Ганад Чарказян - Горький запах полыни

• Название: Горький запах полыни
• Автор: Ганад Чарказян
• Издательство: Маст. літ
• Жанр: О войне
• Год: 2012

В центре повествования Ганада Чарказяна молодой человек, попавший во время солдатской службы в Афганистане в рабство. Тема известная, и в начале повествования читателю может показаться, что особенных открытий в романе нет: герой попадает в плен, становится мусульманином, заводит семью, затем, потеряв любимую жену, возвращается на родину. Однако за внешней простотой сюжета кроется много неожиданного, такого, что притягивает теплотой, негромким гуманизмом, человечностью, — качествами, которыми одинаково наделены и советские шурави, и непонятые нами афганцы, пуштуны, испытавшие не меньшую боль и не меньшие разочарования, нежели пришедшие на их землю солдаты.

---

Вообще, коровьи лепешки здесь большая ценность, так как идут не только на строительство и удобрение, но и на топливо. А сколько этого добра пропадало у нас. Вот бы подбить Ахмада на поставку наших лепешек в Афганистан. Тут бы у них скоро возник рай на земле. Использовали их и как лекарство — свежие — при радикулитах. Коровья моча тоже была в списке лекарственных препаратов. В ней купали детей, лечили многочисленные кожные болезни.

В общем, в этом чистом и экологически сбалансированном мире ничего не пропадало, а постоянно превращалось в спасительную противоположность. Простота этой жизни невольно успокаивала человека. Время ускорялось и исчезало незаметно и безболезненно. Если бы я не делал, как Робинзон на своем острове, отметки недель, а потом только месяцев, то сразу и не смог бы сказать, сколько времени тут нахожусь и какое сегодня число.

Успокаиваясь, человек акцентировался только на самом главном: рождении, работе, смерти. И все это оказывалось Аллахом. Он-то и являлся, в конце концов, хранителем этого незыблемого покоя. Аллах — гарант того, что все существующее разумно. Поскольку существует. Даже при моем еще очень небольшом знакомстве с философией я находил, что Аллах, несомненно, похож на Гегеля. Или Гегель со своим мировым разумом — на Аллаха.

Уже настоящий холод, опускающийся с высоты, заставил прервать размышления и поторопиться. Почуяв своего соседа, который иногда баловал их каким-нибудь деликатесом, овцы поприветствовали меня обычным и немного ленивым блеянием. Шах ткнулся мордой в живот. Видимо, учуял запах плова. Я принес гостинец и для него. Сайдулло передал несколько больших костей и для верного Шаха.

До сих пор помню состояние того вечера: блаженно усталый после рабочего дня, сытый, со вкусом инжира во рту, со слипающимися глазами, стоящий в глухой, плотной, как черный бархат ночи, под торжественно-звездным небом. Полный мрак настоящего и все-таки успокоительный, обнадеживающий свет сверху. Свет будущего. Которое обязательно станет когда-нибудь радостным настоящим. Без твердой веры в это я бы просто погиб.

На следующий день после первой мужской работы меня ломало и корежило. Кажется, болели все мышцы. Каждое движение давалось с трудом. Хорошо, что Сайдулло заметил мое состояние и не подгонял. А может, и сам тоже был не в лучшей форме после вчерашних подвигов. Но через пару дней мышцы перестали болеть. Через недельку я уже втянулся, привык к возрастающим нагрузкам, явно окреп. А еще через две недели начали приходить соседи — посмотреть, как тружусь на своего хозяина.

«Да уж если работать, так работать! — любил повторять мой дед Гаврилка. — А так, чтобы только делать вид, как некоторые, — лучше и не браться». Но для меня работа стала еще и спасением. Она оказалась наркотиком посильнее, чем самокрутки Сайдулло. Я доводил себя до изнеможения, чтобы ни о чем не думать, а потом только есть и спать. Тем более что дни летели тогда один за другим, и времени для праздных и болезненных размышлений не оставалось.

После нескольких визитов заинтересованных и, конечно, седобородых наблюдателей, когда Сайдулло для вида покрикивал на меня и командовал, что делать и как, а я суетливо подыгрывал ему с подобострастной улыбкой, тут же бросаясь выполнять указания, по кишлаку пошли завистливые разговоры и пересуды о том, что Сайдулло — настоящий тиран. Оказывается, вот для чего он так старательно выхаживал этого несчастного шурави. Теперь он выжимает из него все соки. От парня остались только его голубые глаза. Да и те скоро растворятся в небесах. Сайдулло хочет убить его работой. Вот вам добряк и бессребреник. Как долго мы не подозревали о его подлинной и подлой сущности. Теперь он того и гляди просто озолотится.

Когда эти слухи, подправленные десятками языков, доходили до моего командира и повелителя, который только для вида становился иногда сержантом Гусевым, тот довольно улыбался. Каким бы он ни оказался тираном и деспотом, но, обретя собственного раба или просто бесплатного помощника по хозяйству, хозяин мой сразу поднялся на несколько ступенек по социальной лестнице. Рабовладельца-тирана стали приглашать на собрания старейшин кишлака Дундуз, где он пока благоразумно помалкивал и только солидно поддакивал самым седобородым и влиятельным.

Началась и незаметно пролетела зима — жымай. Общее с нашей зимой — только в созвучии. А на самом деле она оказалась похожей на нашу слякотную осень. Дожди шли почти каждый день. Когда выдавались погожие деньки, мы с хозяином продолжали обустраивать новое поле. Теперь возили туда на ослике землю. Много сил отняли у меня ямы для плодовых деревьев, которые долбил в каменистом грунте. Вот сюда бы экскаватор. Пару раз черпанул ковшом — и порядок. Только теперь я оценил, как облегчила жизнь крестьянина техника. Но экскаватору здесь было бы не повернуться: ширина нашего четырехступенчатого поля была немногим больше одного метра, а иногда доходила всего до двух ступней. Оно шло, послушно огибая базальтовые выступы и самые большие валуны. Но все же поле получилось самым большим из всех, что принадлежали моему хозяину и которые он создавал в одиночку. Да, на таких полях с комбайном нечего делать. Все работы производятся вручную — мотыгами и серпами. Такой бабушкин серп с деревянной полусгнившей ручкой, помню, ржавел в сарае, воткнутый одним концом в стену.

Мы трудились почти два месяца, чтобы создать поле размером в полторы сотки. С одним рабом здесь не разбогатеешь. Правда, семьи у всех большие и дети с ранних лет приучены помогать взрослым. Но учитывая, что снимают здесь как минимум по два урожая в год, можно соотнести новое поле с нашими тремя сотками. Это как бабушкин огород перед домом, где она выращивала огурцы и помидоры, морковку и свеклу.

С наступлением зимы в пещере стало сыровато, но я уже привык к своему жилищу, где был самый главный — после Шаха, — и перебираться в темную конурку одной из пристроек дома Сайдулло не согласился. После этого мне выделили жаровню. Но я ей тоже редко пользовался. Тепла от моих мохнатых и блеющих соседей вполне хватало. Чтобы оно не выветривалось, проем в пещеру я закрывал сплетенной из тростника циновкой. Освоил я это ремесло с помощью хозяина.

А моя целительница, Маймуна-ханум, оказывается, умела ткать и настоящие ковры. Какая же это кропотливая и требующая огромного терпения работа! На ковер уходил у нее почти целый год. Но зато глаз от него было не оторвать, и ковру этому жить предстояло столетия. В доме Сайдулло висело на стенах даже несколько ковров работы его прабабки. Он говорил, что в случае крайней нужды всегда может продать их за большие деньги. Правда, сейчас с богатыми туристами плохо. Так что лучше до крайней нужды дело не доводить. Со временем Сайдулло нравился мне все больше и больше, особенно его тонкий, ненавязчивый юмор, выдающий доброго и мудрого человека.

Когда погода портилась окончательно и только скот радовался свежей зелени, — присматривал за ним в основном Ахмад, — Сайдулло присаживался за свой гончарный круг. Большой запас глины был у него в яме под стеной заднего двора. Он размачивал ее и уверенно шлепал бесформенный кусок на вращающийся с помощью ноги небольшой круглый столик. Я с интересом наблюдал, как из этого невзрачного куска вскоре возникал изящный кувшин или небольшая пиала. Как и все старые ремесла, гончарное дело держалось тоже благодаря туристам, и сейчас, во время войны, понемногу начало угасать. Видя мой живой интерес, Сайдулло охотно уступал мне свое место. Проводил небольшой инструктаж, показывал что и как, поправлял, подсказывал. И через какое-то время я держал в руках свое первое глиняное творение — небольшую вазу.

Податливость влажной и приятной для ладони глины постоянно вызывала желание что-нибудь из нее делать. Я вылепил для Дурханый ослика, барашка, двугорбого «велблуда» и даже самолет, который потом забрал себе Ахмад, — мол, это игрушка не для девочки. «А может, она станет стюардессой?» — возразил я Ахмаду. «Кем, кем?» — удивился паренек неслыханному слову. Пришлось потратить много времени, чтобы растолковать, что это такое. Но поверить, что есть женщины, которые ходят внутри летящего самолета и обслуживают пассажиров, Ахмад все-таки не смог. А уж тем более такой женщиной никогда не сможет быть его сестра. Потому, что муж не разрешит ей ходить в небе среди чужих мужчин. Дурханый слушала нас, широко распахнув свои светло-ореховые и подведенные сурьмой глаза. В этот момент она тоже казалась глиной, из которой жизнь может вылепить все что угодно. Если, конечно, будет на то воля Аллаха — милостивого, милосердного.

Видимо, податливость глины и подсказала Господу тот материал, из которого легче всего вылепить даже человека. Можно сказать, что всевышний тоже пошел по пути наименьшего сопротивления. Тем более что и образец не стал долго искать, а просто вылепил по своему образу и подобию. Так какие у него после этого могут быть претензии к человеку? Все наши недостатки — это и его недостатки тоже.