Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

• Название: Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
• Автор: Александр Гольденвейзер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0273-X

Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), народный артист СССР, доктор искусствоведения, пианист и композитор, более 50 лет (с 1906) профессор Московской консерватории.

В 1896 году счастливый случай привел еще студента А. Б. Гольденвейзера в дом Л. H.Толстого. Толстой относился к даровитому пианисту с большим доверием и нередко открывал душу, делился своими мыслями, чувствами, переживаниями, подчас интимного свойства. Он знал, что Гольденвейзер любит его искренней, горячей любовью, что на него можно положиться как на преданного друга.

Уникальная по продолжительности создания книга поражает — как и сам Толстой — своим разнообразием и даже пестротой: значительные суждения Толстого по острейшим социальным, литературным и философским вопросам соседствуют со смешными мелочами быта, яркими характеристиками самых разных посетителей Ясной Поляны и дикими перепалками жены Софьи Андреевны с дочерью Александрой Львовной.

«Записывал я главным образом слова Льва Николаевича, а частью и события его личной жизни, стараясь избежать отбора только того, что казалось мне с той или иной точки зрения значительным или интересным, и не заботясь о ка- ком‑либо плане или даже связности отдельных записей между собою».

Текст печатается полностью по первому изданию в двух томах Комитета имени Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим:

Москва, «Кооперативное издательство» и издательство «Голос Толстого», 1922, с включением прямо в текст (в скобках) пояснений автора из его замечаний к этому изданию; часть купюр издания 1922 года восстановлена по однотомному изданию «Худлита» 1959 года (кроме записей за 1910 год, так как они не были тогда переизданы)

---

— Он вам ничего не говорил про индуса?

— Ничего.

(Это тот индус, о котором я уже раньше писал, который все просится приехать. У него есть для этого тысяча франков; сейчас он находится в Бельгии.)

— Ну, пойдемте.

По дороге в залу Л. Н. сказал мне:

— А я нынче все разные художественные начала перебирал.

Я спросил, не работал ли он над чем‑нибудь.

— Нет, я только просматривал, но ничего не работал.

Мы вышли в залу. Короленко сказал, что играет в шахматы плохо, но с удовольствием посмотрит на партию. Мы стали играть.

Л. Н. сказал про меня:

— Он сильно играет и постоянно бьет меня.

Короленко рассказывал Л.H., что ему приходится просматривать до шестисот беллетристических рукописей в год.

Л. Н. сказал:

— Это еще не слишком много, я думал, что их еще больше.

Короленко сказал, что страдает иногда бессонницей.

Л. Н. спросил его:

— А вы в таких случаях не читаете романы?

— Нет, Л.H., в таких случаях, не при вас будь сказано, я Толстого читаю. Я на ночь могу читать только самое лучшее, а плохие книги меня так расстраивают, что я совсем уснуть не могу.

— Я всегда Софье Андреевне советую, когда у нее нервы расстроены, лечь с хорошей книгой и читать, но она меня не хочет слушать.

Л. Н.спросил Короленко:

— Как у вас глаза, не ослабели?

— Пока еще ничего.

— Он (Л. Н.) до сих пор без очков читает, — сказала Софья Андреевна.

— Я близорук всю жизнь, а до сих пор самую мелкую печать читаю и никогда не носил очков, — сказал Л. Н. — Когда я был студентом в Казани, я встретил раз у Суюмбековой башни татарина. Он мне предлагает: «Купи, барин, очкам». Я сказал, что мне не нужно. А он говорит: «Теперь всякий хороший барин очкам носит». Я все‑таки отказался и вот до сих пор хожу без очков.

Лев Львович спросил Короленко о Мелыиине (литератор, описавший Сахалинскую каторгу). Л. Н. не помнит его. Короленко очень хорошо об нем отозвался и напомнил Л. Н. о нем и о том, что он был в каторге.

Л. Н. улыбнулся и сказал:

— Теперь всякий хороший барин тюрьмам сидит.

Софья Андреевна не дала Короленке посидеть около шахмат и поговорить с Л. Н. Начались обычные ее рассказы посетителям: «мои записки», «Исторический музей», копии с портретов и картин Похитонова, фотографии и пр. Она повела Короленко в гостиную и предложила ему почитать завтра свои записки.

За чаем Софья Андреевна …, но потом ушла куда‑то довольно надолго. Еще при ней Короленко заметил, что у Л. Н. очень хороший вид. (Он в последний раз видел Л. Н. в Крыму совсем больного.) Софья Андреевна сидела рядом со мною и сказала мне тихо:

— Вот вы скажите Черткову, — он говорит, что я его убийством занимаюсь, а он без него вот как поправился!

Я сказал ей, что Л. Н. раньше был гораздо лучше, чем за последнее время.

— Нет, у него была очень увеличена печень, когда он от Черткова приехал.

Короленко стал говорить Л. Н. о статье в «Русском Слове» — «Пытки в испанских монастырях». Л. Н. сказал:

— Мне кто‑то говорил про это.

Я сказал Л.H., что это я ему вчера рассказывал. Короленко сказал, что пытки очень широко применяются теперь в России, и рассказал несколько примеров; а потом рассказывал о деле Мултанских вотяков, обвинявшихся в принесении человеческой жертвы, в котором он выступал (в 1896 г.) в качестве защитника. Рассказ его был очень интересен. Он рассказывает просто, без длиннот, но часто со штрихами и подробностями настоящего художника.

Л. Н. сказал ему:

— Здесь живет мой друг Чертков. Он очень хотел бы вас видеть.

— Я рад бы был, но завтра должен уехать, так как болезнь меня задержала, а теперь приближается время выхода журнала.

Я сказал ему, что это очень близко, и вся поездка займет часа полтора. Решили, что Александра Львовна завтра до завтрака свезет его в Телятенки.

Заговорили о современной литературе. Короленко рассказывал Л. Н. об альманахах, в которые перекочевала теперь наиболее модная художественная литература. Л. Н. указал ему на рассказы Милля, сказав, что некоторые из них хороши, а один очень хорош. Короленко записал их.

Л. Н. спросил:

— Есть ли теперь такие писатели, как были, когда я был молодой, как Диккенс, Теккерей, Виктор Гюго? Александр Борисович, есть такие?

— Нет, Л.H., я таких не знаю.

— Я все боюсь, что я стар стал, не слежу и не вижу.

Короленко сказал:

— Причина отсутствия больших писателей в том, что теперь такое переходное время, когда все качается, движется, когда нет ничего устойчивого, и потому трудно схватить что‑нибудь и запечатлеть в тип. Сколько нужно было времени, чтобы отлился такой тип, как гоголевский Петух. Ведь он, как дыня, налился!

— Нет, я думаю, что это неверно; всегда характеры людей движутся, и обыкновенные люди не замечают их подразделений, а художник умеет схватить типичные черты и помогает нам разобраться в характерах людей. И в этом большое значение художественной литературы.

— Недавно, — заметил Короленко, — один молодой критик сказал, что в ваших произведениях нет типов, что вы не создали таких типов, как Гоголь, Диккенс, но он видит в этом ваше преимущество. Это, положим, неверно. Типы у вас есть. Но тут есть доля справедливого. Вы умете схватить это движущееся в человеческой природе и запечатлеть его, а это самое трудное.

— Может быть, это и справедливо, но я думаю, что движение не может мешать: как в шахматы бесконечное разнообразие комбинаций, так и в жизни; и дело художника — схватить типичное. Если бы я был молод и писатель, я бы написал теперь эти типы. Мне теперь кажется это особенно ясным, так как я знаю, что уже не напишу, и потому передо мною не стоит эта огромная трудность осуществления своих намерений, а мечтать так легко…

— Отчего, Л.H.? Люди и до ста двадцати лет живут.

— Одному старику предложили купаться. Он сказал: «Я уж откупался». Так и я. Я уж откупался…

— Как знать?! Мне раз один старик рассказал легенду, как Христос с учениками ходил по земле. Они зашли ночевать к какому‑то старику. Шел дождь, а крыша у него в доме протекала. Они сказали старику: «Что ж ты крыши не починишь»? А он им ответил: «Зачем мне ее чинить, когда я через два дня помру»? И с тех пор Бог сделал так, что люди не знают часа своей смерти… Так и вы, Л. H., — смерть смертью, а крышу крыть надо.

Л. Н. улыбнулся и сказал:

— Да, это верно. Вы. знаете, я книжки с изречениями составляю — «Круг Чтения», «На каждый день», — так вот нынче я вписал одно изречение Карпентера о том, что человек должен делать свое дело, не думая о последствиях. Это подходит сюда.

Л. Н. встал и сказал:

— Одиннадцать часов, надо спать.

Все стали прощаться.

7 августа. Утром приехали к Чертковым Александра Львовна и Короленко. Я пошел туда. Александра Львовна рассказала, что Софья Андреевна так настроила Короленко, что он сначала не хотел ехать, но подали лошадь, и Александра Львовна уговорила его. Они едва успели уехать, так как Софья Андреевна уже собиралась выйти, а если бы она вышла, она бы удержала их.

У Чертковых шел сначала малозначительный общий разговор. Короленко сказал, что утром целый час гулял с Л. Н. и вынес превосходное впечатление от этой беседы:

— Я слыхал прежде, будто Л. Н. очень нетерпим к мнениям других людей, но из нашего разговора я убедился в том, что это неправда.

Короленко рассказывает, что письмо Л. Н. очень способствовало успеху и распространению его статьи о смертной казни и что благодаря этому письму статью его перевели на многие языки, и она даже послужила толчком к образованию в Германии общества «борьбы со смертной казнью».

Короленко, очевидно, нисколько не рисуясь своей скромностью, еще раз сказал:

— И все это, разумеется, благодаря письму Л. Н.

Владимир Григорьевич повел Короленко наверх, выбрать для него фотографии Л.H., а потом мы втроем — Короленко, Чертков и я — пошли в отдельную маленькую комнату наверху и рассказали Короленке приблизительно все, что делается в Ясной, чтобы он знал правду об этой истории. Короленко был совершенно поражен тем, что он услышал.

Вечером в Ясной я застал Л. Н. у себя. Он сидел в кресле, вытянув ноги и положив их на стул. Он читал что‑то. Я спросил его о здоровье.

— Нехорошо.

— Болит что‑нибудь?

— Нет, а так нехорошо: слаб очень. Должно быть, печень тоже нехороша. Что Владимир Григорьевич?

Я сказал.

— А Короленко мне очень понравился. Он очень милый, умный. Я с ним утром поговорил о религиозных вопросах. Он стоит на научной точке зрения, но он все‑таки понимает многое.

— Я читаю описание погрома с черносотенной, должно быть, точки зрения. Прислала какая‑то госпожа Крахотскова две книжечки — описание погрома — и суда. Вы посмотрите, а я почитаю — мне это интересно с известной точки зрения — и минут через десять приду к вам в шахматы играть.