменев предоставил слово Ленину, но едва тот произнес: «Товарищи!», — как вновь раздался новый гром аплодисментов, который длился еще полчаса. Иностранные представители в ложах, в плену окружающего неистовства и своей дипломатии, также аплодировали все время[405]. Только после почти часового сюрреалистического исступления аудитории Ленин смог начать говорить. Сказалась его нечеловеческая воля. Больной человек такого выдержать не смог бы, это было под силу только человеку из бронзы. Ленин-человек этой толпе уже был не нужен, требовался Ленин-монумент, а человек должен был умереть.