Виллард Корд - Инкуб

• Название: Инкуб
• Автор: Виллард Корд
• Жанр: Фэнтези

В ту призрачно-бледную ночь, когда новый Наблюдатель Санкт-Петербурга - Гэбриел Ластморт - вмешался в судьбу утратившего вкус к жизни молодого поэта, пробудились слуги чумы, потревоженные этим незваным вторжением.

 Тогда, приглашённый на смерть, Гэбриел, не таясь, бросил вызов чуме, отравляющей Город, желая изгнать из его души скрежет безумия - столь похожего на голод, изнуряющий демонов страсти - инкубов.

 Но Город желал иного...

---

 Страх и ненависть к поражению несли Шарля де Мана на юг к долине реки Луары, где когда-то он был рождён, и теперь жаждал переродиться. Бремя розария будто мешало карете мчаться быстрее, и маркизу казалось, что вот-вот время бессмертия остановится для него всего за несколько чёртовых милей. Но шёпот голодных шакалов был ещё едва слышен, и блистательный Шарль, сражаясь с испугом, верил, что не может проиграть. "Ведь он никогда не проигрывал."

 Старый деревянный дом, склонившийся к сонной реке, словно странник загадок на покое под облачной гривой, встречал пряный закат, вполоборота к маркизу, почти растворяясь в парфюме лавандовых фей. Здесь, среди пыльных рубедо[124], между планов неявных миров, томная ведьма, Делирия, смешивала шартрезы[125], сочетая то с ядом змеи, то с мукой из костей, то с эссенцией пыточных грёз. Единственное наслаждение в жизни она видела в боли. Потому так привлёк её Шарль де Ман, страдавший всегда, как изгой-альбинос, жестокий в любовных соитьях.

 Полуобнажённая, в одном только пеньюаре, сотканном из нитей цианидовых пауков, она смотрела в его глаза – залы призрачных кровопусканий – понимая без слов, что он ждёт от неё. Солнце застывшей смолой утопало в подводном заоблачье, похищая за грани иллюзий в царство луаровых снов два мистических сердца, связанных странной агонией, что сильнее любых, даже самых любовных оков.

 Её смуглая кожа и тело неистовой амазонки покорили маркиза тем, чего никогда не было у него. Её тинистые, заплетённые в косы волосы научили его петь: «О, нимфа!». Её ум был прекрасным соперником; молчаливость – в ответ на феерию слов. Её страсть – словно пламя и лёд – обжигала вдвойне, сотрясая и множа плезиры. И Шарль, игрок, старался не видеться с ней – боясь своего поражения. Но снова во снах, наяву иль в бреду впивал в неё боль – наслаждение.    

 "Мой редкий розарий делирия…"[126]

 ***

 - Ты любил её.

 - Нет, что вы, месье Инкуб! Я не мог её любить! Что это за слово вообще такое, а, нимфы? – Калипсо и Эхо рассмеялись вместе с маркизом.

 - Но ты любил.

 - Сейчас это не имеет значения, Гэбриел, – смешливый тон вампира сошёл на нет, - Делирия объяснила мне, что у розария есть душа, которая и заставляет «метку смерти» следовать за тобой везде, привлекая жадных до добычи охотников. А любую душу, как вы знаете, можно выпить.

 - Клыками, в твоём случае. Вот только у розария нет шеи.

 - Верно. Но Делирия, как вы помните, ведьма. Она поглотила душу розария, впитала его в себя. Я заставил её сделать это, ибо не было другого выхода!

 - Ты ведь знаешь, что обманываешь себя…

 - Важно не то, что я знаю, а то, что я жив.

 Шарль де Ман смотрел на Инкуба со злостью, присущей заговорщикам, чью тайну вот-вот готовятся раскрыть. И чёрные шрамы на сердце сжимали его душу, изо всех сил сдерживая бешеный порыв, после которого проявляются боли, не принадлежащие недостойным.

 - Перед смертью, с последней каплей розарической крови на моих губах, Делирия привязала звучание своей души к этому шахматному столу, за которым вы сейчас пьёте моё гостеприимное бренди. Уверен, вы знаете, Гэбриел, что у каждой души есть своё особое звучание. Часто те, кто способен созидать музыку, играют мелодии своих душ, даже не задумываясь об этом. И именно к звучанию конкретной души привязана сила смертельного розария. Эту силу способна отчасти подавить другая душа, как сделала моя ведьма, а после спрятала последние отголоски проклятия в подарке, приготовленном для меня.

 "- Я стану твоей навсегда, поражённой, как ты того и желаешь, но ты обещай мне, что боль, поселившуюся в тебе в этот день, ты всегда будешь сдерживать в сердце, не давая ей воли наружу. Твоя боль – для меня.

 - Мой редкий розарий… Делирия…"

 Шарль де Ман широко улыбался. Положив руку на сердце, он снова играл, как всегда, связанный обещанием "больше никогда не проигрывать". Там, на сердце его вековым шрамом горело клеймо – жгущий розарий затмения…

 - Я не мог проиграть! Потому и убил её, ведь подобная магия – редкость…

 - Но мне это всё равно не поможет, потому что такой ведьмы больше нет.

 - Увы, месье Ластморт, здесь вы правы. Но не думаете же вы, что я просто так посвятил вас в свой исключительный бред…

 Инкуб, чуть скривившись, кивнул.

 - Да… к слову. Почему ты позволил мне выиграть?

 Шарль де Ман с видом абсолютного удовлетворения с изяществом юной тигрицы закинул ногу на ногу, и, наклонившись вперёд, прозвенел:

 - Гэбриел, mon plaisir, вы – невероятны! Своего рода – редкость! А я, как вы помните, коллекционирую редкости…

 _________

Алиса

 _________

 Удобно расположившись на стене Петропавловской крепости, она, художница петербургских страстей, деликатным касанием кисти наносила на тканевый холст аллегории кладбищ Невы, обжитой останками василеостровских захоронений. Уходя, он попросил её: «не ищи меня» - и она не хотела его отпускать, осознав, в какой-то момент, что портрета ей будет мало. Но он просил… и теперь, погружаясь в туман городского безумия, проявляя могильные знаки сквозь дымные полосы душ из кальянов[127] чумы, Мэлис не знала, куда исчез Гэбриел Ластморт, но чувствовала – он был тем, кто разрушил мосты.

 Размеренно, двигая стрелки часов, Видящие руководили сознаниями, разводя и сбирая пролёты над чёрной рекой, разделяя сны и реалии, придумывая андерсенов[128] для людей. И вот – в королевстве иллюзий и сказок появилась брешь. И сквозь эту брешь, ломая часы и опоры, одно настоящее гнилыми клыками впилось в другое – соединившись в распутстве стихий, отпустив на свободу тот мрак, что скопился внутри.

 "Как будто сам Город, наполнив зачумленным фтором[129] шприцы, предложил беспризорным надзор своего исступления."

 Чёрная кошка – гладкая шерсть и глаза, словно тени луны – сидела рядом с холстом, неотрывно следя за штрихами искусной руки. Здесь, на стенах затопленной крепости не было никого кроме них – художницы страсти и мудрой бастет[130], созерцающей мир на полотнах суккубы. И в тишине за симфонией страхов и глупых молитв только ветер поигрывал золотом систра[131] на тонкой шее кошачьей грации.     

 "Мурлычет, воркует, мяукает
 Крошка Алиса…"

 Тихо, нежно запела Мэлис, и так же нежно, любовно в ответ ей мурлыкнула чёрная кошка. Девушка улыбнулась, погладила мягкую шёрстку своей лучшей подруги и снова задумалась о Гэбриеле… "где он сейчас?"

 Оторвавшись от картины, чёрная кошка подкралась поближе и устроилась на тёплых коленях, приятно урча. Она всегда была такой – спокойной и понимающей. Единственной, кого Мэлис когда-либо любила по-настоящему. 

 - Эх, Алиса. Что бы я без тебя делала? Как бы я жила все эти годы, если бы навсегда потеряла тебя… одна, среди тысячи лиц, которые не внушают ни красоты, ни доверия.

 Чёрная кошка согласно потёрлась щекой об испачканную мелками ладонь.

 - Знаешь… мне кажется, я встретила одного, кому хочу верить. Но эта жизнь – то, что после неё… то, что вне её… она не создана для счастья. Может, разве что, для одной из «счастливых» картин. Но я боюсь… если мне вдруг станет лучше… что если ты – исчезнешь?

 Чёрная кошка недовольно мяукнула и потрясла мордочкой, от чего снова медными искрами зазвучал маленький систр на её шее.

 - Ты права… я никогда не забуду твою любимую песню… - и Мэлис снова запела. Нежный голос поглаживал шёрстку верной подруги, как и в те дни, когда обе они, trеs petite[132], играли под сенью Шапели[133].  

 ***

 Purr, meow et curr
 petite Alice...
 pure, mure et cure
 grosse malice...
 Rest on my knees
 Ma chatte
 T'enlevera ne person-ne'... [134]

 - Алиса, тише… тише, котёнок. Это всего лишь сон. Всё хорошо. Мама рядом… тише…

 Маленькая девочка плакала, уткнувшись в мамину грудь. Каждую ночь ей снился один и тот же кошмар. Огромная чёрная кошка впивалась когтями, клыками в её слабое тело, а она не могла двинуться с места, убежать, вырваться из обморока боли. Она кричала, но эхо обезумевшей птицей билось о стены старой готической башни, теряя перья, ломая крылья. И чёрная кошка ломала ей кисти, запускала под кожу вибриссы, поглощала сознание мглой вертикальных зрачков.

 Алиса не верила снам. Но знала – люди полны предрассудков. Потому никогда не рассказывала о своих кошмарах…

 Её родители, Александр и Мария Риддельмар, бежали в Санк-Петербург, спасаясь от проклятия, которое, как считала её мать, преследовало их семью поколение за поколением. Чёрная кошка, изображенная на гербе Риддельмар, мирно спящая в колыбели лунного месяца, веками считалась стражем покоя, охранявшим семью от несчастий. Но всё изменилось с тех пор, как Мария увидела её в ночь, когда умер отец. Ганц Риддельмар отличался невиданным духом, и многие в возрасте шестидесяти лет позавидовали бы его отменному здоровью. Никто и не мог подумать, что одной ночью он внезапно умрёт во сне от остановки сердца. Так считал врач, но Мария твердила, что чёрная кошка забрала его душу.