Ганад Чарказян - Горький запах полыни

• Название: Горький запах полыни
• Автор: Ганад Чарказян
• Издательство: Маст. літ
• Жанр: О войне
• Год: 2012

В центре повествования Ганада Чарказяна молодой человек, попавший во время солдатской службы в Афганистане в рабство. Тема известная, и в начале повествования читателю может показаться, что особенных открытий в романе нет: герой попадает в плен, становится мусульманином, заводит семью, затем, потеряв любимую жену, возвращается на родину. Однако за внешней простотой сюжета кроется много неожиданного, такого, что притягивает теплотой, негромким гуманизмом, человечностью, — качествами, которыми одинаково наделены и советские шурави, и непонятые нами афганцы, пуштуны, испытавшие не меньшую боль и не меньшие разочарования, нежели пришедшие на их землю солдаты.

---

Когда принесли волка, старший сын уже наполовину спустил шкуру с подвешенного на перекладине молодого барашка. Теперь мне стало ясно, с какой целью он торопился к взволнованным овцам. Хитро улыбаясь, — в его оскале мелькнуло уже что-то знакомое, волчье, — Худодад подмигнул мне и с наигранной печалью сказал: «Какой нехороший этот волк: сразу двух барашков унес!» И сразу засмеялся, уже ничем не маскируя свою радость и предвкушение скорого пиршества. Мне эта неприкрытая радость показалась какой-то нечистой. Я подумал, что сегодня попробуют молодой баранины не только волки, но и двуногие шакалы. Хотя, с другой стороны, у меня нет никакого права судить этих бедных людей, так надолго оторванных от дома и пытающихся хоть чем-то скрасить свою не очень разнообразную жизнь.

Пока старший сын ловко превратил недавно еще живое и вполне счастливое существо в груду аккуратно нарезанного мяса — его совсем не волновало, что всевидящий Аллах может заметить не совсем благовидный поступок, — мы вместе с младшим помогали Али снять роскошную шкуру с принесенного волка. Видно было, что старый пастух занимался этим делом часто — все движения были точны и выверены, а нож мелькал в его руках без остановки. Однажды мы с дедом Гаврилкой снимали шкуру с теленка. На это у нас ушло полдня. А разговоров потом хватило на неделю. Но сейчас все происходило очень быстро, и эта скорость по-своему впечатляла. Всегда приятно смотреть на человека, который не просто хорошо, но даже артистично выполняет свою работу. Потом так же быстро он протер распластанную на траве шкуру крупной солью и распял на перевязанных жердях. Шкурой вполне можно было укрыться. Или сделать шубу для не очень крупного человека. Для той же Дурханый. Я на мгновенье представил ее с подведенными сурьмой глазами и в роскошной волчьей шубе на фоне сугроба. Прошло всего два дня, как я не видел ее, а уже немного соскучился по прелестной и лукавой мордашке. Подумал, что сестренка Наденька сейчас тоже очень хорошенькая. А когда ей показывают мою фотографию, она, наверное, ее долго рассматривает и мечтательно произносит: «Бра-а-тик!» Неужели я никогда не увижу ее?

10

Окровавленную волчью тушу мы с Салемом на том же шесте отнесли метров на триста от жилища — к оврагу, в который сбрасывали весь мусор, в основном кости. Там ею занялись уже давно рычавшие неподалеку от нас и дыбившие шерсть овчарки. С такой праведной яростью они начали крушить останки обманувшего их врага, что я даже немного задержался возле них. Зрелище оказалось впечатляющее — перехватило дыхание, в животе похолодело. Не знаю, сколько бы я наблюдал это кровавую и завораживающую расправу, если бы не Али. Он несколько раз громко и повелительно крикнул, чтобы я возвращался.

Когда подошел к нему, ожидая, что Али собирается дать какую-нибудь работу, он немного встревоженно объяснил мне, что в таких случаях надо держаться от собак как можно дальше. Если им покажется, что человек претендует на их добычу, то собаки могут наброситься и на него, — такое случается часто. Свежая кровь мутит им разум. А тут еще вдобавок они расправляются со своим вечным врагом-родственником и так заводятся, что уже никого не признают. Еще недавно послушные и ласковые собаки иногда совсем забывают, что должны служить человеку. Они стремительно возвращаются в свое вольное звериное прошлое. Бывает, что после такого пиршества надолго убегают в лес. Проходит несколько дней, пока они успокаиваются и возвращаются. А то случается, что переходят в волчьи стаи, — когда женятся на волчицах. «Однажды, — сказал Али, — я выследил очень хитрого и наглого волка, уложил его, а когда подошел, то узнал в нем своего самого лучшего волкодава. Несколько лет назад его сманила волчица. Прямо из кишлака. Потом выследил и волчицу, нашел ее логово, застрелил, а щенят забрал. Вот они, трое, — кивнул пастух в сторону собак у оврага, — красавцы мои, цены им нет. Но когда гон у волков, я их запираю в кошаре».

Благодаря визиту волчьей стаи и шакальей хитрости Худодада я тоже попробовал, что такое свежее мясо молодого барашка, приготовленное самым древним способом — на крупных, малиново мерцающих углях. Думаю, что такое питание не могло не ускорять эволюцию человеческого рода, явно совершенствуя первоначальный глиняный образец. Вероятно, именно поэтому Аллах глядел на такие людские прегрешения — ради брюха — сквозь пальцы. Ничего вкуснее я никогда не ел — ни до, ни после.

В разгар нашего пира улыбающийся и разговорчивый Худодад плеснул мне в мою небольшую алюминиевую кружку чего-то из своей большой. Я, думая, что это тот же зеленый чай, помогающий справиться с жирным мясом, сделал спокойный и уверенный глоток. Но от обжигающей жидкости чуть не задохнулся. Я надолго закашлялся, а потом непонимающе обвел взглядом окружающих.

Пастухи только весело смеялись. Именно такой реакции они и ожидали. «Шароп! Шароп! — хохотал Худодад. — У своего праведника Сайдулло ты такого не попробуешь!» Шароп — афганский самогон, типа чачи. Старшему сержанту Гусеву иногда доставляли и такой напиток — за какие-то не совсем понятные заслуги. Раз в месяц он позволял себе расслабиться и на краткое время выпустить нас из-под своего железобетонного колпака.

«Вот, смотри!» — Худодад радостно приподнял одной рукой вместительный бурдюк литров на пять, который, оказывается, тоже приехал на нашем ослике, надежно спрятанный в мешке с мукой. Миф о мусульманской трезвости оказался неожиданно поколеблен. Официально, при всех, они, конечно, трезвенники, но в своих домашних компаниях, все же могут себе кое-что позволить. Но тоже вполне умеренно. Пили только Али и Худодад — неторопливо, маленькими глотками. Салему не наливали — и не только потому, что кому-то надо было выходить проверять овец. Не наливали потому, что мал еще. Он не выказывал никакой обиды, а спокойно уничтожал абрикосы и запивал их зеленым чаем.

Сегодня собакам можно было полностью доверять: они разорвали бы на части всех волков, только вздумай они появиться поблизости. Да и волки, видимо, тоже активно дегустировали мясо молодого барашка — ведь охота оказалась удачной. После такого сытного ужина, да еще с шаропом, вволю наговорившись и насмеявшись, пастухи мои спали как убитые. И храпели так, что все волки, вдруг оказавшись поблизости, разбежались бы далеко и надолго.

Быстро разомлев от съеденного, я вначале заснул, не обращая внимания на храп. Но вскоре, ощутив сильную жажду, проснулся. Выпил холодного зеленого чая, подбросил заодно в огонь несколько узловатых суков. Ожившее пламя неожиданно высветило очень простую мысль: уходить надо сейчас. Не медля. Пастухи проснутся, начнут доедать барашка — я ведь всего с собой не унесу, снова промочат горло, снова заснут — у меня в запасе около суток. Да и едва ли они будут меня искать — лишние заботы им не нужны. Пусть сам Сайдулло сторожит своего раба. Хотя кто его знает — ведь они лишаются помощника. Но, так или иначе, в кишлаке узнают о моем исчезновении только через две недели, а за это время.

От волнения заколотилось сердце. Плохо, что я не знаю точно, куда идти. Только очень приблизительное направление — на северо-запад. Но ведь это не прогулка по равнине. Я вспомнил тропу, что сворачивала вправо от основной, по которой пришли сюда с Ахмадом. Ведь она тоже куда-то ведет. Жаль, что не поинтересовался тогда, куда. Никакие другие тропы, кроме ведущих к пастухам, тогда меня не интересовали. Кто ж мог подумать, что всего через сорок восемь часов этот поворот в неизвестность будет меня так волновать.

Я поднялся, решительно высыпал из мешка половину огурцов, положил туда пять лепешек. Помешкав, добавил еще три — муки у них достаточно, испекут себе еще. Туда же опустил свою кружку, от которой все еще разило шаропом, — сивушных масел, видно, в нем хватает. Потом добавил переднюю ногу барашка и часть бока. Огляделся в поисках спичек — их не было. Захватил топорик и, бросив прощальный взгляд на спящих, осторожно вышел. Собаки лежали у двери, через которую и к ним доходило какое-то тепло, — щель под грубо сколоченной дверью была с ладонь величиной. Они лениво приподняли головы и снова опустили. Растерзанный волк вроде не оказал на них дурного влияния — дичать они пока не собирались.

Край неба на восходе начинал розоветь. Утренняя прохлада отдавала хорошим морозцем. Я опустил топорик и мешок на траву, снова осторожно вошел в жилище и снял с гвоздя на двери старый засаленный халат на вате. Когда, отойдя метров на сто от моих беззаботно храпящих хозяев, я влез в него, то почувствовал себя гораздо комфортней и уверенней. С таким халатом никакой мороз не страшен. Хотя первое время, пока не привык, чуть не задыхался от запаха бараньего жира, обильно пропитавшего не только верх, но и цветастую подкладку. «Главное, — довольно усмехнулся я, — чтобы волки не приняли меня за барана». Краешек солнца уже показался далеко внизу, но тепла от него пока не ощущалось. Я шел спиной к нему по тропе, что еще позавчера привела нас с Ахмадом на летнее пастбище.