Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

• Название: Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
• Автор: Александр Гольденвейзер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0273-X

Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), народный артист СССР, доктор искусствоведения, пианист и композитор, более 50 лет (с 1906) профессор Московской консерватории.

В 1896 году счастливый случай привел еще студента А. Б. Гольденвейзера в дом Л. H.Толстого. Толстой относился к даровитому пианисту с большим доверием и нередко открывал душу, делился своими мыслями, чувствами, переживаниями, подчас интимного свойства. Он знал, что Гольденвейзер любит его искренней, горячей любовью, что на него можно положиться как на преданного друга.

Уникальная по продолжительности создания книга поражает — как и сам Толстой — своим разнообразием и даже пестротой: значительные суждения Толстого по острейшим социальным, литературным и философским вопросам соседствуют со смешными мелочами быта, яркими характеристиками самых разных посетителей Ясной Поляны и дикими перепалками жены Софьи Андреевны с дочерью Александрой Львовной.

«Записывал я главным образом слова Льва Николаевича, а частью и события его личной жизни, стараясь избежать отбора только того, что казалось мне с той или иной точки зрения значительным или интересным, и не заботясь о ка- ком‑либо плане или даже связности отдельных записей между собою».

Текст печатается полностью по первому изданию в двух томах Комитета имени Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим:

Москва, «Кооперативное издательство» и издательство «Голос Толстого», 1922, с включением прямо в текст (в скобках) пояснений автора из его замечаний к этому изданию; часть купюр издания 1922 года восстановлена по однотомному изданию «Худлита» 1959 года (кроме записей за 1910 год, так как они не были тогда переизданы)

---

— Ну, вот и отлично!.. А я слаб все время, не работаю. А мысли у меня пробегают разные, и все кажется, что я бы мог такие хорошие вещи написать, и все подмывает. А если возьмусь за бумагу, все чепуха выйдет. Жаль даром бумагу марать…

Мы взяли в столовой шахматы и сели в гостиной играть.

— Я буду изо всех сил стараться, — сказал Л. Н.

Он выиграл партию и сказал:

— Я необыкновенно горд!

Вторая была ничья. Л. Н. был очень доволен.

Л. Н. рассказал мне, что видел в «Речи» шахматные задачи, отыскал газету и сказал, что никогда не решал задач и что ему интересно посмотреть. Я расставил и показал ему двухходовую задачу.

Подошла Александра Львовна. Л. Н. сказал ей:

— Я видел, что …[1] хотелось бы остаться. Он говорил мне, что никогда не видал и хотел бы познакомиться с Короленко, но я ему ничего не сказал. Я бы рад его сколько угодно видеть, но его… — я чувствую, что дальше это может быть тяжело, и я ничего ему не сказал.

Александра Львовна промолчала. Она не хотела высказать при Л. Н. своего недоброжелательства к …

Александра Львовна сказала:

— А я ушла: внизу там у нас… сидит и такое говорит, что слушать невозможно. Говорит, что он был бы рад, если бы ему представился случай обобрать какого‑нибудь миллиардера — лишь бы только разбогатеть.

Л. Н. сказал:

— Я нынче говорю при нем кому‑то, кажется Поше (Бирюкову), о насилии, а он говорит: «Не всякое насилие дурно, разумное насилие очень полезно». Вылитая …!

За чаем Л. Н. рассказал:

— Ко мне подошел нынче какой‑то прохожий огромного роста. Я ему подал, а потом мне совестно стало, что я хотел от него отделаться, и я догнал его и спросил, откуда он. Он сказал, что с Сахалина. Я поговорил с ним. Я читал прежде, и он подтвердил это, что если там не добудешь заданного урока золота, то за это наказание — двадцать розог. Он говорит, что его сколько раз наказывали.

Л. Н. сказал мне:

— А я нынче от Димы письмо получил и ответил ему.

— От младшего?

— Да. И очень удивился. Он меня спрашивает о двух местах из «Круга Чтения». Одно: «если камень падает на кувшин — горе кувшину, и если кувшин падает на камень — тоже кувшину». А другое, что мы можем любить только то, чего мы не знаем — Бога. Как вы понимаете первое?

Я не знал, что сказать, так как мне было неясно, что возбуждает сомнение Димы.

Л. Н. сказал:

— Я понимаю это изречение так, что материальная грубая сила во внешних проявлениях побеждает более тонкое, духовное.

Л. Н. раньше в кабинете мне, и тут еще раз всем, рассказал, что он нынче с Душаном Петровичем заезжал к Лодыженскому:

— Он так суетится — жены его не было, только beau- frere (шурин) — бегает, дышит прямо в лицо, шумит. Японский альбом — триста пятьдесят открыток с видами Японии — правда, очень интересен. Так изящно, удивительно! И каждая акварельная открытка всего по десять копеек. Он еще показывал зонтик. Душан Петрович, сколько стоит?

— Рубль.

— Прелестный зонтик. Он со своим beau‑frere’oM удивительно бесцеремонно обращается. Послал его за зонтиком.

Софья Андреевна спросила:

— Ведь он у него живет?

— Да, да.

Я спросил:

— А он моложе его?

— Нет, не думаю. Должно быть, таких же лет. Он ему приказал гордиться моим приездом, и он послушался, — и Л. Н. рассмеялся.

Я простился. Перед отъездом я еще поговорил внизу с Александрой Львовной.

5 августа. Не было ничего особенного. Я приехал в Ясную довольно поздно. Софья Андреевна сидела в библиотеке и читала статью Короленко о смертной казни…

Я зашел ко Л. Н. Он сидел у себя один. Л. Н. сказал мне:

— Я только что начал читать, — и отложил какую‑то французскую книгу.

Мы пошли в залу и сыграли две партии — обе ничьи.

Л. Н. сказал:

— Я и то горд.

Мне очень не хотелось играть на фортепиано, но так как я видел, что Л. Н. очень хочется, я предложил поиграть и сыграл сонату b‑moll Шопена.

Софья Андреевна, как я и ожидал, говорила все то же, что говорит всякий раз, когда я играю эту сонату: что здесь рассказана вся жизнь человеческая, что сестры Стахович до сих пор помнят, как я играл ее когда‑то, что финал — это «ветерок» на могиле, что Гофман (знаменитый пианист) играет его весь pianissimo от начала до конца, и проч.

Я скоро уехал. Л.H., кажется, был очень тронут музыкой.

Л. Н. написал нынче письмо священнику Ренскому, писавшему ему с целью вернуть его в лоно церкви. Письма этого Л. Н. кажется, решил не посылать, считая его слишком резким. Вот оно:

«Возлюбленные, будем любить друг друга, потому что любовь от Бога и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога, потому что Бог есть любовь. Бога никто никогда не видел. Если мы любим друг друга, то Бог в нас пребывает, и любовь Его совершенна есть в нас. Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге и Бог в нем». (I поел. Иоанна, гл. IV, ст. 7, 8, 12, 16)».

И именно потому, что я верю в того Бога, в которого учил нас верить Иисус Христос, и сущность которого так ясно определена в этих стихах, да и во всем Евангелии, я не могу последовать вашему совету и вернуться к учению той вредной секты, называющей себя православной церковью, к которой вы меня призываете. Не могу я вернуться к этой секте и потому, что секта эта отрицает истинного христианского Бога — любовь, ставя на его место злое неразумное существо, которое будто бы за исполнение и неисполнение людьми самых странных, неразумных и часто безнравственных требований обещает им или вечное блаженство, или вечное мучение (вечное мучение и Бог — любовь!). Не могу я вернуться, не только вернуться, но и не относиться с отрицанием к этой вредной секте еще и потому, что секта эта, соединившись с правительством, т. е. людьми, захватившими власть и совершающими всякого рода злодеяния, старается для оправдания того правительства развращать темный народ и молодые поколения, внушая им ложные понятия о Боге и законе Его.

Пожалуйста простите меня за то, что я прямо высказываю вам то, что считаю истиной, я был вызван к этому вашими письмами. Казалось бы, так естественно вам, вполне убежденному в истинности того, что вы исповедуете, оставить закоснелого грешника, меня, погибать в своем заблуждении, тем более что вы не имеете ничего сказать нового, такого, чего бы я не знал и не слышал бы тысячи и тысячи раз ото всех тех людей, которые именно потому, что сами в глубине души не верят в то, что проповедуют, всеми силами стараются всех обратить в свое суеверие. Для того чтобы их суеверие могло казаться им твердым, им нужно, чтобы большинство людей верило тому же, чему они верят.

В заключение позвольте и мне дать вам такой же совет, как и тот, который вы даете мне, а именно тот, чтобы в хорошую светлую минуту вы бы, забыв на время про свое священство и про других людей, которых, вам кажется, что вы призваны обращать и спасать, подумали бы серьезно и искренно не о том Боге, который карал людей вечными муками и улетел на небо и т. п., а о том едином, истинном, благом Боге любви, который живет и в вашей душе и которого вы не можете не сознавать; подумали бы о себе, о своей душе, сознав свои заблуждения, сделали бы то, что естественно вытекает из такого сознания.

Брат ваш Лев Толстой».

6 августа. Днем в Телятенки приехали Александра Львовна с Варварой Михайловной, и мы все: Ольга Константиновна с детьми и они две поехали на «Провалы» (так называется очень красивое место в глубине Засеки, где в нескольких местах много лет назад образовались глубокие воронкообразные провалы, наполненные водою, имеющие вид небольших круглых озер) в Засеку.

На обратном пути все время лил проливной дождь, и мы приехали домой в семь часов все мокрые, так что я решил в Ясную не ездить.

Часов в 8 */2 из Ясной приехал в шарабане Адриан и привез мне записку от Александры Львовны. Я испугался, думая что у них что‑нибудь случилось. Оказывается — приехал Короленко, и они, справедливо думая, что мне будет интересно, послали за мной. Я, разумеется, сейчас же поехал.

В Ясной я застал в зале Софью Андреевну с Короленкой и Екатерину Васильевну. Софья Андреевна меня познакомила, как всегда, прибавив «профессор», очевидно, думая доставить мне этим удовольствие.

Я прошел в ремингтонную. Там мне сказали, что за обедом были очень хорошие разговоры, а что теперь Софья Андреевна говорит с Короленкой и настраивает его против Черткова. Я пошел ко Л. Н. Постучался. Л. Н. сказал:

— Войдите, слышу уже ваш голос.

Он сидел за круглым столом и делал пасьянс.

— Я устал от разговоров. Короленко очень приятный, умный, но эти общие разговоры очень утомительны. Вот сделав пасьянс, пойдемте в шахматы играть. Я думаю, он не обидится… Что Владимир Григорьевич?

Я сказал, что не имею ничего особенного передать.

— Мне так обидно и просто совестно жить так близко от него и не видаться, но я не могу, не умею сделать иначе…