Феликс Аксельруд - Испанский сон

• Название: Испанский сон
• Автор: Феликс Аксельруд
• Жанр: Эротика

Роман не относится к какому-то определенному жанру. В нем примерно в равной степени присутствуют приключения, эротика и философия. Действие происходит в разных странах и временах, в городе и деревне, в офисах, катакомбах и высоких слоях атмосферы. Развитие сюжетных линий происходит по тем же законам, что и в любом другом романе. Задачей автора было, чтобы почти каждый читатель, в меру своего вкуса и интеллекта, нашел в нем что-то интересное для себя.

---

Они, все втроем, уставились на нее непонимающе.

— Moneda, — повторила монашка и для ясности показала им песету. — Una moneda de su pais, la moneda rusa. Су-ве-нир.

Они расхохотались, и монашка вместе с ними, и англичанки тоже. Может быть, для Европы это было в порядке вещей. Монашка-гид, она же коллекционер… Весело было смеяться снаружи мрачного подземелья, в самом конце второго тысячелетия. Монетка нашлась, и разносторонняя монашка рассыпалась в благодарностях. Она подарила Сашеньке репродукцию картины, изображающей пожилую бородатую маму. Все впятером, экскурсанты вежливо поблагодарили монашку за доставленное удовольствие.

Солнце на улице было странно, неестественно ярким. Закон противовесов, подумал Филипп.

Комментарий Аны

Было не так. То есть, все было не совсем так, как запомнилось Филу. Смею утверждать это с уверенностью, так как позже, подавшись в любители-краеведы, я по различным источникам изучила места, где мы бывали в то наше первое путешествие.

Это факт, что госпиталь Тавера давно перестал выполнять больничные функции. Лет уже двести, наверное, часть его служила апартаментами аристократа. Там-то и висело изображение бородатой мамаши; не знаю, существовала ли таковая в действительности, но картина — да, была. Вместе с тем, в библиотеке не было никаких доспехов и статуй — они, верно, привиделись Филу, переместились в его сознании из какого-то другого похожего места, каких за ту нашу поездку мы перевидели множество. В застекленных шкафах хранились вовсе не бесценные фолианты, а всего лишь больничная бухгалтерия, накопившаяся за несколько веков; стоящие же на специальных подставках (а вовсе не закрытые под стеклом) инкунабулы представляли собой не что иное, как сборники нот для хора.

Ну, а что касается мрачного подземелья, то здесь уж воображение Фила разыгралось в полную мощь. Никакой инквизиции сроду там не бывало. Подземелье представляло собой не более чем усыпальницу (хотя и неплохую), с четырьмя саркофагами, расставленными по стенам с претензией на крошечный Эскуриал; возвышение же со столом, думаю, предназначалось для отпеваний и прочих аналогичных надобностей. Звук на самом деле усиливался неправдоподобно, но не от стола к центру зала, а просто в самом центре. Акустическая линза — вот как это называется; о назначении этого строительного шедевра можно лишь догадываться. Может быть, дань какой-то традиции? В общем, по этому поводу у меня нет идей.

Вот так, дорогие. Конечно, Фил скажет — какая разница, как было на самом деле? Был нарисованный кружочек, вообще никакой. Обернулся многим — настоящим, разным, таинственным. Вещи — скажет Фил — таковы, какими мы их видим.

И какими помним; вот что и есть главное.

Заметьте, для Фила.

Не для меня.

* * *

Она медленно поднялась в необходимости сурового выбора и застыла возле двери неподвижно, безмолвно. Она слышала каждый звук, доносящийся изнутри, каждый тишайший звук — как он ел мадаленку, как пил кофе, как допил и поставил чашку на блюдце, как поставил поднос на прикроватную тумбочку. Она уловила воздушный шелест постельного белья, слабый шорох внутренностей атласного ложа, а потом — звук поцелуя легкого и нежного, поцелуя одними губами.

Она опустилась на колени и приникла глазом к замочной скважине, созданной для нее, как и все в этом доме — замечательно широкой, горизонтальной и позволяющей видеть почти все. То, что оставалось вне поля зрения, она умела домыслить — безошибочно, так, как если бы она это видела своим очень зорким глазом. Она не боялась, что ее могут застать. Она умела подглядывать. Умела не моргать, задерживать дыхание, бесшумно и быстро скрываться. Она также умела распознавать намерения. Если бы кто-нибудь из них захотел посмотреть, нет ли ее за дверью, она исчезла бы прежде, чем он успел бы сделать свой первый шаг. Но никто из них — ни он, ни Ана — не помышлял об этом.

— Знаешь? — шепнула она. — Мы не одни сейчас дома.

— Да, я спускался.

— Общался с ней?

— О, да. Общался.

— Как она тебе?

Он пожал плечами. В следующий момент его рука появилась из-под одеяла и плавно опустилась на ее бедро… сжала его слегка… отпустила… поползла по нему выше, выше…

— Подожди… я не могу сейчас, мне нужно идти… мне нужно…

— Молчи.

Он привстал в постели и одним точным движением опрокинул ее на одеяло. Она оказалась лежащей поперек кровати на животе. Она попыталась перевернуться.

— Но мы не одни… Мы не…

Он пригнулся к ее обращенной к нему голове и закрыл ей рот поцелуем. Затем он выпрямился, наложил обе руки на ее попку и сделал несколько плавных кругообразных движений. Его пальцы напряглись и сжались. Попка выгнулась навстречу его рукам. Но они уже двигались дальше, захватывали тонкий поясок и тянули его вниз, в то время как она поспешно, крупно дрожа, расстегивала пуговицы на юбке, потом на жакете, потом во всех остальных застегнутых местах. Она расстегивала все, что было застегнуто; и, не успевала она расстегнуть очередное, как его руки уже оказывались там и ласкали прежде скрытое, раздвигали, сжимали, гладили.

Его губы и язык присоединились к его рукам, для которых было уже слишком много работы. Его Царь обнажился — мягкий, благой, притягательный; она схватила его рукой; она ласкала Царя сильно и страстно… быстро возник, вознесся змей, и тотчас превратился в грозного зверя. Дева чувствовала, что ее Царица еще не сдалась, но зверь, не дожидаясь этого, приступил к ней решительно, жестко, даже с грубостью. Она издала стон, и Царица исчезла. Теперь это была лишь пизда, трепещущая от страсти и истекающая соками под властью зверя свирепого и неумолимого. Они взлетали над постелью; в один из моментов он перевернул ее, и Дева ощутила краткий, беззвучный, отчаянный крик покинутой плоти, но в следующий момент зверь вторгся опять, приветствуем ее хриплым, торжествующим стоном, и полет двоих продолжался.

Без вожделения, без насмешки смотрела Дева на их неистовый акт. В ней вершилось мучительное таинство выбора. С той самой минуты, когда он спустился по лестнице, неожиданно обнаженный, волнующе и горделиво предшествуемый любезным своим Царем, решение было фактически принято. Она понимала это, но решение было слишком серьезным; она хотела убедиться, проверить еще и еще, но как можно быстрее. Она уже не могла без Царя. Еще немного — и она бы могла умереть; она уже и так жила без Царя целых два долгих месяца.

Господин ее — она попробовала уже мысленно назвать его так — между тем завершал свое дело. Его зверь неустанно раскачивался взад и вперед, вновь и вновь поглощаемый жадной ее пиздою. Ее… Аны… Госпожи… нет, еще рано… она устала ждать, хотела поверить, уже готова была поверить… но все равно — слишком рано.

Они — Господа? — закричали.

Она уже почти называла их так. Еще чуть-чуть…

— Ах, Зайка…

Ее не трогали их страсти и нежности. Она ждала одного: видеть, будет ли зверь укрощен благородным Царем — или так и пребудет змеем, лукавой и любострастной сущностью, не стремящейся ни к чему, кроме новой телесной забавы.

Она жаждала, чтобы Царь уже явил свой лик.

— Ах, Зайка! Мне надо бежать, я опоздаю!

Ана первой опомнилась — вскочила, сбросила с себя все, все; вихрем метнулась в душ, и сразу — шум воды, плеск воды, шлепанье ладошками по мокрому телу…

Час настал.

Он поднялся с постели, потянулся мягко, как ягуар, и исчез из горизонтальной щели, и Марина прочувствовала его поступь к двери, за которой шумело. Он открыл эту дверь и вошел в нее, и еще одна дверь в этой спальне открылась неслышно. Это было легко, это было усвоенным с детства умением. Таись, сказал ей Отец, скрывайся, будь незаметна — о, Отец! — не зря в этих действиях, в этом движении она обрела совершенство.

Ей уже не пришлось отыскивать точку для наблюдения. Душа снова, как в старину, видела зорче изощренной оптики глаза. Они будто намеренно, ей в подарок, создали духовный образ простой и святой церемонии из ее далекого и волшебного, из ее утраченного детства.

Вещи встали на место. Госпожа нежилась в облаке пара под шумящими водными струями, и это была Госпожа. Господин, как когда-то Отец, стоял на коленях, приникши губами к Царице — это был Господин. О, восторг! Она едва удержалась от счастливых рыданий. Нашла, наконец-то нашла. Слава Царю, все же нашла. Слава Царю Господину. Слава Его Госпоже. Слава Отцу Вседержителю.

6

И произрастил Господь Бог растение, и оно поднялось над Ионою, чтобы над головою его была тень и чтобы избавить его от огорчения его; Иона весьма обрадовался этому растению.

И устроил Бог так, что на другой день при появлении зари червь подточил растение, и оно засохло.

Когда же взошло солнце, навел Бог знойный восточный ветер, и солнце стало палить голову Ионы, так что он изнемог и просил себе смерти, и сказал: лучше мне умереть, нежели жить.