Александр Архангельский - У парадного подъезда

• Название: У парадного подъезда
• Автор: Александр Архангельский
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Публицистика
• Год: 1991
• ISBN: 5-265-02114-0

У «парадного подъезда» демократии критик Александр Архангельский размышляет о современной культуре, которую соизмеряет с мерой свободы. Читатель приглашается к раздумью о судьбах «тамиздата» (в поле его зрения оказывается каталог русского книжного магазина в Париже: Н. Бердяев, П. Флоренский, А. Солженицын); о поэтике политического текста; о журналах «Огонек» и «Наш современник»; о культурной жизни последних лет. Особое место занимает в книге вопрос о духовных опорах сегодняшней культуры, о ее отношении к религии, о незадействованных резервах ее развития.

---

Я совершенно не собираюсь порицать А. Иванова; во-первых, это слишком легко, во-вторых, это блистательно сделали до меня писатели самых разных литературных групп (В. Крупин и Б. Сарнов, например). Я лишь хочу на этом безусловно репрезентативном примере продемонстрировать окончательные результаты «профессионализации» пародии.

Окончательные — дальше ехать некуда. Решившийся ступить на эту дорогу автоматически лишает избранный жанр всех потенций, отрешается от всех его аналитических возможностей, сводя свою задачу к одноразовому — не шприцу даже, а булавочному уколу, и утрачивает чувство внутренней свободы от железного обруча литературного процесса. А главное — начинает нуждаться в плохой литературе, в слабой стилистике, рядом с которыми неочевидны собственные стилевые, сюжетологические и иные прочие способности пародиста. Что бы там ни говорил А. Иванов в своих статьях о катастрофической пропасти, лежащей между словесностью времен Архангельского и словесностью времен Иванова, о необходимости в нынешних условиях превращать пародию в фельетон, все это разговоры для бедных. Чем Малашкин и ранний Долматовский, Безыменский и Авербах лучше Маркова и позднего Рождественского, А. Приймы и П. Горелова? И чем Битов и Искандер, Парщикор и Тряпкин хуже Ф. Гладкова и Панферова, Тихонова и Сельвинского? Так что дело не в объекте пародии, а в ее положении по отношению к нему, во времена Архангельского внутренняя независимость еще сохранялась (хотя и начинала уже утрачиваться), во времена Иванова дистанция вовсе упраздняется.

Пародия «профессионального» извода окончательно стала частью пародируемой ею литературы, а часть не может в корне отличаться от целого и не имеет права пенять последней за понижение ее уровня, ибо тут же услышит в ответ — сама такая! И ничего возразить не сможет… Остается довольствоваться (как то и положено части) частичностью и пускать гулять по свету новые и новые пародии да систему рифмовки Евтушенко, на «бытовизм» Винокурова, на ложный пафос Рождественского и метафорическую броскость Вознесенского. И — оправдывать себя тем, что нынешняя пародия — часть критики, а критике на роду написано жертвенное погружение «на дно» литературной канализации и прочищение засоров: «Их пишут все, а он один читает…» Конечно, критика критике рознь; есть и такая, которую по степени фельетонности можно приравнять к «профессиональной» пародии образца 70—80-х годов. (Т. Иванова в «Огоньке», А. Казинцев в «Нашем современнике»). Но лучшие образцы жанра даны аналитиками — С. Чуприниным и В. Кожиновым, И. Роднянской и Н. Ивановой, А. Латыниной и А. Марченко… В том числе и веселыми аналитиками — Вл. Новиковым, Ст. Рассадиным, А. Синявским.

И вот, когда «профессиональный» путь оказывается окончательно исчерпанным, когда совершается переход от предельного расширения жанровых функций у «парнасцев» до предельного их сужения у «ивановцев», — что остается пародии и что остается пародисту?

Пародисту — со вздохом отказаться от мысли жить результатами своего труда и значиться в адресной книге Союза писателей с пометой «пародист». Ретироваться в область высокого дилетантизма эдаким эмигрантом, некогда уехавшим на заработки в далекую terra incognita, а ныне возвращающимся к родне таким же бедным и честным, но повидавшим мир. Это перед «профессионалом» А. Ивановым стоит проблема — кто виноват в упадке жанра, пародисты или пародируемые. Это он с легкостию необыкновенной может кивать на «сравнительно узкий круг пародируемых поэтов» в книгах А. Архангельского и жертвенно вопрошать: а ныне — «где его взять, стиль-то?» Дилетант свободен от подобных мучений, потому что вослед А. Архангельскому сосредотачивается на «сравнительно узком круге».

Не так уж и много пародий написали критики и литературоведы Л. Лазарев, Ст. Рассадин и Б. Сарнов, но каждая из них — помнится и всплывает при чтении очередного «задетого» ими автора. Ну мыслимо ли, перелистывая поздние романы Ю. Бондарева с их стилевыми руладами, с их сладострастно-жесткими описаниями западного разврата и прославлениями отечественной чистоты в финале, не припомнить лазаревско-рассадинско-сарновское: «Тонкие шелковые чулки, скользкие и упругие, целомудренно обтягивают ее крепкие икры и слабые колени. Сладкой болью поднимается к его сердцу мысль: «Заслужили ли мы ЭТО?».

Дверь лифта громыхнула, как удар противотанкового снаряда по броневой плите»?

И возможно ли при одном только упоминании В. Кочетова не засмеяться — так крепко приросла к его литературной репутации одна из нечастых пародий С. С. Смирнова «Чего же ты хохочешь?». Вряд ли даже записной поклонник кочетовского «Октября» без подготовки назовет имена героев Кочетова (исключая разве что Журбиных, и то благодаря черно-белому кино), но смирновская Порция Уиски, которая «подрывную работу среди творческой интеллигенции (…) вела в постели. Работы было много, и она не успевала одеваться»; Онуфрий Христопродаженский; сам автор «октябрьских» романов Лаврентий Виссарионович Железов — они навечно среди нас. (Вот вам и бесстилие…)

По странной ассоциации с именем С. С. Смирнова вспоминаются развлечения в жанре пародии, которым предаются в свободное от преподавательской и издательской деятельности парижские жители А. Синявский и М. Розанова (увы, в антологию они не попали). Одно из самых смешных сочинений, опубликованных «Синтаксисом», — «Повесть о том, как поссорились Иван Денисович с Александром Исаевичем».

И ведь, странное дело, тоже не жалуются на бесстилие…

Что же касается до самой пародии, то ей неизбежно придется освободиться от пут фельетонизма и отказаться от потуг на самостоятельную «антифилософию» — в остальном же быть тем, чем ей заблагорассудится. Формой критического препарирования неудачного, но показательного произведения? Сколько угодно. Образцовым примером может служить и смирновская пародия «Чего же ты хохочешь», и — его же «Кавалерский бунт» (на «Кавалера Золотой Звезды» С. Бабаевского). Способом оценки той или иной литературной фигуры? Милости просим. Их так много, что трудно выбрать, но вот одна, недавно впервые напечатанная полностью, — она характерна тем хотя бы, что автор ее даже не литератор, а актер Театра на Таганке Л. Филатов:

В мире нет еще такой Стройки,
В мире нет еще такой Плавки,
Чтоб я ей не посвятил Строчки,
Чтоб я ей не посвятил Главки…
Я хочу опять войти В моду,
Я за ваш театр горой Встану.
Если надо, я набью Морду
Даже другу Бабаджаняну!..
Это только я на вид Бравый,
А внутри я ого-го! —
Гневный,
Это только я на вид Правый,
А внутри я глубоко Левый.

Или пародия захочет стать методом веселого познания самой литературы? И это не противопоказано. Каждый, кто читал цикл пародий критика Вл. Новикова на своих коллег, — критиков и литературоведов («Красная шапочка») — удостоверился в аналитических возможностях «беззаботного жанра» в современных условиях: динамические принципы, стилевые и мыслительные установки В. Шкловского и В. Турбина, М. Бахтина и Ю. Лотмана контрастно подсвечены смехом. Строго говоря, такие пародии смело можно использовать в вузовском курсе «История литературоведения» для познания внутреннего устройства гуманитарии, как используют на медицинских факультетах рентгенные снимки для изучения устройства человеческого организма и его аномалий.

Рискуя надоесть читателю, еще раз обращу внимание: «кормчие жанра» сейчас — не пародисты, а критик, поэт и прозаик, профессор Сорбонны, актер, опять критик… Как в 20-е годы перемена в статусе пародии привела к переменам в статусе пародиста, так теперь наоборот — перемена в статусе пародиста меняет ее статус. Но значит ли это, что взятые высоты сданы без боя? Что пародия просто возвращается на исходные позиции?

Вовсе нет.

Отступая за границу текущего литературного процесса, отказавшись от прав двойного гражданства, переходя от федеративного к конфедеративному участию в современной словесности, становясь независимой оппозицией, не несущей ответственности за развал литературы, и потому смело критикующей эту последнюю, пародия оставляет в ее пределах свое полномочное представительство. Перестав быть внутрилитературным жанром и вновь обретя свободу, она отслаивает, трансплантирует в арсенал художественных средств текущего процесса свой субстрат, который чем дальше, тем активнее внедряется в словесность. Если в 20-е годы пародия стала методом, то в 80-е — метод стал пародией.

И я бы этому не спешил радоваться. Впрочем, и огорчаться — тоже.

Самые яркие примеры такого использования пародийных возможностей в функции серьезного поэтического приема — стихи Александра Еременко и Дмитрия Александровича Пригова. Потому и самые яркие, что здесь метод не довлеет себе, инструментует, но не порабощает замысел: «Сгорая, спирт похож на пионерку…» (это Еременко). Или — пародийные обертоны приговского голоса, заставляющие вспомнить о роли «классического» пласта в творчестве обэриутов: «Чем больше родину мы любим,/Тем меньше нравимся мы ей…»; «Чуден Днепр в погоду ясную./Кто с вершины Москвы глядит — / Птица не перелетит!»;