Уистан Оден - Стихи и эссе

• Название: Стихи и эссе
• Автор: Уистан Оден
• Жанр: Публицистика

УИСТЕН ХЬЮ ОДЕН (WYSTAN HUGH AUDEN; 1907–1973) — англо-американский поэт, драматург, публицист, критик. С 1939 года жил в США. Лауреат Пулицеровской и других литературных премий. Автор многих поэтических сборников, среди которых «Танец смерти» («The Dance of Death», 1933), «Гляди, незнакомец!» («Look, Stranger!», 1936), «Испания» («Spain», 1937), «Век тревоги» («The Age of Anxiety», 1947), «Щит Ахилла» («The Shield of Achilles», 1955), «Избранные стихи» («Collected Shorter Poems», 1968).

---

1947

ЛЕСА[195]

     Вначале чащи были черт-те чем
     (Пьеро ди Козимо писал их часто) —
     Медведи, львы, нагие толпы тел
     И вепри с человеческою пастью
     Друг дружку пожирали в глубине,
     Бежав неопалимой купины.

     Местами став охотничьих забав
     Эсквайров из соседних деревенек,
     Все шепчутся, тех игрищ не забыв,
     И рады бы спалить весь деревянник,
     Но Трон и Церковь, дав им статус рощ,
     Мешают взбунтоваться дебрям чащ.

     Пусть потаскух уводят в номера,
     Где спросят подороже, но немного, —
     А здешний дух вовек не умирал, —
     И, пав во мху, былая недотрога
     Клянет не опрометчивость свою,
     А сводника — лесного соловья.

     Вам эти птички разве что видны,
     А пенье заглушает перебранка
     На пикничке. Но как заземлено,
     Как второсортно протяженье Ганга
     В сравнении с протяжной жизнью в чащах —
     Вне духов, вне божеств, вне тещ и мачех.

     Здесь древности могильный ареал.
     Здесь человек принижен, но не жалок,
     Здесь алчность первородную сдержал,
     И здесь душою отдохнет филолог —
     Среди теней древесности густой,
     Не знавших дней словесности пустой.

     Здесь перевоспитание ушей:
     Морзянка Пана выше расшифровки,
     Кукушка по-крестьянски колгошит,
     А дикие голубки-полукровки
     Туземные акценты привнесли
     В уклад цивилизованной семьи.

     Здесь гибель не безгласна никогда.
     Осенний плод над палою листвою
     Умеет объявить свою беду,
     А человек, противясь естеству — и
     Потерями и старостью объят, —
     Звук счастья ловит в вечном шуме вод.

     Хороший лес не хуже алтаря:
     Ты позабыл, что презираешь ближних.
     С самим собой ты бьешься на пари,
     Что человек — превыше слов облыжных.
     Хороший лес, особенно в глуши,
     Двойник народа и его души.

     Но рощица, сожженная в золу,
     Но гордый дуб с насквозь прогнившей грудью
     Гласят, что нашим миром правит зло,
     Уродство верх берет над плодородьем.
     Хитра культура наша, как лиса,
     А все ж не краше, чем ее леса.

1952

РАВНИНЫ[196]

     Я запросто себя воображу
     На старость лет унылым попрошайкой
     В питейном заведении в порту.
     Я запросто представлю, как опять,
     Подростком став, в углу кропаю вирши,
     Чем непроизносимей, тем длинней.
     Лишь одного не в силах допустить:
     Не дай мне бог стать жителем равнины.

     Чудовищно представить эту гладь —
     Как будто дождь сровнял с землею горы, —
     Лишь каменные фаллосы церквей
     Ждут разрушенья, словно пробужденья.
     Субстанция пологой пустоты,
     Слепая полость в глиняном кувшине,
     И гравий — как гранит или асфальт —
     Бесполостью калечащий пространство.

     А как расти, где все кругом равно?
     В предгорьях веришь в горы; в самом нищем
     Ущелье — по течению реки
     Спуститься можно в поисках сокровищ.
     Здесь ничего подобного: орел
     И решка — вот для гения весь выбор.
     Сдуй фермы с мест — как тучи поплывут.
     Того и жди сюда чужого флота!

     Любовь? Не в здешнем климате. Амур,
     Овидием описанный проказник,
     В раю аркадском будь хоть трижды слеп,
     Здесь от жары и холода прозреет.
     Равнинным несгибаемых матрон
     Не распатронить, если не решила
     Умножить население страны
     Соитьем в темноте, но не вслепую.

     Но и чем климат круче здешний Кесарь.
     Он аки коршун кружит наверху.
     Где горы, там порой сорвется мытарь,
     Где лес, порой подстрелят лесника, —
     И не ударит молния в смутьяна.
     А на равнине стражи тут как тут:
     Придут, распнут — и прочь… Но можно выпить.
     Поколотить жену. И помолиться.

     Из захолустья родом (с островков,
     Где жульничество пришлых канонерок
     Толковый парень мигом в толк возьмет),
     На рандеву с историей выходят
     Герои на равнину. Полумесяц
     Побит крестом. У мельниц ветряных
     Крыла недосчитался император,
     А самозванец рухнул в поле ржи.

     Будь жителем равнины я — питал бы
     Глухую злобу ко всему вокруг, —
     От хижин до дворцов, — и к живописцам,
     Апостола малюющим с меня,
     И к пастырям, пред засухой бессильным.
     Будь пахарем я, что б меня влекло,
     Как не картина истребленья градов
     И мраморов, потопленных рекой?

     Лишь в страшном сне — точней, в двух страшных снах,
     Я вечно обитаю на равнине:
     В одном, гоним гигантским пауком,
     Бегу и знаю — он меня догонит;
     В другом, с дороги сбившись, под луной
     Стою и не отбрасываю тени —
     Тарквинием (и столь же одинок
     И полн посткоитальною печалью).

     Что означает, правда, что страшусь
     Себя, а не равнин. Ведь я не против
     (Как все) повиноваться и стрелять —
     И обитать в пещере с черным ходом.
     Оно бы славно… Хоть и не могу
     Поэзией наполнить эти долы,
     Да дело-то, понятно мне, не в них,
     Да и не в ней… Поэзия — другое.

1953

СЛОВА[197]

     Сужденья образуют мирозданье,
     В котором все послушно их азам.
     Лгать может вестник, но не сообщенье.
     У слов нет слов, не верящих словам.

     Но правила есть в словосочетанье:
     Держитесь за сказуемое там,
     Где вкривь и вкось пошло соподчиненье,
     Внимательными будьте к временам, —

     Правдоподобья требуют и сказки.
     Но если правду хочешь прошептать
     И срифмовать живое без описки,

     Тогда не ты — слова пойдут решать
     Твою судьбу: так на потешной пляске
     Вольно мужланам в рыцарей играть.

1956

АРХЕОЛОГИЯ [198]

     Лопата археолога
     вскрывает
     пустующие с давних пор жилища,

     столь странные свидетельства укладов
     той жизни, жить которой никому
     сегодня даже не пришло б на ум,

     находки, что тут говорить,
     которыми он доказал:
     счастливчик!

     У знания есть собственные цели,
     догадка же всегда
     куда забавнее, чем знанье.

     Да, мы конечно знаем, Человек
     от страха ли, а может от любви,
     всегда своих хоронит мертвецов.

     Что все напасти, мучавшие город,
     потоки извергавшихся вулканов,
     вода разбушевавшейся реки

     или пришельцев полчища,
     что жаждали рабов и славы
     так очевидны,

     и мы уверены, что только
     возведя себе дворцы,
     правители их

     присытившись развратом,
     изнеженные лестью,
     должно быть, и позевывали часто.

     Но разве распознать по ядрам зерен
     голодный год?
     Исчезнувшие серии монет

     свидетельствуют разве о
     какой-нибудь глобальной катастрофе?
     Быть может. Может быть.

     Все статуи и фрески
     лишь намекнут на то, чему
     когда-то поклонялись предки,

     но никогда на то,
     что заставляло их краснеть
     и пожимать плечами.

     Поэты нам поведали легенды,
     но сами от кого узнали их?
     Мы в тупике.

     А норманны, заслышав гром грозы,
     действительно ли верили, что
     слышат молот Тора?

     Нет. Я бы сказал: бьюсь об заклад,
     всегда все люди уживались с мифом,
     считая его просто небылицей,

     единственной заботою их было —
     найти причину, ту, чтоб оправдала необходимость ритуальных действий.
     Ведь только в ритуалах мы способны преодолеть все странности свои
     и целостность в итоге обретаем.

     Не все из них, конечно,
     нам по нраву:
     иные вызывают омерзенье.

     Нет ничего Распятому противней, чем
     в его же честь
     устроенная бойня.

КОДА:[199]