Ганад Чарказян - Горький запах полыни

• Название: Горький запах полыни
• Автор: Ганад Чарказян
• Издательство: Маст. літ
• Жанр: О войне
• Год: 2012

В центре повествования Ганада Чарказяна молодой человек, попавший во время солдатской службы в Афганистане в рабство. Тема известная, и в начале повествования читателю может показаться, что особенных открытий в романе нет: герой попадает в плен, становится мусульманином, заводит семью, затем, потеряв любимую жену, возвращается на родину. Однако за внешней простотой сюжета кроется много неожиданного, такого, что притягивает теплотой, негромким гуманизмом, человечностью, — качествами, которыми одинаково наделены и советские шурави, и непонятые нами афганцы, пуштуны, испытавшие не меньшую боль и не меньшие разочарования, нежели пришедшие на их землю солдаты.

---

Видимо, податливость глины и подсказала Господу тот материал, из которого легче всего вылепить даже человека. Можно сказать, что всевышний тоже пошел по пути наименьшего сопротивления. Тем более что и образец не стал долго искать, а просто вылепил по своему образу и подобию. Так какие у него после этого могут быть претензии к человеку? Все наши недостатки — это и его недостатки тоже.

А что такое глина? Это всего лишь бывший камень, что прошел через горнило времени, стал песком, а потом и глиной, чтобы снова в человеческих руках и с помощью воды да огня — первичных стихий — вернуть себе бывшую твердость, горделиво посягающую на вечность. Но что остается от этих претензий? Только груды черепков. Как и от всех претензий вообще.

Копая землю в долине около реки, я тоже натыкался на россыпи самых разнообразных глиняных обломков. Некоторые были даже цветными. Я показывал их Сайдулло. Да, подтверждал он, здесь этого добра хватает, только копни. Раньше он возил их на базар, продавал по дешевке туристам. После этих своих геологических находок, у меня возникла мысль более основательно исследовать этот участок, точно обозначив границы, где попадаются черепки. Хотя там, возможно, могла находиться просто свалка битой посуды.

Я невольно вспомнил о выдающемся открытии Виктора Сарианиди, раскопавшего Тилля-тепе — золотой холм. Жаль, что за время службы я ни разу не попадал в те места. Хотя, когда сказали, что нас посылают в Афганистан, я все-таки надеялся побывать на этом знаменитом холме. Пока же побывал в Бамиане и видел вырубленные в скале еще целые статуи Будды величиной с двадцатиэтажный дом. Когда постоял у такой фигуры возносящегося и подавляющего тебя гиганта — голова на уровне щиколотки, — то невольно почувствовал себя маленькой и бесправной песчинкой, удел которой — смиренное повиновение. Как небесным, так и всегда более могущественным земным владыкам.

Теперь, говорят, талибы взорвали эти статуи. Так как они против всякого идолопоклонства. Библия тоже против, но талибы гораздо принципиальнее в этом вопросе. Да и сам Мухаммед, завещавший похоронить себя на том месте, где прервутся его дни, высказывался радикально: «Проклят народ, который поклоняется могилам пророков!» Да и классики марксизма тоже высказывались в этом плане: «Меньше бы нас почитали, а больше бы читали!» Но почитать, постоянно примыкая к большинству, гораздо проще, чем самому в чем-нибудь разобраться. Да если бы наш Ленин знал, что его тело превратят в мощи новой религии, то призадумался бы: а стоит ли класть жизнь ради блага тупой и невежественной толпы? Толпа никогда ничего не хочет читать, а только жрать, размножаться и поклоняться идолам, периодически сбрасывая с постаментов одних и тут же водружая других. Сегодня она поклоняется Перуну, завтра Христу, а послезавтра автомобилю и доллару.

Возвращаясь к Мухаммеду, добавлю, что кровать, на которой скончался пророк, отодвинули и на ее месте выкопали могилу с боковой нишей. Ночью туда поместили тело, могилу засыпали и пол в комнате выровняли. Правда, теперь на месте смерти Мухаммеда большая чудесная мечеть. Со временем религиозный смысл выветривается из гробниц и величественных изваяний. Они перестают быть идолами и остаются только памятниками культуры, образцами человеческих свершений.

Перебирая черепки, которые хранил в дальнем углу пещеры, я с грустью думал, что вот еще одна моя юношеская мечта уже никогда не найдет дороги к воплощению. Слава великого археолога меня явно обошла. Пора прощаться с фантазиями, пора прочно врастать в простую и единственную реальность — ту, которая доступна тебе сегодня. Да, Халеб, надо взрослеть. Ведь если трезво взглянуть на то, что с тобой произошло, то можно сказать, что все не так уж плохо.

Вместо желанного погружения в бумажную и призрачную историю, с постоянным и спасительным возвращением в комфортное настоящее, жизнь дала тебе неожиданное и глубокое погружение в абсолютно незнакомую реальность. Погружение рискованное. Но кто как не ты любил пылко повторять на студенческих диспутах, что «жизнь не засчитана, если без риска»! Вот тебе и риск, и засчитанная, подлинная твоя жизнь домашнего раба.

Такое впечатление, что кто-то коварный постоянно прислушивается к нашим словам и дает нам все, о чем мы бездумно говорим, не представляя себе полного текста, из которого вырваны наши просьбы и пожелания. А когда нас вместе с этими словами возвращают на ту же самую страницу, мы готовы на все, чтобы вернуться в привычный мир, из которого нас так неожиданно вырвали.

Но все же, так или иначе, из двадцатого европейского века ты пока успешно добрался до четырнадцатого азиатского. Видимо, в этом путешествии во времени тоже есть какой-то смысл, который, возможно, в скором будущем откроется и самому путешественнику. А может, так и останется сокрытым. В том и другом случае ты примериваешь на себя совсем чужую жизнь. В сущности, твое желание проникнуть в глубины неизведанного, давно исчезнувшего времени исполнено нынче в гораздо большей степени, чем предположить в состоянии юношеской и самоуверенной близорукости.

9

Мой первый праздник на этой земле — навруз. Праздник весны, радости и любви, равенства и нравственной чистоты. Подготовка к нему начинается за месяц. Ему предшествуют четыре вторника — вторник на воде, вторник на огне, вторник на земле и последний вторник. Именно в эти вторники и обновлялись вода, огонь, земля. А в последний вторник — распускались почки деревьев, и наступала весна, а с ней и начало трудов земледельца. Именно навруз неожиданно открыл мне, что жители нашего кишлака могут не только работать не покладая рук, завистливо сплетничать, но и отдыхать после тяжелых трудов, по-настоящему радоваться жизни.

Все население от мала до велика высыпало наружу, и оказалось, что в этих игрушечных глиняных домиках-кубиках помещается огромное количество народа, особенно детей. Их веселый гомон озвучил мартовский день весеннего равноденствия нотами счастья и чистой, беззаботной радости. Ведь чем веселее и радостнее он пройдет, тем щедрее будет к людям природа, тем большие урожаи созреют на их полях. Навруз действительно оказался праздником добрых мыслей, добрых слов и деяний. Все одевали чистые одежды и ходили друг к другу в гости. Юноши соревновались в беге, в метании камней.

Девушки собирали букеты из тюльпанов. Молодые мужчины катали валуны, боролись. Хороши были и седобородые старики, рискнувшие прыгнуть через костер. Некоторых огонь дерзко хватал за бороды, — ему все можно! — но грехи, смеялись лихие и жизнерадостные старцы, грехи все тоже сгорели.

Столько неожиданно детского обнаруживалось в этих суровых на первый взгляд людях. Да ведь и жестокость, с которой они часто решают свои проблемы, тоже, по сути, детская. Так же как и обидчивость. В душе каждого человека, живущего в этом первозданном пространстве между горами и небом, прописаны чистые и наивные — то есть с нашей точки зрения просто примитивные — законы человеческого общежития. Глаза этих людей светятся искренним дружелюбием, живым интересом к другому человеку. Своему случайному гостю пуштун-дуррани отдаст последнюю лепешку. Пока гость в его доме, с ним ничего не может случиться, он под надежной защитой хозяина.

Я не принимал активного участия в этом празднике, но внимательно следил за ним. На душе становилось теплее. Тем более, что Дурханый принесла мне утром чистую белую рубаху, которую надел после того, как старательно умылся и пригладил свои волосы и небольшую русую бородку. Чувствуя себя чуть ли не франтом, я смело разглядывал молоденьких девушек. И даже позволил себе улыбнуться дочке нашего соседа Вали. Но она стыдливо опустила голову и, хромая, прошла мимо. Я последний раз видел ее гордое и красивое лицо — вскоре после праздника ей исполнилось четырнадцать лет, и она тоже надела чадру.

А вечером в доме хозяина зажгли шесть свечей — по числу членов семьи. Я был растроган тем, что свечу зажгли и для меня. Потом мы отведали круглые, как солнце, ритуальные лепешки из разных злаков, кушанье из пшеничных проростков и хафт мива — компот из семи видов сухофруктов. Такого вкусного компота мне не доводилось пить даже дома. Обрадовало, что слово компот оказалось для наших языков общим. Но все-таки впервые оно появилось, конечно, у них — там, где обилие сухофруктов. Фрукты здесь могли высохнуть даже на дереве. Тогда как нашим оставалось только сгнить.

Вечером, в конце небольшого праздничного застолья, Сайдулло торжественно произнес главную заповедь навруза: «Так будем же говорить только добрые слова, совершать только благие дела, думать только о хорошем, и тогда Добро обязательно восторжествует над злом!» Да, этот праздник еще раз подтверждал, что человек всегда стремится быть лучше, чем он есть. Но виновен ли он в том, что это не всегда у него получается?